Находки с трассы «Таврида» впервые представили в Херсонесе

Институт археологии Российской академии наук и Государственный музей-заповедник «Херсонес Таврический» открыли выставку «Мир варваров Таврии и Херсонес, Рим, Византия».

На ней впервые представлены предметы, найденные учёными ИА РАН в 2018–2021 годах при раскопках в зоне строительства автотрассы «Таврида» и в ходе археологических разведок на месте будущего историко-археологического парка «Херсонес Таврический», которые в 2020 году провела комплексная экспедиция ИА РАН, Государственного музея-заповедника «Херсонес Таврический» и Государственного Эрмитажа.

На выставке вы увидите предметы из могильников Фронтовое-3 и Киль-Дере-1, датированные второй половиной I – началом V века: керамику, стеклянные сосуды, ювелирные украшения и надгробные стелы с ликами «варваров», а также находки из Южного пригорода Херсонеса, относящиеся к периоду римского присутствия и эпохе нахождения Херсонеса в составе Византийской империи. Экспонаты расскажут как о материальной и духовной культуре «варварского» населения Крыма, так и о сильном влиянии на него Римской империи и Византии.

Выставка «Мир варваров Таврии и Херсонес, Рим, Византия» работает в малом зале Античной экспозиции музея-заповедника с 26 сентября до 22 ноября 2021 года.

Режим работы экспозиции: ежедневно с 09:00 до 17:00, понедельник – выходной день.

Стоимость билета:
для взрослых – 250 рублей;
для детей от 7 до 16 лет, учащихся, студентов старше 16 лет и пенсионеров – 150 рублей;
для детей до 7 лет и граждан льготных категорий – бесплатно.

26 сентября 1869 г. в Севастополе по инициативе непосредственных участников 349-дневной обороны Севастополя и при покровительстве императора Александра II был основан один из старейших музеев России — музей Севастопольской обороны (ныне музей Черноморского флота).

Как сообщает группа "ВМФ России" подводная лодка Черноморского флота ПЗС-50, долгое время выполнявшая роль плавучей зарядовой станции в Севастополе, готовится стать главным экспонатом Балаклавского подземного музейного комплекса, более известного как Объект 825 ГТС.

ПЗС-50, ранее известная как С-49, построена по проекту 633 на заводе "Красное Сормово" в 1961 году.

Субмарина имеет интересную историю. Её служба проходила как в холодных водах Арктики, так и в тёплых водах Чёрного моря. А о том, что она принимала участие в испытаниях первых отечественных ракето-торпед, способных поражать подлодки противника на дальности до 50 километров, напоминает весьма запоминающаяся носовая часть субмарины, похожая на нос гиппопотама.

В 1995 году её переоборудовали в плавучую зарядную станцию, а в 2019 году исключили из состава флота, но история ПЗС-50 на этом не закончилась!

Планируется, что после проходящего докового ремонта ПЗС-50 будет переведена в сухой док музейного комплекса в Балаклаве, где каждый посетитель сможет её осмотреть, как снаружи, так и внутри.

Два года, как нет Андрея Милославского.

Не мать родна, а мачеха-война
от нелюбви, от ненависти жгучей
нацелилась на всех, кто дорог нам:
в кого ни метит - выбирает лучших.
Не спрашивай, за что он воевал.
Сам как струна натянутая тонкий,
не выносивший громкие слова,
был обручён со снайперской винтовкой,
а с музыкой - не вышло. Не судьба.
Зажмуришься, и снова видишь руки,
их пальцы, разминавшие табак
той свёрнутой на память самокрутки.
Он столько лет с огнём - глаза в глаза,
он был к войне приговорён, прикован,
когда погибли лучшие друзья,
и пепел стыл на поле Куликовом.
Там, за морем, на западе закат,
а на востоке лязгает железо
прощальными, сухими, из АК:
за Скрипача, Донбасс и за Одессу.

Вчера на маршрут - по совпадению, один из моих самых частых - в тестовом режиме вышел первый в Севастополе электробус.
Доброго утра.

#книжная_полка

Илья Сельвинский

Евпаторийский пляж

Женщины коричневого глянца,
Словно котики на Командорах,
Бережно детенышей пасут.
Я лежу один в спортивной яхте
Против элегантного «Дюльбера»,
Вижу осыпающиеся дюны,
Золотой песок, переходящий
К отмели в лилово-бурый занд,
А на дне у самого прилива —
Легкие песчаные полоски,
Словно нёбо.
Я лежу в дремоте.
Глауберова поверхность,
Светлая у пляжа, а вдали
Испаряющаяся, как дыханье,
Дремлет, как и я.
Чем пахнет море?
Бунин пишет где-то, что арбузом.
Да, но ведь арбузом также пахнет
И белье сырое на веревке,
Если иней прихватил его.
В чем же разница? Нет, море пахнет
Юностью! Недаром над водою,
Словно звуковая атмосфера,
Мечутся, вибрируют, взлетают
Только молодые голоса.
Кстати: стая девушек несется
С дюны к самой отмели.
Одна
Поднимает платье до корсажа,
А потом, когда, скрестивши руки,
Стала через голову тянуть,
Зацепилась за косу крючочком.
Распустивши волосы небрежно
И небрежно шпильку закусив,
Девушка завязывает в узел
Белорусое свое богатство
И в трусах и лифчике бежит
В воду. О! Я тут же крикнул:
«Сольвейг!»
Но она не слышит. А быть может,
Ей почудилось, что я зову
Не ее, конечно, а кого-то
Из бесчисленных девиц. Она
На меня и не взглянула даже.
Как это понять? Высокомерность?
Ладно! Это так ей не пройдет.
Подплыву и, шлепнув по воде,
Оболью девчонку рикошетом.
Вот она стоит среди подруг
По пояс в воде. А под водою
Ноги словно зыблются, трепещут,
Преломленные морским теченьем,
И становятся похожи на
Хвост какой-то небывалой рыбы.
Я тихонько опускаюсь в море,
Чтобы не привлечь ее вниманья,
И бесшумно под водой плыву
К ней.
Кто видел девушек сквозь призму
Голубой волны, тот видел призрак
Женственности, о какой мечтали
Самые изящные поэты.
Подплываю сзади. Как тут мелко!
Вижу собственную тень на дне,
Словно чудище какое. Вдруг,
Сам того, ей-ей, не ожидая,
Принимаю девушку на шею
И взмываю из воды на воздух.
Девушка испуганно кричит,
А подруги замерли от страха
И глядят во все глаза.
«Подруги!
Вы, конечно, поняли, что я —
Бог морской и что вот эту деву
Я сейчас же увлеку с собой,
Словно Зевс Европу».
«Что за шутки?!—
Закричала на меня Европа.—
Если вы сейчас же... Если вы...
Если вы сию минуту не...»
Тут я сделал вид, что пошатнулся.
Девушка от страха ухватилась
За мои вихры... Ее колени
Судорожно сжали мои скулы.
Никогда не знал я до сих пор
Большего блаженства...
Но подруги
Подняли отчаянный крик!!
Я глядел и вдруг как бы очнулся.
И вот тут мне стало стыдно так,
Что сгорали уши. Наважденье...
Почему я? Что со мною было?
Я ведь... Никогда я не был хамом.
Два-три взмаха. Я вернулся к яхте
И опять лежу на прове.*
Сольвейг,
Негодуя, двигается к пляжу,
Чуть взлетая на воде, как если б
Двигалась бы на Луне.
У дюны
К ней подходит старичок.
Она
Что-то говорит ему и гневно
Пальчиком показывает яхту.
А за яхтой море. А за морем
Тающий лазурный Чатыр-Даг
Чуть светлее моря. А над ним
Небо чуть светлее Чатыр-Дага.
Девушка натягивает платье,
Девушка, пока еще босая,
Об руку со старичком уходит,
А на тротуаре надевает
Босоножки и, стряхнувши с юбки
Мелкие ракушки да песок,
Удаляется навеки.
Сольвейг!
Погоди... Останься... Может быть,
Я и есть тот самый, о котором
Ты мечтала в девичьих виденьях!
Нет.
Ушла.
Но ты не позабудешь
Этого события, о Сольвейг,
Сольвейг белорусая!
Пройдут
Годы.
Будет у тебя супруг,
Но не позабудешь ты о том,
Как сидела, девственница, в страхе
На крутых плечах морского бога
У подножья Чатыр-Дага.
Сольвейг!
Ты меня не позабудешь, правда?
Я ведь не забуду о тебе...
А женюсь, так только на такой,
Чтобы, как близнец, была похожа
На тебя, любимая.

(*прова - носовая палуба яхты, Сельвинский в авторской сноске назвал её палубкой)

Ровно пять лет назад появился текст, на который позже сделали песню Ольга и Алексей Черемисовы.
Наконец и клип.

#книжная_полка
Герман Титов

Ходить к Неве в вечерний час
Вдоль узкого канала,
Где бликов золотой запас,
Где пыльной тверди мало,

Но много ветра и воды,
И облачных виньеток,
И обездвижены черты
Посмертной силой света.

Здесь нет ни дорогих могил,
Ни страшной южной сини,
Как толстый Галич говорил
В Париже, на чужбине.

Пусть жизнь прохладна, как вода,
Как память драматурга,
Но что все в мiре города
На фоне Петербурга?

Здесь можно просто быть собой,
А можно раствориться
В закатной бездне, как прибой,
Как время или птицы,

А можно написать письмо
В воображеньи, что ли,
Но всë случается само,
Помимо нашей воли,

Помимо острова вдали,
И что нам тëмный остров?
Плывут к забвенью корабли,
И – да, ведь это просто

Писать стихи, что я вернусь,
Что небо есть у тверди.
И что такое наша грусть
На фоне нашей смерти?

Пять лет назад в Москве запланировали одно мероприятие, спровоцировавшее меня на инвективу.

Эй, Москва, ты вконец ох@рела?
Из какого, скажи, интереса
ждёшь на чтения цирк погорелый
подпевалы фашизма в Одессе?
Над Москвою октябрьское солнце.
Обыватель гуляет, глазея,
и не знает, что завтра — Х@рсонский
в государственном, кстати, музее.
Либералы встопорщили ушки,
собирают кагал для скандала:
почитать пациента психушки,
кто рядится в халат санитара.
Нам аукнулись щедрые гранты.
А ведь именно в этом кагале
прошлым летом друзья-эмигранты
Боре «Г’усскую пг’емию» дали.
Утирались не только евреи
при словах «без хлопот — на погромы».
А Х@рсонский всё блеет и блеет.
И Одесса, чьё горе огромно,
так и давится давешним дымом.
Только русским она, как ни странно,
почитала, от жажды мучима,
воду давшего ей Поженяна.
Ты, Москва, дорогая столица,
обжираясь хамоном испанским,
гимн забыла, которым гордился
одессит, твой защитник Лисянский?
Как вам спится, поруганный Бродский?
Это мёртвые сраму не имут.
А на Бродском топтался Х@рсонский
за стихи его про Украину.
Много врал. Но всего ядовитей
он писал о героях Одессы,
о сожженных, задушенных, битых —
гауляйтерам лэкая бейцы.
Так что вовсе не в премиях дело.
Речь-то русская в чём виновата?
И придётся, чтоб здесь не смердело,
помахать нам совковой лопатой.

Сегодня, видимо, день такой: чтобы в сетчатку впечаталось покрепче. Настоящий репортажный снимок, говорили основатели знаменитого фотоагентства "Магнум", подлинная документалистика - не просто фиксация событий, а концентрированный информационный взрыв.
Этот — точно.

#книжная_полка
Юрий Хоба:

Ненависть подобна смрадному ручью, часть 4
Зарево над перекрестком

На перекрестке сошлись мужики. Огоньки сигарет кажутся волчьими зрачками, пахнет пережженной водкой. По очереди протянув для рукопожатия ладони, возвращаются к прерванной беседе:
— Неужели не понимают, что каждый разорвавшийся в городе снаряд на одного-двух человек пополняет армию ополченцев?
У Наташки-соседки жениха убило, а сегодня она к моей забегала попрощаться...
В камуфляжке и с автоматом...
— На той стороне ни о чем не думают. Только радуются. Позапрошлым вечером отвозил смену в Новотроицкое, остановили на блокпосту. Заходит в салон автобуса детина под два метра ростом, рот до ушей: "Ну как, сепары, мы вас только что причесали из гаубиц? Наверное, поукакивались?"
Мои работяги, ясное дело, как воды в рот набрали. Но в молчании был не только страх. Еще больше в нем чувствовалось ненависти к верзиле, товарищи которого час назад били по городу и комбинату.
— Да что там говорить... Ненависть хуже птичьего гриппа по Украине расползается. На прошлой неделе повез ремень к комбайну, который подсолнух на моем пае косил. Прежний оборвался, когда жатка напоролась на светошумовую мину. Как оно там получилось, не знаю, но факт налицо.
— Давай покороче..
— А покороче — вышел из посадки малый с автоматом: "Здесь, — говорит, — мины по периметру. Так что участок возле нашего блокпоста стороной объезжайте".
Закурили с малым, разговорились, а под занавес спрашиваю: "Что же вы мирным людям не даете нормально урожай собрать?". Как он весь затрясся: "Это вы — мирные люди? Из-за вас гнием в окопах, гибнем! Давить вас, старых и маленьких, как клопов, надо!" Высморкался мне на левый башмак и ушел.

Притихли мужики, шуршат передаваемой из рук в руки сигаретной пачкой.
А на лицах отблески пожара, который разгорался за дальним перекрестком. И точно так же по земле смрадным ручьем расползалась ненависть, чью горечь еще придется испить донецкому шахтеру, херсонскому чабану и закарпатскому лесорубу.

Фото: Юрий Хоба

Сезон уборки винограда — всегда завершение годичного цикла.

Из речи Л. С. Голицына на 25-летии своей деятельности на благо отечественного виноградарства и виноделия:
«Наша слабость заключается в том, что мы себе не верим, мы читаем иностранные книги, мы слушаем иностранных людей и вместо критики –- отступаем перед ними с благоговением. Да разве иностранец желает, чтобы наша промышленность возникла, чтобы мы ему явились конкурентом на всемирном рынке? Никогда!..
Что такое виноделие? Это наука местности. Перенос культуры Крыма на Кавказ –- абсурд, а перенос культуры какой-нибудь заграничной местности во все виноградинки России –- это петушьи ножки всмятку. Для меня это ясно.
Разве иностранец может любить нашу родину больше своей? Получать хорошее жалованье, вернуться к себе, посмеяться со своими над этими идиотами, о которых расскажет, –- вот идеал всякого.
Разве все иностранцы, которых привез князь Воронцов, что-нибудь создали? Разве все торговцы, которые нажили миллионы в России, подумали выдвинуть русское виноделие? Никогда. Они только заботятся об одном, и они это высказали громогласно, именно –- чтобы не сажали в России виноградников…
При правильном понимании значения факторов сорта, почвы и климата можно делать правильные посадки и можно создать вина для заграницы. Как русский винодел, я ничего не имею против, чтобы заграничные вина к нам попадали, так как высокие хорошие типы нужно всегда иметь перед собою, но я желаю, чтобы главным образом наши вина пошли туда…
Вот, господа, моя ответная речь. Если я что-нибудь сделал для русского виноделия, то уже это время прошло и нужно вспомнить русскую пословицу: «Кто о старом вспомянет –- тому глаз вон». Давайте все вместе работать без отдыха, без передышки, работать, насколько у нас хватит сил, и при создании нового виноградарства будем, как Антей, который, прикасаясь к своей матери-земле, всегда черпал от нее новые силы…»

Комната в доме Голицына в Новом Свете.

#книжная_полка
Николай Гумилёв
ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА
Валерию Брюсову
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервётся пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Я слышу крыльев плеск и свист:
одна из серых голубиц
на виноград слетает вдруг.
Её полёт рождает звук:
поёт крыло у крупных птиц.

Её крыло за каждый взмах
по воздуху рисует знак —
восьмёрка лёжа на боку.
Конечно, знак.
Пусть будет так.

Томится виноград в соку,
набравший сладость к октябрю,
и тени от него легли.
Тепло исходит от земли.

А я молчу.
И я смотрю:
две перекрещенных петли,
а в точке между них покой.

Я повторяю этот знак,
водя по воздуху рукой.
Замах крыла,
ещё замах…

И в свисте слышится укор:
зачем, зачем решила я
покинуть в юности края,
где горлицы,
и дом, и сад?

Петля вперёд.
Петля назад.

Пора, пора под виноград,
горящий светом на лозе.
Пора вернуться.
Насовсем.

Погоды нынче почти ноябрьские, даром что начало октября