Центральная усадьба
вчера / сегодня
вчера / сегодня
Как проводили первую неделю Великого поста на Старом Валааме
Статья из «Утренней Зари», №3, 1927. Газета издавалась в Сортавала (Сердоболе) братством преподобных Сергия и Германа Валаамских с 1926 по 1939 год.
Читайте на нашем сайте 📖
Время чтения: 2 мин 🕰️
Статья из «Утренней Зари», №3, 1927. Газета издавалась в Сортавала (Сердоболе) братством преподобных Сергия и Германа Валаамских с 1926 по 1939 год.
Читайте на нашем сайте 📖
Время чтения: 2 мин 🕰️
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Всем помощи от Господа пройти божественное поприще Великого поста!
Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески, с охотниками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас Чистый Понедельник, и всё у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель. Капает за окном – как плачет. Старый наш плотник – «филёнщик» Горкин, сказал вчера, что масленица уйдет – заплачет. Вот и заплакала – кап... кап... кап... Вот она!
Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, назолоченый пряник «масленицы» – игрушки, принесённой вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок, – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое всё теперь, другое. Теперь уж «душа начнётся» – Горкин вчера рассказывал, – «душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.
<...>
Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный... – так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надо мной колышет.
– Вставай, милок, не нежься... – ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. – Где она у тебя тут, масленица-жирнуха... мы её выгоним. Пришёл Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – «душе моя, душе моя» – заслушаешься.
Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий пост. И Горкин совсем особенный, – тоже священный будто. Он ещё до свету сходил в баню, попарился, надел всё чистое, – чистый сегодня понедельник! – только казакинчик старый: сегодня все самое затрапезное наденут, так «по закону надо». И грех смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, «для молитвы».
Сияние от него идёт, от седенькой бородки, совсем серебряной, от расчёсанной головы. Я знаю, что он святой. Такие – угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю, что он насушил себе чёрных сухариков с солью, и весь пост будет с ними пить чай – «за сахар».
– А почему папаша сердитый... на Василь-Василича так?
– А, грехи... – со вздохом говорит Горкин. – Тяжело тоже переламываться, теперь всё строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, всё равно как последние дни пришли... по закону-то! Читай – «Господи-Владыко живота моего». Вот и будет весело.
<...>
В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла, лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, – по субботам он сам зажигает все лампадки, – всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:
И свято-е... Воскресе-ние Твое
Сла-а-вим!
Радостное до слёз бьётся в моей душе и светит, от этих слов. И видится мне, за вереницею дней Поста, – Святое Воскресенье, в светах.
<...>
В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни.. по-мни... Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина, – «Красавица на пиру», – закрыта простынёю.
<...>
Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные.
<...>
Сумеречное небо, тающий липкий снег, призывающий благовест... Как это давно было! Тёплый, словно весенний, ветерок... – я и теперь его слышу в сердце.
Иван Шмелёв «Лето Господне»
Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, назолоченый пряник «масленицы» – игрушки, принесённой вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок, – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое всё теперь, другое. Теперь уж «душа начнётся» – Горкин вчера рассказывал, – «душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.
<...>
Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный... – так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надо мной колышет.
– Вставай, милок, не нежься... – ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. – Где она у тебя тут, масленица-жирнуха... мы её выгоним. Пришёл Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – «душе моя, душе моя» – заслушаешься.
Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий пост. И Горкин совсем особенный, – тоже священный будто. Он ещё до свету сходил в баню, попарился, надел всё чистое, – чистый сегодня понедельник! – только казакинчик старый: сегодня все самое затрапезное наденут, так «по закону надо». И грех смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, «для молитвы».
Сияние от него идёт, от седенькой бородки, совсем серебряной, от расчёсанной головы. Я знаю, что он святой. Такие – угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю, что он насушил себе чёрных сухариков с солью, и весь пост будет с ними пить чай – «за сахар».
– А почему папаша сердитый... на Василь-Василича так?
– А, грехи... – со вздохом говорит Горкин. – Тяжело тоже переламываться, теперь всё строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, всё равно как последние дни пришли... по закону-то! Читай – «Господи-Владыко живота моего». Вот и будет весело.
<...>
В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла, лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, – по субботам он сам зажигает все лампадки, – всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:
И свято-е... Воскресе-ние Твое
Сла-а-вим!
Радостное до слёз бьётся в моей душе и светит, от этих слов. И видится мне, за вереницею дней Поста, – Святое Воскресенье, в светах.
<...>
В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни.. по-мни... Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина, – «Красавица на пиру», – закрыта простынёю.
<...>
Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные.
<...>
Сумеречное небо, тающий липкий снег, призывающий благовест... Как это давно было! Тёплый, словно весенний, ветерок... – я и теперь его слышу в сердце.
Иван Шмелёв «Лето Господне»
Для желающих более полно насладиться этим великим произведением русский перевод доступен в нашем приложении.
Молитвослов
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Audio
Хор братии Валаамского монастыря – Душе моя, душе моя, восстани, что спиши?
#фотонеделивалаам
18-24 марта – ПЕРВАЯ СЕДМИЦА ВЕЛИКОГО ПОСТА
Отличается особой строгостью. В первые четыре дня на великом повечерии читается канон преподобного Андрея Критского с припевами «Помилуй мя, Боже, помилуй мя».
По монастырской традиции на первой неделе все послушания (кроме жизненно необходимых) приостанавливаются.
18-24 марта – ПЕРВАЯ СЕДМИЦА ВЕЛИКОГО ПОСТА
Отличается особой строгостью. В первые четыре дня на великом повечерии читается канон преподобного Андрея Критского с припевами «Помилуй мя, Боже, помилуй мя».
По монастырской традиции на первой неделе все послушания (кроме жизненно необходимых) приостанавливаются.