"السيف تحت القلم" ...

Имам Аль-Газали в "Насыхат аль-Мулюк" приводит высказывание, приписываемое Александру Македонскому:

«Мир находится под двумя вещами: мечом и пером. А меч - под пером».

А затем говорит:

"Перо - это выражение уровня воспитанности образованных людей и их капитала в виде знаний, и через написанное пером мы узнаем мысль любого человека, на каком бы расстоянии, близком или дальнем, он ни находился. И каким бы опытным человек ни был, разум его не будет совершенным, пока он не обратится к книгам, потому что предел жизни каждого человека отмерен, и известно также, сколько он может охватить своим опытом и сохранить своим сердцем в течение этого короткого срока и недолгой жизни. Перо и меч правят всем, и без них не было бы мира".

В связи с чем подумалось: мусульмане сегодня имеют какие-то заоблачные упования на силу оружия саму по себе. В духе того, что стоит только коррумпированным режимам стран Залива встать на сторону угнетённых мусульман, либо же просто всем мусульманам объединиться - и все проблемы Уммы будут решены.

Такое ощущение, что здесь кроется некое глубинное заблуждение. Алимы прошлого, говоря о значении пера, имели в виду не просто знание, а, рискну предположить - то, что Джемаль называл "интеллектуальной волей", подразумевая под этим основанную на вере волю к определённой развязке истории и сопровождающий её ход дискурсивной мысли. Меч в этой связке лишь утверждает и продолжает то, начало чему кладёт перо.


True, This! —
Beneath the rule of men entirely great
The pen is mightier than the sword. Behold
The arch-enchanters wand! — itself is nothing! —
But taking sorcery from the master-hand
To paralyse the Cæsars, and to strike
The loud earth breathless!

Edward Bulwer-Lytton

Концепция гендера представляет собой фарс, разыгрываемый единственно с целью скрыть от человека подлинное положение вещей. Вся сегодняшняя культурная и цивилизационная ситуация болтается между глобальным феминизмом с его идеалом в виде процветающего содружества политкорректных общечеловеков и реваншистскими рвениями тех, кто помыслили себя суровыми и патриархами.

В то время как сама драма пола, лежащая в основе человека, по большому счету, совершенно пренебрегаема. Тогда как это мощный двигатель всего жизненного и исторического процесса, наряду, например, с войной. Известная цепочка "человеческих страстей" из коранического аята: женщины-потомство-золото-серебро-породистые кони... знаменательна своей последовательностью.

В Исламе драма пола разрешается в сакральном акте, который можно понимать как в конкретно-физическом, так и в максимально "приподнятом" аспекте взаимодействия двух начал, которому в известном хадисе даётся определение "садака", что часто переводят как "милостыня", хотя более глубокие коннотации говорят о доброчестии, добровольном усердии, воздаянии причитающегося. Поэтому женщине, если она только достойна так называться, не менее больно и обидно от того, что сделала с мужчиной современная цивилизация.

В эпоху европейского Средневековья высокие ценности, которыми жило общество, не делились на "мужские" и "женские", они были общими. Гендерный дуализм возникает в позднем Модерне, уже Ницше определил, что нарратив бывает мужской и женский. Именно по этой причине столь нещадно критикуемо сегодня бывает то, что выходит из-под женского пера, и дело здесь не в пренебрежении к женщинам как к виду, а в самом нарративе, в отстаивании "женских ценностей", в повествовании, которое исходит в том числе и от некоторых авторов-мужчин.

Преодоление гендерного дуализма мысли, рассказа - то, с чем ещё придётся повозиться. Разумеется, никто не отменяет бытовую "войну полов", она актуальна на все времена, ей были подвержены даже жёны Пророка (да благословит его Аллах и приветствует). Однако действуя в сфере, где "война" становится абсурдна, женщина из жены со всеми слабостями превращается в сподвижницу. На наших глазах мы имели замечательный пример в лице Амины Окуевой (рахимахаЛлах). И не было лучших слов, сказанных о ней, чем те, что исходили от мужчин.

Небольшое эссе о смысле и значении
доисламской арабской поэзии:


https://telegra.ph/V-shage-ot-Islama-11-28-2

Интересно:

Одним из куртуазных адатов аристократов западного Кавказа было спешивание при виде женщины или группы женщин, идущих по дороге, нужно было спешиться перед ней и пройти немного мимо нее даже если она была незнакомка и только потом садиться на коня и скакать дальше. Имееться в виду конечно не в населенном пункте, а на дороге.

Касательно любого старого куртуазного культа:

- Он связан с исламским адабом и "кованием нрава", и не имеет серьёзных корней ни в христианстве, ни в язычестве. В германский миннезанг куртуазный мотив пришёл из провансальской культуры, а трубадуры, как известно, были распространителями культуры андалузских дворов.
- Он, в его исконном виде, не имеет никакого отношения к манихейской доктрине и поклонению женскому началу.
- Он не имеет никакого отношения ни к "смешению", ни к "сегерации полов" в том смысле, как это понимают сегодня, и в традиционном обществе не поняли бы разговоров как об одном, так и о другом.
- Он неразрывно связан с культурой воинской касты и футувватом, и неизбежно деградирует, перенимаемый другими сословиями, превращаясь в "мещанскую галантность", с уродливым афродитизмом и феминоцентризмом.
- Он встроен в общую реальность "мира жеста" старых времён.
- И, наконец, он не имеет прямого отношения к суфизму, но, как известно, прежде это была реальность без имени.

Известный медиевист А. Я. Гуревич касательно куртуазных мотивов в "Песни о Нибелунгах" невольно утверждает какой-то "суфизм без суфизма":

"Hohe minne невозможно приравнять к любви в современном понимании хотя бы уже потому, что это чувство зарождается в герое задолго до того, как он встречается с предметом своей любви. Любовь начинается заочно. Зигфрид услыхал о красоте знатной Кримхильды, которой никогда не видел, и возмечтал о браке с нею. Что он о ней знает? То, что она - королевна и что она прекрасна собою. Этого достаточно, и Зигфрид решает домогаться ее любви и согласия ее "братьев " на брак. Рыцарь несовершенен до тех пор, пока пе испытает любви. Только это чувство и порождаемое им куртуазное поведение могут доставить рыцарю должную рафинированность, и Зигфрид мечтает о любви еще до того, как услыхал о существовании Кримхильды. Следовательно, hohe minne возникает не как спонтанное чувство, вызванное реальным индивидуальным существом противоположного пола, но зарождается из потребности достигнуть состояния, в наибольшей мере соответствующего требованиям, которые предъявляются к личности представителя благородного сословия".

Собственно, с процессом над тамплиерами заканчивается многовековое культурное, религиозно-мистическое и символическое влияние Ислама на Европу. В конфликте воинской и жреческой каст верх берёт последняя, а дворянство меча, испытавшее серьёзное влияние исламских рыцарских орденов, постепенно приходит в упадок.

Тамплиеры - символ христианской "священной войны" и друзья мусульманских амиров.

https://telegra.ph/Hramovniki--moi-druzya-12-02

Отличные наблюдения, хотя это и личное мнение, но и не только. В поэзии действительно актуальны достаточно "беспощадные" вкусы, а отнюдь не светская приверженность "культуре". Поэзию, как и искусство вообще, Джемаль понимал в совершенно антибытийном ключе, как бы возвращая её к архаическим, титаническим истокам. На этом фоне, конечно, всякие берёзки, цветочки, незнакомки, ананасы в шампанском и прочее, что мы привыкли видеть в стихах, выглядят либо бессмыслицей, либо деградацией. Но в принципе, у одного и того же поэта могло быть как про страдания от скуки столичного декадента, так и вспышки и прорывы в по ту сторону бессмысленного. Иногда даже и в рамках одного произведения.

Максимально осознанно - буквально на днях думал, кто же тот русский поэт, который максимально созвучен моему внутреннему миру?

Николай Гумилев, пожалуй, точка кульминации дореволюционной русской поэзии, после которой начинается эмоциональный надлом.

Когда я слышу имена "Ахматова", "Бродский", "Пастернак", рука тянется не то, что к пистолету, а к топору или молотку.

Есенин в качестве воплощения "русской души" заставляет задуматься о правоте самых радикальных конспирологических гипотез в отношении русофобского характера советской власти, ее жидомасонскостм, криптобританскости или чего там еще.

Золотой век в отличие от Серебряного воспринимаю достаточно ровно, хоть особого резонанса с этой эпохой у меня и нет.

И вдруг вспышка - поэзия Гейдара Джемаля. Вот это какой-то просто алхимический прорыв в поэзию, и именно на русском. Вне конкуренции в моем личном мироощущении, не потому что знакомый мне человек, а потому, что не знаю больше никого, кто бы еще так и такое писал из русских поэтов.

Справедливости ради, надо сказать, что постсеребряный век русской поэзии (бронзы? какого-то алхимического вещества?) дал куда более здоровые стиль и энергию, которые проявляют себя в стихах Алексея Широпаева и Сергея Яшина, словом, поэтов "фашистского" стиля, но с уклоном не в декаданс, а в алхимизм.

"Героический декадент" у Блока:


Кто меч скует? - Не знавший страха.
А я беспомощен и слаб,
Как все, как вы, - лишь умный раб,
Из глины созданный и праха, -
И мир - он страшен для меня.
Герой уж не разит свободно, -
Его рука - в руке народной,
Стоит над миром столб огня,
И в каждом сердце, в мысли каждой -
Свой произвол и свой закон...
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится жаждой...
Кто нанесет ему удар?..

Всё-таки чрезвычайно досадно, что хиджаб в современном понимании совершенно утратил всё своё сословно-статусное значение и куртуазное очарование. Сегодня, "оправдываясь" перед немусульманами, мы часто вынуждены посвящать их в какие-то религиозно-правовые моменты, до которых им в данном контексте совершенно нет дела, в то время как коды самого покрывала, которыми они, по сути, интересуются, остаются нераскрыты.

Иногда на украинских свадьбах свекровь символически надевает на невестку традиционную хустку, и все, как положено, радуются сопричастности обычаю, понимая его смысл - в старину замужняя женщина обязательно должна была покрывать голову. Когда люди чувствуют и понимают определённые коды, они не орут про угнетение и "ради мужа" - они просто принимают всё как должное.

"Женщина из благородной семьи, высокого положения, сокрытая за плотной завесой (хиджабом) " - пишет Ибн Хазм, противопоставляя её рабыне. Средневековое понимание вопроса находилось в сословной парадигме. Это не означает, что правоведы, как и сегодня, не вдавались в определённые детали, но в целом никому не приходило в голову пускаться здесь в какой-то моралистический дискурс. Благородная женщина даже не думала о том, чтобы не покрываться, ибо это означало отказ блюсти предписанную ей свыше честь и поставило бы в положение рабыни, которая покрываться была не обязана, а то и не имела права. Точно так же госпоже и в голову не пришло бы покрываться внутри домашних стен перед рабом, так как это означало бы относиться к нему как к равному мужчине, а в менталитете того времени - как к мужчине вообще.

Поэтому никто, соответственно, не видел никакого преимущества ни в неуместном разоблачении, ни в неуместном облачении. Подобные коды одежды были чрезвычайно развиты в любом сословном обществе, и человек, который их не соблюдал, совершенно буквально терял свою честь.

Подтверждение подобному восприятию покрывала мы находим в Коране и хадисах. "Дабы они не подверглись оскорблениям" - ибо такова природа вещей, и мужчина вовсе не обязан испытывать какое-то почтение к женщине определённой внешности и поведения. Хиджаб - это высокое достоинство и статус свободной женщины, порождающий соответствующее отношение к ней равных мужчин.

В своей докторской диссертации, посвящённое анализу трактата Ибн Хазма ("Ожерелье голубки") и его важнейшему влиянию на средневековую европейскую литературу, Дениэл Хикман, профессор университета Теннесси (США), как ни странно, попадает во всю ту же дилемму, и с видимым мучением человека христианской культуры вынужден признать, что Ибн Хазм" вовсе не считал брак необходимым условием любовных отношений" и, таким образом, обнаружить в его труде какие-то "инструкции к адюльтеру".
Я уже писала о том, что в Исламе не существует христианского понятия отношений вне брака, и в реалиях мусульманской культуры Средневековья, в отличие от наших дней, существовали совершенно легальные формы таких отношений, и что в большинстве историй в трактате описываются отношения с рабынями. Разумеется, Ибн Хазм пишет и о случаях вещей явно запретных, но с соответствующим подтекстом. И вот тут, конечно, интересным представляется вопрос, сформулированный в конце концов Хикманом:
"Само по себе развлекательное чтение о греховных делах способно возыметь как педагогическую пользу, так и испортить душу человека. Средневековые учёные и клирики, на мой взгляд, склонны предполагать последнее; с другой стороны, Ибн Хазм и Хуан Руис (испытавший его влияние испанский поэт и священник) скорее склонны допускать первое".
И вот тут начинаются интереснейшие сравнения с Фомой Аквинским. Автор фактически утверждает и по пунктам доказывает, что трактат Ибн Хазма предвосхитил всю аквиантскую философию компатибилизма, активного и пассивного интеллекта и свободы воли.
Вот вам и "пустячное сочинение, написанное с целью дать отдых душе".

Если вдруг кто помнит заметку о двух основных архетипических началах в природе человека - возникли некоторые размышления об их соотнесении в культуре.

Самые популярные герои каролингского эпоса, в отличие, например, от артурианы - довольно таки отмороженные персонажи. Французам, в отличие от германцев, глубоко чуждо всё солярное по сути, видимо потому они и создали столько солярного по внешней форме. Версаль, сады вроде Тюильри, барочная музыка, сам век короля-Солнце - что это, как не попытка "придать солярности" там, где пылали костры Инквизиции, по мостовым текла кровь в Варфоломеевскую ночь, а королей убивали сумасшедшие монахи прямо на парижских улицах? Пройдёт совсем немного времени, и костры на площадях сменят гильотины, а от прежнего внешнего культа останутся одни дворцы-музеи.
Тот же балет, возникший во Франции - перверсия аполлонического. Главное действующее лицо классического балета, ещё со времён его зарождения - вовсе не грациозная танцовщица, а совершенно солярный юноша, во времена более ранние ещё даже одетый в сияющие доспехи. Балет полон солярных кодов, начиная с соответствующей музыки, заканчивая особенностями хореографии, костюмов, декораций.
И в то же время более строгий и выдержанный германский мир породил такие хтонические и мрачные вещи как готику, романтизм и ницшеанство.
Тут возникает, конечно, интересный вопрос насчёт Ислама, который несёт в себе явную доминанту разума, контроля и взвешенной аскезы над проявлениями тёмной и страстной бездны. Почему же, однако, сегодня в культуре исламских народов мы видим столь явное преимущество хтонического? В своё время изумили совершенно жуткие проявления футбольного фанатизма в арабском мире, но что такое футбол, как не профанированная донельзя дионисийская мистерия?
И в этом плане трактат Ибн Хазма, посвящённый столь деликатному предмету, был ничем иным как инсталляцией солярного, через основные принципы дина, в исламскую культуру. Он, по большому счёту, наиболее серьёзным образом повлиял на культурный аполлонизм европейского Средневековья. И все последующие опыты в виде Grand Siècle'а и фашизма на этом фоне кажутся не более чем отчаянными попытками возродить мертвеца.

Прерафаэлиты, конечно, многое романтизировали и идеализировали, но вот покрытых женщин видели вполне здоровым взглядом, без пафоса напускного благочестия и прочих неуместных тональностей.

С большим удовольствием прочитала карачаево-балкарскую поэму "Азнауур" - интереснейший образец старой литературы, на стыке фольклора и эпоса, который был мне совершенно незнаком. Жаль, что нет достойного литературного перевода, а только подстрочник, хотя он, конечно, тоже по-своему хорош. https://uchebana5.ru/cont/1195577-p22.html

Произведение относится не то к XVII, не то к XVIII веку, очень поэтично, содержит красочные описания быта, уклада жизни и нравов горцев тех времён, и вообще оставляет удивительное ощущение "затянувшегося Средневековья" Кавказа.

Там есть целый ряд сходств с европейскими средневековыми мотивами - прежде всего, образ главного героя - архетип, благополучно исчезающий из европейской литературы с началом Протовозрождения. Мне даже показалось - там проводится какая-то общеарийская тема Судьбы, в её совершенно древнем, не совсем исламском понимании. Когда герой отказывается внять как отцу, так и предостережениям жены, помимо того, что он связан долгом гостеприимства, согласно которому не смог отказать просьбе молодых биев отправиться с ними в на бег за ногайскими табунами. Но основной мотив - это следовать своей судьбе, какова бы она ни была.

Тема бывалого воина и жаждущего инициации глуповатого юношества - одна из ведущих в рыцарском романе, здесь находится в как бы не до конца реализованном виде, что само по себе выливается в трагедию - под конец герой, понимая, что мог бы наставить глупцов, вместо того, чтобы потокать им, горько сокрушается.

Ну и момент, когда известный рыцарь, как правило по тем же причинам, по которым Роланд счёл бесчестьем затрубить в рог, меняет доспехи, щит и коня, по которым его все легко узнают - также встречается в европейской средневековой литературе. Например, присутствует в артуровском цикле, там сэр Ланселот надевает доспехи "так себе рыцаря" сенешаля Кэя, желая испытать судьбу.

Отдельно хотелось бы отметить тему вещего сна, также связаную с идеей Судьбы, и такой момент, как знание птичьего языка - всё это общие архетипические мотивы волшебной сказки, перешедшие в эпос, так же встречаются в европейской литературе, например, в "Песни о Нибелунгах". Концовка - просто нерв европейского эпоса, это триумфальная смерть.

Ну и совсем проняло, конечно, когда я узнала, что один из героев поэмы является много раз прапрадедом человеку, её мне советовавшему - чувство живой связи легенды с реальностью, прошлого с настоящим, в нашей культуре во многом давно утраченное.

Я далека от пиетета перед собственными текстами, как правило, мне скорей неудобно. Но это тот случай, когда до сих пор нравится.

https://telegra.ph/Pesn-o-Rolande-ili-geroj-v-paradigme-monoteizma-12-15

​​Что особенно ценно, лично для меня, в поэзии и прозе Лермонтова - так это совершенно запредельное чувство зиндана, точнее - запредельно острое желание вырваться из него.

Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня....

Но тут-то и начинается самая настоящая тоска. Печорин, сколько бы он ни пытался подражать горцам, сколько бы ни воровал черноглазых девиц, всё равно оставался утомлённым цивилизацией, скучающим столичным мальчиком. Можно только пытаться себе представить, как настоящий горец взирал на этого пришельца, которому отчего-то взбрело в голову рядиться в черкесский национальный костюм. Но тем ценнее эта жажда свободы и нормальной мужской экзистенции, чем трагичней она оборачивается в условиях "нашего времени". Важно, что "болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!"

Одно из последних стихотворений Лермонтова, как бы определившее финальную судьбу самого поэта, начинается так:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я...

Что это, как не гениальный праобраз "диванного муджахида", который в конце концов находит то, что, для него самого, стоит всей его прежней жизни?