Субботний текст особенно никто не прокомментировал, может, я его плохо пояснил. В нем я делаю формулирую несколько довольно важных для меня тезисов, и один из них - в том, что коммодификация, превращение в "товарную форму", когда вещь потихоньку теряет все свои свойства, кроме товарных, это процесс не только рыночный, но еще и относящийся к компьютерному/технологическому взгляду на вещи. (Второе, возможно, просто обобщение первого, согласно важной континентальной ветви критики). Другими словами: Искусственный интеллект, как он вписан в мир прямо сейчас, анализирует не просто какие-то "вещи", а именно товарные формы вещей... (Сейчас подумалось, что нужно подчеркнуть, что он интересуется ими, а не, скажем "научными объектами" - еще одной модерновой редукцией вещи - из-за своей вынужденной вписанности в экономические отношения, от которых наука хотя бы отчасти избавлена)
Помимо этого, отчуждающая критика эстетики и традиций в интернете последних двух декад, мое теоретическое приключение, вдохновленное методом Фуко. Наше уже наступившее будущее и наши ИИ не были созданы в лабораториях, а выращивались программистами Реддита и прочими интернет-профессионалами - продакт-менеджерами, UX-специалистами, SMM-щиками - с помощью практик и идей, академии мало заметных (скажем, заведомо ошибочных статистических методов). Не исследовать эту историю/генеалогию у меня не получается, а вот как сделать ее достойной и интересной альтернативой рассуждениям о научной математической магии, гнущей под себя метафизику с помощью линейной алгебры - пока что для меня загадка.
Помимо этого, отчуждающая критика эстетики и традиций в интернете последних двух декад, мое теоретическое приключение, вдохновленное методом Фуко. Наше уже наступившее будущее и наши ИИ не были созданы в лабораториях, а выращивались программистами Реддита и прочими интернет-профессионалами - продакт-менеджерами, UX-специалистами, SMM-щиками - с помощью практик и идей, академии мало заметных (скажем, заведомо ошибочных статистических методов). Не исследовать эту историю/генеалогию у меня не получается, а вот как сделать ее достойной и интересной альтернативой рассуждениям о научной математической магии, гнущей под себя метафизику с помощью линейной алгебры - пока что для меня загадка.
Forwarded from Pan Meditat
Хороший текст у Валентина Голева (@roguelike_theory) о Web 2.0 и том, как можно смотреть на бум алгоритмов и ИИ — например, через призму пузыря доткомов. Искусственный интеллект - это не волшебный черт из электронной коробки или "технология, а отношения между трудом, властью, потребителями и производством товаров". Надтехнологический интерфейс, в каком-то смысле, как и твиттер — не просто программный продукт, но и информационный канал. Сам факт осознания твиттера как технологии становится прозрачным в силу удобства, а потому незаметным.
Оптимизм раннего веба с его "кустарным всем" как пространством абсолютной свободы и объединенности сегодня любому критику Сети покажется несколько наивным, принадлежащим золотому веку фантастики. Способность объединять в масштабе индивида скорее обратно пропорциональна способности даровать личную свободу. Если вы не застали древний Интернет, то представьте себе стихийный рынок, где показывают какие-то разнообразные листки и одинокие документы (отдельные веб-страницы). Web 2.0 постепенно превратил этот рынок в глобальную библиотеку с удобным каталогом и коллекциями книг в едином формате.
Ajax стал не только удобным средством для верстания каких-то личных страничек, но и инструментом колонизации, а позже централизации Интернета корпорациями. Сегодня мы намного чаще имеем дело с брендированными интерфейсами (с подразумеваемой игрой слов branded interface), чем с авторскими сайтами, посвященными какой-то конкретной теме.
Иначе говоря, Web 2.0 полностью изменил подход к форме, а затем и контенту. Парадигма сочетания user-generated content и курирующих алгоритмов привела к включению пользователя в конвейер производства заполненных контентом форм — чтобы что-то сказать, нужно "продать" себя. Это все та же бюрократия, но с неолиберальным лицом — успех во многом определяется умением "завируситься" в ограничениях формата и платформы. Лучшие из нас успешно сочетают мемы с организацией фондов и всяческим краудфандингом — как в той истории модели Кейлен Уорд, высылавшей нюдесы за пожертвования горящей Австралии.
Но в целом пользователь скорее подчинен алгоритму, иногда действующему будто бы случайно. Тот же твиттер нередко придает нелепым шуткам статус громких афоризмов, а любое "вот мои четыре любимых чего-нибудь" грозит развернуться лавиной громкого шепота саморекламы. В Quanta Magazine об этом тоже была статья с общим посылом в духе "опасность алгоритмов заключается в том, что они намного лучше нас знают, чего мы действительно хотим". В этом отношении глубина проникновения ИИ-практик гигантских платформ-ризом (в той или иной мере Google присутствует с вами практически на каждом сайте) позволяет ответить на еще несформированное (а потому потенциально опасное) желание.
P.S. В The Life and Times of Liberal Democracy есть хорошая строчка: "Так называемая воля народа однажды будет производиться средствами, аналогичными коммерческой рекламе". Книга издана в 1977 году.
Оптимизм раннего веба с его "кустарным всем" как пространством абсолютной свободы и объединенности сегодня любому критику Сети покажется несколько наивным, принадлежащим золотому веку фантастики. Способность объединять в масштабе индивида скорее обратно пропорциональна способности даровать личную свободу. Если вы не застали древний Интернет, то представьте себе стихийный рынок, где показывают какие-то разнообразные листки и одинокие документы (отдельные веб-страницы). Web 2.0 постепенно превратил этот рынок в глобальную библиотеку с удобным каталогом и коллекциями книг в едином формате.
Ajax стал не только удобным средством для верстания каких-то личных страничек, но и инструментом колонизации, а позже централизации Интернета корпорациями. Сегодня мы намного чаще имеем дело с брендированными интерфейсами (с подразумеваемой игрой слов branded interface), чем с авторскими сайтами, посвященными какой-то конкретной теме.
Иначе говоря, Web 2.0 полностью изменил подход к форме, а затем и контенту. Парадигма сочетания user-generated content и курирующих алгоритмов привела к включению пользователя в конвейер производства заполненных контентом форм — чтобы что-то сказать, нужно "продать" себя. Это все та же бюрократия, но с неолиберальным лицом — успех во многом определяется умением "завируситься" в ограничениях формата и платформы. Лучшие из нас успешно сочетают мемы с организацией фондов и всяческим краудфандингом — как в той истории модели Кейлен Уорд, высылавшей нюдесы за пожертвования горящей Австралии.
Но в целом пользователь скорее подчинен алгоритму, иногда действующему будто бы случайно. Тот же твиттер нередко придает нелепым шуткам статус громких афоризмов, а любое "вот мои четыре любимых чего-нибудь" грозит развернуться лавиной громкого шепота саморекламы. В Quanta Magazine об этом тоже была статья с общим посылом в духе "опасность алгоритмов заключается в том, что они намного лучше нас знают, чего мы действительно хотим". В этом отношении глубина проникновения ИИ-практик гигантских платформ-ризом (в той или иной мере Google присутствует с вами практически на каждом сайте) позволяет ответить на еще несформированное (а потому потенциально опасное) желание.
P.S. В The Life and Times of Liberal Democracy есть хорошая строчка: "Так называемая воля народа однажды будет производиться средствами, аналогичными коммерческой рекламе". Книга издана в 1977 году.
Roguelike Theory
Web 2.0: Genealogy of AI
How the slick looks of Web 2.0 brought upon the Artificial Intelligence
В последнее время все больше оказываюсь "техническим директором-консультантом", и готов взять еще пару проектов под свое крыло, потому что часто нужен кто-то с моими навыками и опытом, не на фултайм, но все же на какую-то вовлеченную роль, а не мелкий фриланс. Я работал с The New Centre for Research & Practice, с e-flux, другими уважаемыми институциями, и с коммерческими компаниями типа Google, Trifacta, Uploadcare... Хотя программировал и девопсил я самые удивительные вещи, мне сейчас куда более интересно сопровождать хорошие небольшие проекты, образовательные, культурные, идеалистические, маленькие интересные стартапы. Если надо что-то запрототипировать, организовать и проконтролировать аутсорс, запланировать финансы на технические нужды, пройти разного рода аудиты, разобрать какие-нибудь бизнес-процессы, помочь с инвесторской презентацией, понять что-нибудь непонятное про технологии, вот какие-то такие вещи я делаю. Пишите на [email protected]. Денег беру как хороший психотерапевт :-)
Любимая игра этого года – Receiver 2, рогалик-шутер, который быстро оборачивается размышлением о депрессии и медитации. Хиппи-литература об этой практике быстро утомляет своим желанием успокоить и расслабить («бро, просто забей»), и довольно некритичной позицией по отношению к понятию субъекта (сорян, но история обо мне, человеке, совсем запуганном постколониальным дискурсом: в этом году я практиковал довольно длинные медитации, причем брался за них нахрапом, и в общем-то поначалу занимался тем, что игнорировал тело, оно хочет почесаться, я не чешусь, оно шлет всевозможные сигналы и угрозы, я просто жду, мол, че будет, – и как-то вдруг вот так я из тела просто-напросто вышел. Это было очень приятно, но по возвращению я подумал «Как-то это все слишком опирается на картезианский дуализм» и стал не очень успешно стараться как-то по-другому ко всему этому подходить). Ладно.
Receiver 2 ни в какой момент не предлагает, что можно расслабиться и ни о чем не париться. Как настоящий рогалик, и как реалистичная игра о пистолетах, она требует крайне бережного и продуманного обращения с оружием: если, например, забыть поставить его на предохранитель или слишком резко дернуть из кобуры, можно легко прострелить себе ногу. Дуло пушки 🔫 это то, как выглядит «субъект» в компьютерных играх, с прицелом, выражающим, собственно, его интенциональность. Как правило, с контролем над этим прицелом игры не шутят (в The Outer Worlds, например, это особенно утомительно: если по лесу бродить с голой пушкой еще туда-сюда, тот факт, что этот фаллический атрибут невозможно спрятать в городах и необходимо угрожающе направлять даже на персонажей, с которыми хочется ограничиться разговорами, в 2020 году уже как-то неловко воспринимать). Если опасная неловкость обращения с ружьем еще может быть преодолена внимательностью и спокойствием (что в рамках метафоры было бы «когнитивно-бехавиоральной терапией»), Receiver 2 не останавливается на этом, и подсовывает ситуации, когда над вот этим самым близким и родным, над дулом собственного пистолета, тоже теряется контроль, и оно направляется на то, на что не надо, и не помогают никакие практики спокойствия и внимательности, и для возвращения самообладания приходится, как Одиссею, пользоваться дополнительными инструментами. Вся игра сопровождается довольно интересным и неглупым войсовером на тему пистолетов, «медиа», депрессии, «we live in a society», и людической реальности. Так что советую! Хештег «имманентная критика шутеров».
Receiver 2 ни в какой момент не предлагает, что можно расслабиться и ни о чем не париться. Как настоящий рогалик, и как реалистичная игра о пистолетах, она требует крайне бережного и продуманного обращения с оружием: если, например, забыть поставить его на предохранитель или слишком резко дернуть из кобуры, можно легко прострелить себе ногу. Дуло пушки 🔫 это то, как выглядит «субъект» в компьютерных играх, с прицелом, выражающим, собственно, его интенциональность. Как правило, с контролем над этим прицелом игры не шутят (в The Outer Worlds, например, это особенно утомительно: если по лесу бродить с голой пушкой еще туда-сюда, тот факт, что этот фаллический атрибут невозможно спрятать в городах и необходимо угрожающе направлять даже на персонажей, с которыми хочется ограничиться разговорами, в 2020 году уже как-то неловко воспринимать). Если опасная неловкость обращения с ружьем еще может быть преодолена внимательностью и спокойствием (что в рамках метафоры было бы «когнитивно-бехавиоральной терапией»), Receiver 2 не останавливается на этом, и подсовывает ситуации, когда над вот этим самым близким и родным, над дулом собственного пистолета, тоже теряется контроль, и оно направляется на то, на что не надо, и не помогают никакие практики спокойствия и внимательности, и для возвращения самообладания приходится, как Одиссею, пользоваться дополнительными инструментами. Вся игра сопровождается довольно интересным и неглупым войсовером на тему пистолетов, «медиа», депрессии, «we live in a society», и людической реальности. Так что советую! Хештег «имманентная критика шутеров».
Возможно, гвоздь микроскопом, но вот это Делезовское разделение «откровения» и «выражения» точно и с нужным мне пафосом выделяет то, что мне так не нравится во многих играх на важные мне темы, и в критике игр с важных мне позиций. Например, вот Zachtronics сделала в прошлом году отвратительную игру про алхимию и программирование, две практики, связь которых мне кажется совершенно драгоценной идеей, позволяющей мистицизму выживать и перерождаться в современности в такой форме, которая находит путь в самое сердце (нео-)рационалистов, абсолютно о магичности своего мышления не подозревающих. Вот, и эти люди умудрились сделать игру об этих практиках так, чтобы проигнорировать самое важное и таинственное, что между ними происходит – то, как слова рецепта/алгоритма сначала связывают между собою мифологическое, этическое, идеологическое, практическое и техническое (в алхимии и в программировании оно все проявляется по-разному, но сходится в любом случае на уровне конкретного слова, которое имеет разное значение в разных контекстах), а потом навязывают это переопределенное значение миру обратно. Ну типа, друг как феномен американской культуры => друг как запись в бд фейсбука => друг как ресурс социальной сети как бизнеса => друг как «френд на фейсбуке». Зактроникс всю эту магию теряет, и оставляет и алхимию, и программирование, в рамках какого-то идиотского головоломного крючкотворства, показывает их исключительно как «знак», говоря по-философски, то есть как какой-то намек на какое-то не очень важное их свойство (а именно, что типа есть какая-то «последовательность команд», что в общем-то даже не совсем уж обязательно ни в программировании, ни в алхимии). У Делеза (Спинозы) «знак» это когда какое-то не очень важное свойство чего-то зачем-то предлагается как некое «откровение» о предмете, обычно в целях к чему-нибудь людей принудить. «Ооо, и там и там последовательность команд, вот займитесь ими».
Или вот наоборот, Minecraft с какой-то безумной точностью выразила ресурсных подход к миру, причем вот Делезовское понимание «выражения» подходит здесь очень хорошо. Minecraft не просто типа показала, как иногда можно к чему-то немножко относиться как к ресурсу, а предлагает некоторый бесконечный способ кодировать абсолютно что угодно в мире (железо, воду, кровать, печку, пчелу) как кубик, который можно «добывать». Это действительно «выражение», а не просто знак, именно за счет совпадения этих двух потенциальных-формальных бесконечностей: безгранично применимой формы капиталистического мира, который все вокруг в ресурс превращает, и такой безгранично применимой формы майнкрафтовских кубиков, которые могут и будут все в мире кодировать. Ну и находятся критики, мол, майнкрафт плохо, не надо нам капиталистический мир из кубиков, надо игру, где все конфеты бесплатно едят – они хотят не игры, выражающие этот мир, а игры которые «откровение» о том, как нам надо жить и думать. (Возникает вопрос, почему и Хайдеггер, и Латур, и Нотч, которые в этом как получается несколько сходятся, оказались фашистами все). Но критиков проще игнорировать, чем отвратительных гейм-девелоперов, мне просто не так обидно. То же про Factorio и автоматизацию, совершенно грандиозная игра-«выражение». Сто лет книг не читал, вот почитал, узнаю новые слова, как видите, всегда полезно. Знаю теперь, что самое главное это безграничная применимость найденной формы, если она есть, то и вот и выражение, потому что у меня обычно одни откровения. В русском переводе Делеза «Спиноза и проблема выражения» страница 41, очень интересно.
Или вот наоборот, Minecraft с какой-то безумной точностью выразила ресурсных подход к миру, причем вот Делезовское понимание «выражения» подходит здесь очень хорошо. Minecraft не просто типа показала, как иногда можно к чему-то немножко относиться как к ресурсу, а предлагает некоторый бесконечный способ кодировать абсолютно что угодно в мире (железо, воду, кровать, печку, пчелу) как кубик, который можно «добывать». Это действительно «выражение», а не просто знак, именно за счет совпадения этих двух потенциальных-формальных бесконечностей: безгранично применимой формы капиталистического мира, который все вокруг в ресурс превращает, и такой безгранично применимой формы майнкрафтовских кубиков, которые могут и будут все в мире кодировать. Ну и находятся критики, мол, майнкрафт плохо, не надо нам капиталистический мир из кубиков, надо игру, где все конфеты бесплатно едят – они хотят не игры, выражающие этот мир, а игры которые «откровение» о том, как нам надо жить и думать. (Возникает вопрос, почему и Хайдеггер, и Латур, и Нотч, которые в этом как получается несколько сходятся, оказались фашистами все). Но критиков проще игнорировать, чем отвратительных гейм-девелоперов, мне просто не так обидно. То же про Factorio и автоматизацию, совершенно грандиозная игра-«выражение». Сто лет книг не читал, вот почитал, узнаю новые слова, как видите, всегда полезно. Знаю теперь, что самое главное это безграничная применимость найденной формы, если она есть, то и вот и выражение, потому что у меня обычно одни откровения. В русском переводе Делеза «Спиноза и проблема выражения» страница 41, очень интересно.
❤2
История про английских школьников против алгоритма указывает на важное различие: между алгоритмами, прямо воспроизводящими общество, и теми, что решают ту или иную проблему напрямую и по-новому. Кто-то думает, это история типа про вред "алгоритмов", кто-то думает, это про правительства, или против "статистики", но надо ввести это различие, чтобы не отвлекаться на такого рода преходящие вещи.
Что там произошло? В Англии решили заменить ЕГЭ предсказывающим результаты алгоритмом, чтобы не убивать детей (и их домашних) коронавирусом. Алгоритм работал так: берется распределение оценок, которые выпускники школы получали за последние годы, и школьники распределялись так, чтобы примерно с этим распределением совпадать. Другими словами, если из школы за 4 года 4 человека попали в Оксфорд, то в этом году соответствующие оценки получил бы тоже ровно 1 школьник. А если в Оксфорд никто не попадал, то никто и на сей раз не попадет.
Обычно общество (в котором мы, напоминаю, живем) дает человеку что-то такое сделать, чтобы создать иллюзию, что он сам в своей ситуации виноват. Это как голосовать за президента. Тест ЕГЭ ("A-levels") служит для легитимации социальной ситуации и ее академических ограничений. Ты не в Оксфорде не потому, что ты нищий, а потому, что к ЕГЭ плохо подготовился. С другой стороны, окей, иллюзия собственной свободы иногда приводит к тому, что ею все-таки как-то необычно пользуются (так работает субъективация – начинаясь с самообмана): попадают все-таки в Оксфорд или голосуют не за привычного президента.
(Забавно, что на практике голосование за президента и ЕГЭ тоже выглядят очень похоже – паспорт, физическое присутствие, бумажка, выбор из пунктов: то есть совпадению тела и бюрократического объекта-гражданина навязывается механическое действие; то, что это совершает человек, сводится к формальности).
Ну так вот. Алгоритм воспроизводил ситуацию общественного неравенства, которая совершенно не новая. Но отказ от теста полностью уничтожал символическую легитимацию того, что нищие не учатся в хороших университетах. Эту ситуацию создал не алгоритм. Тот факт, что нормальное образование практически невозможно получить, если не родиться в нужной семье, не имеет никакого отношения к алгоритмам (нууу по крайней мере без медиации тотальностью истории и экономики). Перед алгоритмом (и перед специалистами по статистике, которые его разрабатывали и сейчас огребают) здесь стояла задача точно, статистически воспроизвести общество и он это и сделал.
С другой стороны, совершенно необязательно ставить задачу так, чтобы точно воспроизвести общество. Можно, например, попробовать придумать алгоритм, который бы сделал высшее образование лучше и доступнее. Это был бы, наверное, в первую очередь алгоритм распределения денег между университетами, а не оценок между детьми. Но деньги не дети, их алгоритму не доверишь.
Вопрос о том, "доверяем ли мы алгоритму наше будущее", это вопрос не о будущем, а о легитимации того, что оно будет хреновым. Предпочел бы я, чтобы вместо чиновников насилие надо мной творила машина? Правильный вопрос это "какое мы будущее бы предпочли и как его достичь", и в этом все средства хороши – нейросетки, коктейли молотова, чтение беньямина.
(Есть еще забавный момент, кстати, по поводу британских надежд и разочарований. Он связан с "инфляцией оценок", то есть ежегодным искусственным повышением оценок, политикой, которой британские "левые" (Блэровские неолибералы) прикрывали ухудшение всей образовательной системы. Из года в год все привыкли учиться лучше и умнеть, по крайней мере согласно оценкам. И продолжать надеяться, конечно, и думать, что им легче будет попасть в образовательный социальный лифт, и из манчестерских гетто оказаться в LSE. Но сколь не повышай среднню оценку, детей богаче меньше не становится... Насколько я понял, эту инфляцию добавили и к результатам алгоритма, что доводит ситуацию до крайности абсурда. Но если честно, даже из без всей этой исторической справки, ничего не меняется в моем рассуждении. Может быть, если бы не инфляция, у A-levels не было бы такой легитимирующей силы, конечно).
Что там произошло? В Англии решили заменить ЕГЭ предсказывающим результаты алгоритмом, чтобы не убивать детей (и их домашних) коронавирусом. Алгоритм работал так: берется распределение оценок, которые выпускники школы получали за последние годы, и школьники распределялись так, чтобы примерно с этим распределением совпадать. Другими словами, если из школы за 4 года 4 человека попали в Оксфорд, то в этом году соответствующие оценки получил бы тоже ровно 1 школьник. А если в Оксфорд никто не попадал, то никто и на сей раз не попадет.
Обычно общество (в котором мы, напоминаю, живем) дает человеку что-то такое сделать, чтобы создать иллюзию, что он сам в своей ситуации виноват. Это как голосовать за президента. Тест ЕГЭ ("A-levels") служит для легитимации социальной ситуации и ее академических ограничений. Ты не в Оксфорде не потому, что ты нищий, а потому, что к ЕГЭ плохо подготовился. С другой стороны, окей, иллюзия собственной свободы иногда приводит к тому, что ею все-таки как-то необычно пользуются (так работает субъективация – начинаясь с самообмана): попадают все-таки в Оксфорд или голосуют не за привычного президента.
(Забавно, что на практике голосование за президента и ЕГЭ тоже выглядят очень похоже – паспорт, физическое присутствие, бумажка, выбор из пунктов: то есть совпадению тела и бюрократического объекта-гражданина навязывается механическое действие; то, что это совершает человек, сводится к формальности).
Ну так вот. Алгоритм воспроизводил ситуацию общественного неравенства, которая совершенно не новая. Но отказ от теста полностью уничтожал символическую легитимацию того, что нищие не учатся в хороших университетах. Эту ситуацию создал не алгоритм. Тот факт, что нормальное образование практически невозможно получить, если не родиться в нужной семье, не имеет никакого отношения к алгоритмам (нууу по крайней мере без медиации тотальностью истории и экономики). Перед алгоритмом (и перед специалистами по статистике, которые его разрабатывали и сейчас огребают) здесь стояла задача точно, статистически воспроизвести общество и он это и сделал.
С другой стороны, совершенно необязательно ставить задачу так, чтобы точно воспроизвести общество. Можно, например, попробовать придумать алгоритм, который бы сделал высшее образование лучше и доступнее. Это был бы, наверное, в первую очередь алгоритм распределения денег между университетами, а не оценок между детьми. Но деньги не дети, их алгоритму не доверишь.
Вопрос о том, "доверяем ли мы алгоритму наше будущее", это вопрос не о будущем, а о легитимации того, что оно будет хреновым. Предпочел бы я, чтобы вместо чиновников насилие надо мной творила машина? Правильный вопрос это "какое мы будущее бы предпочли и как его достичь", и в этом все средства хороши – нейросетки, коктейли молотова, чтение беньямина.
(Есть еще забавный момент, кстати, по поводу британских надежд и разочарований. Он связан с "инфляцией оценок", то есть ежегодным искусственным повышением оценок, политикой, которой британские "левые" (Блэровские неолибералы) прикрывали ухудшение всей образовательной системы. Из года в год все привыкли учиться лучше и умнеть, по крайней мере согласно оценкам. И продолжать надеяться, конечно, и думать, что им легче будет попасть в образовательный социальный лифт, и из манчестерских гетто оказаться в LSE. Но сколь не повышай среднню оценку, детей богаче меньше не становится... Насколько я понял, эту инфляцию добавили и к результатам алгоритма, что доводит ситуацию до крайности абсурда. Но если честно, даже из без всей этой исторической справки, ничего не меняется в моем рассуждении. Может быть, если бы не инфляция, у A-levels не было бы такой легитимирующей силы, конечно).
Forwarded from WrongTech (Nikolay Rudenko)
Заходят однажды социолог, искусствовед и инженер в бар. Кто из них вероятнее всего террорист? По мнению двух британских исследователей Диего Гамбетты и Стефена Хертога, это инженер. В относительно недавней книге они показывают, что вероятность для инженера стать радикальным (исламским) террористом – в 3-4 раза выше, чем у выпускников по другим специальностям. И разгадка тут не в том, что инженеры просто нужнее для террористов, потому что умеют конструировать вещи. Основываясь на статистике, авторы говорят, что разгадка - в особом «инженерном мировоззрении». Это мировоззрение имеет одну решительную черту, которая, вероятно, сближает инженеров и террористов: стремление к когнитивному замыканию (closure), или, иначе говоря, предпочтение порядка и нелюбовь к двойственности и неоднозначности. Та же черта характерна и для членов организаций с радикальными правыми взглядами, пишут авторы, и инженеров среди них тоже довольно много.
Данные выводы авторов до сих пор будоражат исследователей инженерного образования. И заставляют некоторых из них менять набор курсов для новых инженеров, делая их более ориентированными на плюрализм и открытость. Другие же полагают, что «инженерное мировоззрение» вообще мало о чем нам говорит. Во-первых, инженеры – это ну очень разные типы специальностей, не говоря уже о должностях. Во-вторых, исследователи образования говорят, что мировоззрение студентов-инженеров формируется не столько в аудиториях с формулами и графиками, сколько в общении со своими сверстниками.
Лично я согласен с критикой некоторого единого инженерного мировоззрения. К примеру, беглый анализ образования террористов-революционеров в конце XIX в Российской империи показывает, что там были и люди с техническим образованием, и с гуманитарным. Но в то же время я согласен и с тем, что в современных разработках и внедрении технологий нужно как из аксиомы исходить из разных перспектив, разных интересов, разных представлений. И об этом – уже в защиту инженеров – есть чудесная книга Гуру Мадхавана «Думай как инженер». Вроде бы тоже о мировоззрении, но совсем иначе.
Данные выводы авторов до сих пор будоражат исследователей инженерного образования. И заставляют некоторых из них менять набор курсов для новых инженеров, делая их более ориентированными на плюрализм и открытость. Другие же полагают, что «инженерное мировоззрение» вообще мало о чем нам говорит. Во-первых, инженеры – это ну очень разные типы специальностей, не говоря уже о должностях. Во-вторых, исследователи образования говорят, что мировоззрение студентов-инженеров формируется не столько в аудиториях с формулами и графиками, сколько в общении со своими сверстниками.
Лично я согласен с критикой некоторого единого инженерного мировоззрения. К примеру, беглый анализ образования террористов-революционеров в конце XIX в Российской империи показывает, что там были и люди с техническим образованием, и с гуманитарным. Но в то же время я согласен и с тем, что в современных разработках и внедрении технологий нужно как из аксиомы исходить из разных перспектив, разных интересов, разных представлений. И об этом – уже в защиту инженеров – есть чудесная книга Гуру Мадхавана «Думай как инженер». Вроде бы тоже о мировоззрении, но совсем иначе.
press.princeton.edu
Engineers of Jihad
A groundbreaking investigation into why so many Islamic radicals are engineers
Перевел (много лет назад) текст, где юный Делез рассуждает про machine learning и алгоритм Фейсбука: "чудо буржуазной демократии в том, что из миллионов нелепостей, отпускаемых теми, кто владеет политической жизнью, ради тех, кто говорит: «Был бы я на их месте...», — она выплескивает, наконец, последовательное и приемлемое направление для страны. И в общем случае он прав, конечно, в отличие от Анатоля Франса, который говорил социалисту Биссоло: «Глупость, повторенная 36 миллионами ртов, не перестает быть глупостью». Поскольку очень редко глупость, повторяемая в демократии, остается одной и той же." Его издали в Логосе
Прочитал (местами пролистал) я книжку из предпоследнего поста, про инженеров джихада. Аргумент ее такой: инженеров, консервативно-настроенных, и правых террористов роднят, статистически, 4 качества: нелюбовь к геям (они называют это "склонностью к отвращению", но операционализируют именно так); нелюбовь к чужакам; страх по поводу двусмысленности и политическая наивность. В общем-то вот и всё. Почти ничего о самом содержании образования, что такое "инженер" и так далее там нет. Никакого критического взгляда на эти "качества" тоже нет. Академические книги о "психологии" куда интереснее названием и пафосом, чем содержанием. Но вопрос-то сам хороший: почему среди террористов так много инженеров?
У книжки самой очень ясная цель: доказать, что у человека есть врожденные качества (вплоть до генетических, которые тоже упоминаются), согласно которым он выбирает себе профессию и направленность своих политических взглядов. Даже не их радикальность: книга утверждает различие между левыми и правыми как абсолютно основательное, а между радикальными и не-радикальными активистами почти не рассматривает вообще. Радикальные террористы у них это просто какая-то группа внутри всех политически заинтересованных, правые среди правых, левые среди левых. Вообще, доказывается в основном корреляция между сразу тремя группами (инженеры, люди консервативных взглядов, правые террористы), и в этом смысле не очень понятно, зачем нужна третья, если она уже подгруппа второй?
В итоге остается лишь та содержательная, аккуратно посчитанная информация из книжки – что тот, кто родился голосовать правым, пойдет в инженеры (а некоторые из них - в террористы), а тот, кто родился голосовать левым – в гуманитарии (а потом, возможно, в левые террористы). Мне кажется, наивного материалистического объяснения этому сногсшибательному факту вполне хватит, без психологии, генетики и прочих мифов можно обойтись.
Добавлю только – мне трудно представить себе, чтобы 9/11 было организовано не инженерами. По-английски про эти атаки так и говорят – engineered. Из всех профессий, только инженеры смотрят на проблемы так, будто их можно действительно решить, а не "заострить", "приподнять", "обсудить" или "использовать для своей выгоды". Вопрос типа "как протащить взрывчатку в самолет?" это абсолютно инженерная проблема.
И точно так же мне трудно представить себе левого инженера-террориста. Левак, рассуждающий как инженер, отбросит любые наивные гипотезы о роли личности в истории, и вместо идиотского ультранасилия попробует заняться чем-то структурным: перераспределением, уравниванием общественных шансов. Аарон Шварц, Ассанж и Сноуден, Александра родная наша Элбакян – приходящие мне в голову примеры радикальных жестов такого рода. Все четверо – инженеры.
У книжки самой очень ясная цель: доказать, что у человека есть врожденные качества (вплоть до генетических, которые тоже упоминаются), согласно которым он выбирает себе профессию и направленность своих политических взглядов. Даже не их радикальность: книга утверждает различие между левыми и правыми как абсолютно основательное, а между радикальными и не-радикальными активистами почти не рассматривает вообще. Радикальные террористы у них это просто какая-то группа внутри всех политически заинтересованных, правые среди правых, левые среди левых. Вообще, доказывается в основном корреляция между сразу тремя группами (инженеры, люди консервативных взглядов, правые террористы), и в этом смысле не очень понятно, зачем нужна третья, если она уже подгруппа второй?
В итоге остается лишь та содержательная, аккуратно посчитанная информация из книжки – что тот, кто родился голосовать правым, пойдет в инженеры (а некоторые из них - в террористы), а тот, кто родился голосовать левым – в гуманитарии (а потом, возможно, в левые террористы). Мне кажется, наивного материалистического объяснения этому сногсшибательному факту вполне хватит, без психологии, генетики и прочих мифов можно обойтись.
Добавлю только – мне трудно представить себе, чтобы 9/11 было организовано не инженерами. По-английски про эти атаки так и говорят – engineered. Из всех профессий, только инженеры смотрят на проблемы так, будто их можно действительно решить, а не "заострить", "приподнять", "обсудить" или "использовать для своей выгоды". Вопрос типа "как протащить взрывчатку в самолет?" это абсолютно инженерная проблема.
И точно так же мне трудно представить себе левого инженера-террориста. Левак, рассуждающий как инженер, отбросит любые наивные гипотезы о роли личности в истории, и вместо идиотского ультранасилия попробует заняться чем-то структурным: перераспределением, уравниванием общественных шансов. Аарон Шварц, Ассанж и Сноуден, Александра родная наша Элбакян – приходящие мне в голову примеры радикальных жестов такого рода. Все четверо – инженеры.
я чет смотрю на эти две декады между сайтами на народе и мемами, годы когда люди оформляли свои бложики гельветикой, кавычки-елочки были символом высокой культуры, и длинные тире придавали особую торжественность глубоким банальностям о продуктивности или о чем там люди пишут таким тоном. веб-дизайн, какое же странное занятие, попытка сделать всю эту интернет-херню выглядящей дорого. кажется, это все кончилось, слава богу
Расскажу про пасьянсы. Несколько лет назад на меня накатило вдруг раскладывать пасьянсы и пару недель я сидел и достигал невиданного мастерства в Пауке на 4 колоды и тому подобном. Понятно было, что ежели в играх может идти речь о судьбе, то пасьянсная грамматика будет такой речи служить точнейшим примером. И о судьбе мне было интересно. Если таро, растеряв свой игровой (т.е. практический) потенциал, в наше время генерирует о судьбе речь в регистре воображаемого, то именно игровая форма пасьянса, лишенная всей образно-ассоциативной составляющей, демонстрирует в своей форме структурные-символические законы.
Вообще у пасьянсов очень мало выразительных средств – и всем хорошо знакомая Косынка вполне демонстрирует их анатомию. Итак, часто в пасьянсе цель – собирать некие утопические последовательности, состоящие из карт одной масти по возрастанию – туз, 2, 3, и до короля. Эти последовательности копятся снизу вверх, вырастают аккуратно и потихоньку и не позволяют никакой ложной масти или забеганий вперед. Поэтому старшие карты, венец и цель пасьянсной утопии, на столе задолго до достижения их череда больше мешают и путаются под ногами, как преждевременные миражи. Чтобы хоть как-то справиться с хаосом на столе, из которого можно будет набирать карты соответствующего ситуации достоинства, пасьянсы разрешают собирать временные ложные последовательности, чьи законы противоположны утопическим: они растут сверху вниз, прикладывая к несвоевременным высотам неподходящие к ним по масти промежуточные ступени; те средства и таланты, что содержатся в колоде, но не находят пока что себе применения, временно организуются на службу неадекватным им и еще долго не реализуемым на деле старшим картам-мечтам.
Закрытая колода, источник случайных событий и встреч, которые иногда могут быть лишь бесполезно пропущены, а иногда позволяют массивные перемены в игровой ситуации, пересобирая вокруг себя ложные последовательности и открывая доступ к маленьким, но необходимым в данный момент для утопических построений картам – это источник той самой случайности, в которой и проявляется судьба. Судьба, конечно, это вся целиком колода, со всеми ее картами, которые всегда известны и понятны нам заранее, а не их случайная последовательность, перемешанная в начале игры лишь для того, чтобы можно было немножко и странно пожить перед этой судьбы тотальной и окончательной реализацией, почувствовать, наконец, возможность того, что судьбе сложиться бы не вышло.
Я вспомнил об этом всем, играя в маленькую Solitaire Conspiracy, любопытную «короткометражную» игру, неудачную с точки зрения гейм-дизайна, но симпатичную как маленькая неудача. Она предлагает вполне знакомый по форме пасьянс, старшие карты колод которого обладают особыми шпионскими супер-способностями – которые, явно вопреки авторской задумке, авторской надежде добавить какие-то сверхъестественные возможности в методичную работу пасьянса, но вполне в соответствии с законами формы, только больше, в силу своей громоздкости и непредсказуемости, путаются под ногами и мешают спокойно эту колоду собрать.
Вообще у пасьянсов очень мало выразительных средств – и всем хорошо знакомая Косынка вполне демонстрирует их анатомию. Итак, часто в пасьянсе цель – собирать некие утопические последовательности, состоящие из карт одной масти по возрастанию – туз, 2, 3, и до короля. Эти последовательности копятся снизу вверх, вырастают аккуратно и потихоньку и не позволяют никакой ложной масти или забеганий вперед. Поэтому старшие карты, венец и цель пасьянсной утопии, на столе задолго до достижения их череда больше мешают и путаются под ногами, как преждевременные миражи. Чтобы хоть как-то справиться с хаосом на столе, из которого можно будет набирать карты соответствующего ситуации достоинства, пасьянсы разрешают собирать временные ложные последовательности, чьи законы противоположны утопическим: они растут сверху вниз, прикладывая к несвоевременным высотам неподходящие к ним по масти промежуточные ступени; те средства и таланты, что содержатся в колоде, но не находят пока что себе применения, временно организуются на службу неадекватным им и еще долго не реализуемым на деле старшим картам-мечтам.
Закрытая колода, источник случайных событий и встреч, которые иногда могут быть лишь бесполезно пропущены, а иногда позволяют массивные перемены в игровой ситуации, пересобирая вокруг себя ложные последовательности и открывая доступ к маленьким, но необходимым в данный момент для утопических построений картам – это источник той самой случайности, в которой и проявляется судьба. Судьба, конечно, это вся целиком колода, со всеми ее картами, которые всегда известны и понятны нам заранее, а не их случайная последовательность, перемешанная в начале игры лишь для того, чтобы можно было немножко и странно пожить перед этой судьбы тотальной и окончательной реализацией, почувствовать, наконец, возможность того, что судьбе сложиться бы не вышло.
Я вспомнил об этом всем, играя в маленькую Solitaire Conspiracy, любопытную «короткометражную» игру, неудачную с точки зрения гейм-дизайна, но симпатичную как маленькая неудача. Она предлагает вполне знакомый по форме пасьянс, старшие карты колод которого обладают особыми шпионскими супер-способностями – которые, явно вопреки авторской задумке, авторской надежде добавить какие-то сверхъестественные возможности в методичную работу пасьянса, но вполне в соответствии с законами формы, только больше, в силу своей громоздкости и непредсказуемости, путаются под ногами и мешают спокойно эту колоду собрать.
Я слежу за американскими выборами потому, что мне так нравится смотреть, как публично и бесстыдно унижают и обманывают эту невыносимо заносчивую, самоуверенную нацию. Более того, американская демократия в детстве казалась каким-то удивительном идеалом, символом свободы, телевизионным идеалом, который невозможно попрать даже его телевизионностью; и вне зависимости от того, насколько потом становилось понятно, сколь эта демократия далека от идеальности, все-таки то детское идеологическое понимание "свободы", возможности "выбора", и вообще того, как выглядит политическое "добро" - от него трудно куда-то сбежать... глядя на то, что там у пиндосов, я интересуюсь тем, как на самом деле работает то, что им всем - да и мне - кажется свободой, я замечаю совершенно житейские ситуации разыгрывающиеся на столь гигантском масштабе, что волей-неволей связывают психологические, экономические, технологические, исторические нарративы; и вписывают, тем самым, очень на самом деле зачастую похожие личные или локальные драмы в глобальные контексты, незаметные с личной и локальной точки зрения. Короче, американские выборы - это такой же ужасающий идиотизм, как и всякие маленькие решения в нашей жизни, но на их примере гораздо понятнее, как и те и другие решения вписываются в наш бесконечно запутанный и непонятный мир.
Про тягу "выживать", и особенно про климат. Люди говорят о климате разные вещи, типа "планета гибнет" (планета все проглотит и не почешется), "погибают животные и растения" (под кембрийский период тоже напогибали, ничего, новые навывелись), "человечество умрет" (да куда ему, будет зачем-то как-то жить какими-то кусками). Все эти восклицания тянут искать способы чему-то "выживать", которые, если так прямо уж поставить эту проблему, ведут к странным решениям (очень хочешь выжить? строй бункер, покупай ружье и тушенку, лол).
Моя интерпретация: это все - лишь испуганный способ выразить тот факт, что для нас (не для всех людей, а для вот тех, кто это все испуганно бормочет - для нас) места в текущем мире больше нет, не просто в грядущем, но уже в текущем. Банально нет работ, нет политических партий, нет аудитории. Нет места быть ничем, кроме как супермашин для еще не автоматизированного труда, кроме как ходящих поводов продолжать производить массово идиотские товары. Мы видим, что в мире уже нет, и не спешит появиться, место для нас, и мы говорим, что "мир умирает", потому что умирает наш мир. Мы спихиваем это на климат, потому что проще волноваться о климате, нежели прямо сказать довольно безнадежное: "мир, в котором нет места моим занятиям и мечтам, это мир дохлый, даже если он еще об этом не знает".
Эта проблема, это ее выражение, полностью противоречит всякой идее "выживания". Чем больше мы пытаемся выжить, тем дольше это бесполезное, пустое существование сможет продолжаться. Лучше уж настаивать на мире, в котором для нас есть место, даже если это и ставит биологическую жизнь под риск, даже если мы все умрем, потому что мы все равно умрем - и это будет лучше, чем вечно жить как исключенная масса ничтожеств. Ну и, конечно, мир, в котором есть место для людей, это мир который "выживет".
Агамбеновская ошибка (а все предыдущее - почти его аргумент) - в слишком буквальном понимании форм-жизни, которые он не готов оставлять. Он уверен, что знает, как выглядит преподавание и философствование, и эту свою уверенность он не готов предавать. Но, конечно, чтобы преподавать и философствовать в этом новом мире, нужно искать, как это может в нем теперь выглядеть. Агамбену достаточно лет, чтобы плюнуть на этот поиск, и, по сути, таким образом уйти на пенсию. Но тогда он предаст свое желание ради привычной специфики его реализации
Моя интерпретация: это все - лишь испуганный способ выразить тот факт, что для нас (не для всех людей, а для вот тех, кто это все испуганно бормочет - для нас) места в текущем мире больше нет, не просто в грядущем, но уже в текущем. Банально нет работ, нет политических партий, нет аудитории. Нет места быть ничем, кроме как супермашин для еще не автоматизированного труда, кроме как ходящих поводов продолжать производить массово идиотские товары. Мы видим, что в мире уже нет, и не спешит появиться, место для нас, и мы говорим, что "мир умирает", потому что умирает наш мир. Мы спихиваем это на климат, потому что проще волноваться о климате, нежели прямо сказать довольно безнадежное: "мир, в котором нет места моим занятиям и мечтам, это мир дохлый, даже если он еще об этом не знает".
Эта проблема, это ее выражение, полностью противоречит всякой идее "выживания". Чем больше мы пытаемся выжить, тем дольше это бесполезное, пустое существование сможет продолжаться. Лучше уж настаивать на мире, в котором для нас есть место, даже если это и ставит биологическую жизнь под риск, даже если мы все умрем, потому что мы все равно умрем - и это будет лучше, чем вечно жить как исключенная масса ничтожеств. Ну и, конечно, мир, в котором есть место для людей, это мир который "выживет".
Агамбеновская ошибка (а все предыдущее - почти его аргумент) - в слишком буквальном понимании форм-жизни, которые он не готов оставлять. Он уверен, что знает, как выглядит преподавание и философствование, и эту свою уверенность он не готов предавать. Но, конечно, чтобы преподавать и философствовать в этом новом мире, нужно искать, как это может в нем теперь выглядеть. Агамбену достаточно лет, чтобы плюнуть на этот поиск, и, по сути, таким образом уйти на пенсию. Но тогда он предаст свое желание ради привычной специфики его реализации
В компьютерных играх иногда кажется, что персонаж умирает, но на самом деле умирает потерявший его мир, а персонаж начинает заново. А еще в играх мир мертв, когда персонажу больше неинтересно в нем существовать. В этом смысле они учат сопротивляться биополитике.
https://mosaicrooms.org/event/collective-infrastructures-and-knowledge-production-in-a-post-digital-age/?fbclid=IwAR2-k0i95ztTNb5WQIDcnCVnPL1DcadgmouG0uHTA-k9UFvGrtjPdyPLZL8
В четверг будет небольшой воркшоп с Резой Негарестани, Патришей Рид, Брунеллой Антомарини и мною. Будем рассуждать об ИИ и образовании - и пытаться найти не совсем уж пессимистическую позицию, что-то помимо привычных тоскливых рассуждений о бесконечной слежке и жестоком капитализме.
В четверг будет небольшой воркшоп с Резой Негарестани, Патришей Рид, Брунеллой Антомарини и мною. Будем рассуждать об ИИ и образовании - и пытаться найти не совсем уж пессимистическую позицию, что-то помимо привычных тоскливых рассуждений о бесконечной слежке и жестоком капитализме.
The Mosaic Rooms
Collective Infrastructures and Knowledge Production in a Post-Digital Age - The Mosaic Rooms
The New Centre, Heba Y. Amin and Anthony Downey invite you to participate in an online workshop to test new
https://www.triple-c.at/index.php/tripleC/article/view/1231
Ловинк против Браттонского «Стэка». Надо сказать, хоть я книжку тоже не люблю, критика Ловинка очень вялая. Браттону, он говорит, не хватает «общества» в его определении стека, а без общества куда уж нам политикой заниматься. «We live in a society». – Но «общество» же всегда было магически-лингвистической конструкцией, позволяющей приписывать общественные причинно-следственные связи некоему теоретическому единому субъекту (как у Ницше «молния», существующая только как воображаемый субъект ее сверкания). Наоборот, Браттон интересен именно его попыткой редукции «общества» до обобщенно понятой инфраструктуры. – Чем мне не нравится «Стэк», это его напористой и скучной попыткой теоретизнуть обо всем на свете, застолбить за собой хоть полусловом абсолютно все объекты этого теоретического пространства, жертвуя ради этой шири концептуальной организацией теории, которая как раз и является гарантией успешной редукции «общества». Но эта широта Ловинку как раз нравится.
Ловинк против Браттонского «Стэка». Надо сказать, хоть я книжку тоже не люблю, критика Ловинка очень вялая. Браттону, он говорит, не хватает «общества» в его определении стека, а без общества куда уж нам политикой заниматься. «We live in a society». – Но «общество» же всегда было магически-лингвистической конструкцией, позволяющей приписывать общественные причинно-следственные связи некоему теоретическому единому субъекту (как у Ницше «молния», существующая только как воображаемый субъект ее сверкания). Наоборот, Браттон интересен именно его попыткой редукции «общества» до обобщенно понятой инфраструктуры. – Чем мне не нравится «Стэк», это его напористой и скучной попыткой теоретизнуть обо всем на свете, застолбить за собой хоть полусловом абсолютно все объекты этого теоретического пространства, жертвуя ради этой шири концептуальной организацией теории, которая как раз и является гарантией успешной редукции «общества». Но эта широта Ловинку как раз нравится.