Снова обсуждают долг и возможность прощения. Открытием антропологии раннего 20 века было то, что долг это не экономическое понятие, а общественное, и что регулярные ритуалы прощения типичны для не-модерновых обществ. Отсюда и критика капитализма в духе Беньямина, Жирара или Батая. Беньямин: "Проблема капитализма в том, что он – религия без прощения, что отменена суббота, когда можно исповедоваться и забыть про свои долги". Почему бы нам не простить долги? Почему бы не устраивать вселенский потлач? Современная денежная теория (MMT) и другие важные экономические теории тоже говорят о фундаментальности суверенного права на дефолт, на односторонний отказ от долгов.

Но есть другая сторона у этой невозможности прощать долги. Современная теория планетарной власти строится на очень важном и пугающем долге, которые подразумевается понятием "ядерное сдерживание". Это не просто долг, который мы морально не готовы прощать – вся доктрина сдерживания строится на том, что этот долг никогда не будет прощён. То есть в основе современной геополитики лежит некий абсолютно непрощаемый долг. Ядерное сдерживание оказывается предельным понятием для утопической теории потлача. Если мы хотим научиться прощать все долги, придется учиться прощать и потенциальный ядерный удар.

Решил разобраться на ночь глядя, что там про ужас. Вот в "Протагоре" под конец такой спор (в переводе Лэмба) – Протагор говорит Сократу, мол, "самые нечестивые, несправедливые, необузданные и тупые тоже бывают смелыми, поэтому смелость это какой-то особый вид добродетели, не связанный со всеми остальными". Сократа это очень удивляет и он спрашивает, мол, наглость и смелость это для тебя что, одно и то же? И потом: Может быть, трусы делают то, что позволяет быть наглым, а вот смелые сталкиваются с настоящим ужасом?

На русский Соловьевым это совсем по-другому переведено и смысл полностью потерян, вместо наглости он говорит про робость, и поэтому вообще непонятно, о чём они там спорят и зачем. Но я греческого не знаю.

(Потом там еще про войну, что это смелость – идти воевать; про быструю и наглую специальную операцию нет ни слова.)

Подписчик сделал карту протестных акций:

«А+ писали про некие волны и о том, как количество, тип и исход первых акций влияет на последующие... Я абсолютно с этим согласен. Но есть одно но: восприятие количества акций и поддержки антивоенного движения искажается цензурой и ограниченным доступом к информации. То есть, акции проходят – а знают об этом единицы.

Появилась идея создать ресурс, где агрегировать акции протеста. Чтобы дать посетителю чувство массовости движения. Ещё такой ресурс даст возможность вести статистику, изучать тенденции».

https://t.iss.one/remap_ru/3

По поводу предыдущей ссылки, к сожалению, я не могу гарантировать ничью добросовестность, и вообще редко вижу для себя возможность давать какие-то конкретные советы. Ссылку прислал из канала, которому более-менее доверяю, но тоже не на 100%.

Я скидывал ссылку на маоистскую стратегию "затяжной войны". Так вот. Там в ней самое главное – это вера партизан в то, что они не одни. Вне зависимости от разного рода чисел и статистик, которые сейчас с такой пеной у рта обсуждают – движение сопротивления живет ровно столько, сколько оно верит в своё собственное существование. Поэтому мне кажется такого рода инициативы довольно важными. Возможно, информацию в такие карты действительно лучше слать после самих акций, чтобы никто не мог ими воспользоваться превентивно. А для того, чтобы узнать о грядущих намерениях своих локальных товарищей, лучше использовать уже проверенные локальные источники.

Мне понравилась вот статья на и-флакс, The Case against The Russian Federation (вот перевод на русский). Олексий Радински предлагает развернуть все эти рассуждения о том, что "Киев – мать городов русских", и воспользоваться ими, чтобы начать из Киева же глобальное движение освобождения мира от РФ. Интересно, что я редко встречал такие мысли с той стороны, что хотела бы этого освобождения – для нас политические события в Киеве были скорее вдохновением и вопросом о том, как политика вообще может работать. А вот его противники как раз в него подчеркнуто верят, как уже давно явно пугает Путина "русский майдан". Почему бы и нет? Если он боится русского майдана больше любых санкций и даже больше массовых захоронений?

Сейчас действительно очень важное время для деколониальной мысли. В ней точно есть и мифопоэтический, и практический, и даже институциональный потенциал для каких-то очень нужных миру действий. Но это очень непростое движение, и некоторые простые, даже примитивные утверждения и требования, которые иногда выдаются под этим именем, кажутся мне очень странными, вредными, близорукими и злодейскими (не стоит забывать, что даже дугинизм и путинизм это тоже своего рода примитивная и неадекватная деколониальность). Сейчас – то время, когда деколониальная мысль может проявить себя, как действительно что-то глубокое, вдохновляющее, адекватное ситуации и готовое принять в себя человечество. Я очень на это надеюсь.

Мне эти интерактивные эксперименты по принудительному помещению или заманиваю людей в неловкие моральные ситуации с последующим разоблачением кажутся интересными и важными в теории, но всё-таки мне не кажется, что это хорошие игры или произведения. Помимо того, что по той ссылке, у меня очень похожие мысли про Frostpunk и отчасти This War of Mine – известные игры одной польской студии, которые не настолько в лоб, но все-таки всеми силами тащат игрока в сторону бесконечных безжалостных дилемм.

Конечно, тут возникает вопрос, мол, насколько вообще интересный эксперимент осмысленно считать "неудачным произведением"? Всё-таки внимание и уважение к форме очень важно. Если, пытаясь в лоб изобразить "моральное", игру принципиально обедняют, сводя ее к некому однозначному фактическому приговору, то тем самым обедняется и тот опыт, что изображается (поскольку он оказывается не особо важен в своих деталях, и детали оказывается легко принести в жертву моральным выводам), и моральное как таковое (ведь его суть как раз в растерянности и непонимании настоящих границ вины; и в неком собственном излишке над повседневной бытовой экономикой, излишке, который невозможно однозначно оценить и в экономику вписать). Напротив, игра, которая воздерживается от очевидной моральной навязчивости, передает моральный опыт на откуп и ответственность самому игроку, что явно куда эффективнее. Принятие этого предположения освобождает автора игры для того, чтобы попытаться изобразить какое-то действительно увиденное в жизни содержание, не ограничивая себя оценками. Так что качество игры или другого произведения с формальной точки зрения мне кажется необходимостью для вдохновения морального опыта, а вовсе не какой-то конкурирующей дополнительной задачей.

Сталкиваясь с разными воспоминаниями о трагедиях, в них часто особенно трогают именно какие-то прорывающиеся детали "нормальности", которые, как курицы, бегающие какое-то время после отрубания головы, продолжают свое бытие в абсолютно неадекватных этому условиях. Ведь во время трагедии жизнь не ограничивается вдруг до каких-то там выборов из двух или одного варианта, а продолжается в странных, извращенных формах, и вот это стремление жизни продолжаться и сводит с ума. Поэтому интереснее фиксировать жизнь, а не навязывать выводы. И наоборот, когда свидетельство сводится к "плохо плохо плохо плохо плохо", оно вдруг тем самым перестает быть отличимо от невротичной дневниковой записи обычных скучных лет.

В тему – Вахштайн сегодня цитировал Арендт про профессиональных моралистов: "те, кто как раз был полностью компетентен в вопросах морали и ставил их на первое место... показали не только свою полную неспособность чему-либо научиться; хуже того, легко поддавшись искушению, они тем самым убедительно показали, насколько используемые ими традиционные понятия и мерила неадекватны и неприменимы к новым условиям".

Много разговоров, мол, что сейчас в РФ придумывают всякие законы, чтобы не выпускать "айтишников", шмонают этих айтишников на границе, а все гуманитарии, что в РФ остались, тоже пишут, что нужны айтишники и путин их всех так растеряет и будет всем плохо, а американцам будет хорошо от притока гениальных русских программистов.

А у меня это в голове как-то сталкивается с противоположными рассуждениями прошлых лет, вполне популярными в америке, в первую очередь с идеей о том, что всех айтишников скоро заменят на искусственный интеллект и уволят. Как этот несколько спорный дискурс сочетается с тем фактом, что зажравшимся американским кодерам платят огромные бабки (по сравнению с другими, ненужными профессиями) и они всё равно работать не хотят, но всем там очень нужны, это отдельный вопрос – может, пугают специально этим "ИИ", чтоб работали. Но немного смешно об этом всерьёз думать, типа, заменят всех американских кодеров ИИ и тогда они поедут в РФ страну поднимать, чтобы Путин их спасал от интеллекта западного искусственного.

Сами программисты, и там и там, до буквально последних нескольких лет умудрялись быть просто эталоном буржуазного мышления, "мы просто хорошо работаем и не надо нам думать про политику", и выходили на улицы разве что по поводу высоких налогов. Ильенков так и объяснял отчуждение – это труд людей, которые не понимают, как их труд вписывается в мир в его тотальности, и ограничены лишь своей работой. Программисты по большей части занимаются производством этого отчуждения, пытаясь с помощью комфортного UX смешать людей и их станки. Но в последние годы айтишники по-настоящему (хоть и в своей особой манере) политизировались (особенно в США) и интересно понять, почему.

Но вот было еще другое понимание айтишников, как "жрецов". Мне всегда это казалось неуклюжей и притянутой за уши метафорой, типа, если кто-то ленится разобраться, че мы там за компьютерами делаем, то хочется назвать это служением компьютерному богу. Но сейчас можно предположить, что это ведь жрецы западный утопии, жрецы надежды на комфортное будущее. Тот самый единственный представимый в РФ средний класс, который не только сам может зарабатывать деньги (присылаемые им из-за рубежа, конечно), но и создавать некую видимость комфорта всем остальным вокруг, помогая всем почувствовать себя раз в день шикарным и уважаемым человеком при помощи яндекс.лавки или убера за 150 рублей. Вот эта вот надежда на будущее и уезжает из России – и лишь только по ее поводу у кого-то из власть имущих или комментирующих и катится скупая слеза.

Сделав несколько лет назад 23andme, я обнаружил, что я обобщенный "русский". Это было немного обидно, потому что я был уверен, что я коми-пермяк, прямой потомок шамана. Я выгляжу, как непонятно что, а мой отец – практически вылитый Джеронимо. Откуда мне знать, умным алгоритмам виднее. Штука, которая за определение национальностей отвечает, у меня в голове вообще не работает. Я ведь раньше порой хотел как-то в этом всём поучаствовать, переделать под себя тот удивительный фрагмент Рембо – "От моих предков-галлов я унаследовал светлые голубые глаза, ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке..." Обсуждения того, кто татарин, кто армянин, а кто еврей в Москве практически так же популярны, и так же непроницаемы для меня, как разговоры о том, кто в какую ходил среднюю школу. Это не потому, что мне всё равно – и то и то крайне важно, особенно в Москве – просто я в это всё не умею, как и 23andme. И это уж не говоря о том, что о моей гипотетической национальности вообще никто никогда не слышал. Но если для 23andme, как для Путина, все от Прибалтики до Сахалина, видимо, просто "русские", то для меня все на свете – просто непонятно что.

Когда я ездил в Пермь в 2016, я попал на "старинный" соляной завод. Нам там рассказали, почему про пермяков говорят "соляные уши". Это потому, что когда они носили на своей голове мешки с солью, соль разъедала им уши, те становились огромными и красными. То же происходило с кожей лба, которая распухала и сползала вниз, мешая глазам смотреть. Про ожидаемую продолжительность жизни экскурсовод ответила: "ну лет 25". А к 20 уже лучше родить себе ребенка на смену. Эти шахты сделали Строгановых богатейшими людьми 16 века. Они изобрели биф строганоф, которому очень идёт соль. "Старинные" соляные заводы, где работали люди руками, убивая свои тела солью, позакрывали советские власти когда-то в середине 20 века. Возможно, всё это обман, или я всё неправильно запомнил. Возможно, это меня вообще не касается, скажем, потому что я коми-пермяк, а не пермяк-соляные-уши, мало ли кто именно там на заводах был, тем более, что до 25 я дожил и даже немного дальше. Славянский дифференциальный расизм – это индустрия насилия поистине планетарного масштаба, и я идентифицирую себя не более чем как крупинка соли на этом соляном заводе. Кстати, вот соляные шахты пермские – очень красивые, даже "психоделические", погуглите на досуге.

Обсуждали на днях с одним другом жизнь и смерть государств. Друг оказался любителем почитать Мольдбага, у которого (особенно "раннего") была очень простая концепция лоскутного одеяла ("patchwork") – надо поделить планету на маленькие страны и пусть они между собой конкурируют за граждан, чтобы узнать, у какой из них лучше всего устроены законы и институты.

Меня интересует это не как "проект" (меня почему-то пока еще не зовут решать, как правильно планету поделить), а как некий безумный образ, очень органично появляющийся в нашем воображении. В конце концов, метафоры и образы, которыми мы смотрим на мир, развиваются во всех областях параллельно (с малым запаздыванием) – ученые, художники, философы, политики и телеграм-блоггеры постоянно подсматривают их друг у друга, и пользуются находками из чужих областей, чтобы найти новый взгляд на свои. Когда я вижу какую-то концепцию мирового порядка, мой инстинкт сразу – не столько думать о ней, как о реальном предложении, но воспринимать ее как некую тотализирующую метафору, некий взгляд на мир и на самого себя, который стоит извратить.

Мольбаговская концепция в этом смысле кажется мне какой-то... старомодной, слишком феодальной, слишком напоминающей серию Crusader Kings. Она корнями упирается в "национальное государство", которое отграничило себя от империи, и основывается на некой предельной неразличимости между state и state – состоянием Принца и государством. ("Принц" Макиавелли – именно об этой неразличимости, прям на уровне лексики, но по русскому переводу вроде непонятно). Параллельное развитие государства и человека как метафор друг друга основывается на вот этой идее о том, что есть некие суверены, которые объединяют в себе и то и другое. Но национальному государству уже сколько веков, и мы накопили знаний о том, насколько его концептуальная структура плохо работает – и, кстати, эта критика суверенного государства развивались параллельно с критикой его двойника, суверенного субъекта. Поэтому "patchwork" мне кажется одной из тех теорий, основанных на том, чтобы взять какой-то привычный и старый концепт и притворяться, что он работает всегда и во всём.

Но это вы всё и так знаете, а я вам расскажу, о чём я всё думал. Я думал о том, что всё это – рассуждения о жизни государств и субъектов. Пока они живы и не очень много думают о смерти, практически любые концепции работают нормально (в конце концов любая, даже самая плохая теория, вполне может долго оставаться не поставленной под вопрос, если смерти нет). А вот смерть – это то, где вдруг всё становится интересно, и поэтому действительно радикальные теории субъектов начинают с вопроса о том, как с ней считаться. (Кьеркегоровско-Хайдеггеровское бытие-к-смерти, Гоббсовско-Шмиттеанская концепция государства как сопротивления смертельной угрозе...). И вот для королевства встреча со "смертью" своего правителя, а для суверенного государства – с необходимостью по той или иной причине передать власть, это очень важный момент, окруженный кучей ритуалов. Можно рассматривать королевские эффигии или регулярность выборов президента как способ притворяться, что в каком-то конкретном смысле король-таки бессмертен. Можно видеть все эти безумные и ужасные политические поступки, которыми полнится мировая история, как возведенное абсолют сопротивление смерти, поджидающей любую страну.

Но есть у нас и другая ведь теория смерти, эволюционная или психоаналитическая. Она вот о чём: смерть это не какая-то абстрактная судьба всего сущего, а следствие полового размножения. Можно сформулировать ее так: существо должно произвести из себя что-то, что его самого переживёт, и тогда оно может спокойно умереть (это "что-то в нас, что должно нас пережить, и что должно быть выброшено наружу" – один из способов рассматривать объект-маленькую-а, ламеллу). Я много об этом в последнее время думаю, потому что меня интересует вопрос, почему вытащить наружу, высказать или произвести что-то, что зудит внутри, действительно хорошо успокаивает.

Ну вот и раз уж мы так легко пользуемся субъектом как метафорой государства, почему бы не наделить государство такой же смертью. Тогда любая страна не должна пытаться сама по себе существовать вечно, подправляя свои институты и всеми силами и с помощью любого насилия притворяясь бессмертной, а должна постараться оставить после себя что-то более живучее, чем она сама, а потом – спокойно сдохнуть и разложиться. Тогда вместо лоскутного одеяла будет что-то больше похожее чашку Петри. Уже давно и часто говорят про "смерть национального государства", но обычно имеют в виду смерть концепции, которая явно не собирается помирать – мне кажется, куда реалистичнее было бы оставить эту концепцию, но ввести в нее смерть не как что-то, от чего каждое государство должно всеми средствами отбрыкиваться, а как нормальный и естественный горизонт его земного существования.

Я думал, что проведу ближайшие часы в контуженном оцепенении, думая о тотальном провале пост-холокостовской моральности, но меня спасли комментаторы, которые стали спорить про фейковость и медийность и симулякры и т.д. и отвлекли на эти простые вопросы.

По этому поводу хочется процитировать Хармса: "Ну там двадцать, ну там тридцать в гуманитарных коридорах — ну ещё туда-сюда. Но 280 мирных жителей, расстрелянных в одном городе при отступлении, многие из которых были убиты с завязанными руками и закрытыми капюшоном лицами — это просто ерунда"

Я много еще натыкался на обсуждения, мол, что там "настоящие русские" думают. Кто-то мне скидывает какую-то статистику, кто-то предлагает удалять особо безумные комментарии в моем бложике, чтобы никто не дай бох не подумал, что русские поддерживают войну. Я вижу в этом беспокойстве две стороны. Первая это некое волнение, мол, что русских будут обижать в мире из-за этой войны, и типа надежда, что если мы все коллективно станем от нее громко отнекиваться, то обижать не будут. Да, я тоже иногда чувствую себя эти полтора месяца как те люди, что совершили домашнее насилие и потом говорят "Это не я, это моё тело, я как будто бы потерял контроль". Но такие фразы не помогают – они не помогают взять этот контроль над своим телом и они не оправдывают абьюзеров ни в чьих глазах. Перестать повторять это бессмысленное отнекивание точно стоит. Тогда смогут появиться какие-то другие слова или действия.

А вторая сторона это вот эта вера в коллективный национальный субъект, который типа легитимирует государство. Особенно смешно, когда цитируют статистику. Типа, если 51% русских поддерживают войну, то всё плохо, а вот если 49%, то всё хорошо? Сколько нужно процентов, чтобы она закончилась? Может, хватит притворяться, что "русский народ" существует? "Русские" и их мнения и власть – это миф. Территория, что на картах помечена, как "Россия", испокон веков оккупирована мафией, которая пытается навязать нам, что мы некая нация. Если эта ситуация как-то изменится, то это не случится от лица того же самого национального субъекта, что Путин у нас на глазах переизобретает и переопределяет для своих странных целей. Да, мы жили всю жизнь, как представители этой немножко странной нации, которая своим особым образом относится к словам и правам, но эту свою жизнь нам стоило бы переизобрести. Найти какие-то другие причины существовать, кроме "попасть в европу, а если не получится, то свысока на нее срать". Придумать заново, зачем нужны наука и культура, помимо продолжения всяких гордых и приятных традиций. Иначе так и будем молиться всей маршруткой, чтобы сменились одни элиты на другие, получше.

Начиная с определенной степени угнетения, необходимым образом бывает так, что господа становятся для своих рабов предметом обожания. Ибо мысль о том, что ты абсолютно подавлен, что ты игрушка в руках другого, невыносима для человеческого существа. Поэтому, коль скоро отняты последние средства избежать подавления, у него не остается иной альтернативы, кроме как убедить себя, что те вещи, к которым его принуждают, он выполняет по доброй воле, — иначе говоря, покорность заменить преданностью. (И даже порой, заставляя себя делать больше, чем ему навязывают, он меньше страдает: так же как дети, смеясь и играя, способны переносить физическую боль, а если им причинят ту же боль в виде наказания, она покажется им нестерпимой.) Рабство развращает душу именно таким изворотом; на самом же деле эта преданность основана на самообмане, ибо доводы не выдерживают испытания. (В этом отношении католический принцип послушания надо рассматривать как освобождающий, в отличие от протестантизма, основанного на идеях самопожертвования и преданности.) Единственное спасение состоит в том, чтобы заменить идею принуждения не иллюзией преданности, а понятием о необходимости — которое, впрочем, никогда не заключает в себе полного бессилия.

Напротив, бунт, если он не достигнет своей цели тут же, в действиях четких и эффективных, всегда обращается в свою противоположность, по причине унижения, порождаемого чувством отчаянного бессилия, которое остается в результате. Иными словами, главная точка опоры угнетателя именно в бессильном бунте угнетенного.

Если так, то нет никакого противоречия (как я думала раньше) между правилом Спинозы: «Касаясь дел человеческих, не смеяться, не плакать, не негодовать, но понимать», используемым как интеллектуальный заслон, и «социальной активностью». Вот чему стоит научиться у рабочих: переносить понятие необходимости, с которым они встречаются в труде, на человеческие дела. Единственный способ сохранить достоинство в принудительном подчинении: рассматривать начальника как вещь.

С. Вейль
"Тетради 1933 - 1942"

Два месяца магического мышления

"Магическое мышление" это если видеть причинно-следственные связи там, где их нет. И это считается плохо, а хорошо считается видеть эти связи только там, где они на самом деле по-научному есть. Было бы справедливо заметить, что наука любит определять себя через отнекивание от своих магических корней, через гордое разоблачение всяких ложных связей.

Другое дело, что в реальной жизни без магического мышления никуда, потому что в ней речь идет про уникальные и сингулярные события, и утратить между ними причинно-следственные связи означало бы утратить какой-либо контроль над ними вообще. В случае уникальных событий невозможно научно говорить о причинно-следственных связях, невозможно представить себе исследование типа "Среди пятиста повторений 2022 года, каждый пост против войны на фейсбуке понижал ее вероятность на 0.3%, p=0.02". Каждая связь, что мы проводим между нашими действиями и уникальными событиями, это не научная гипотеза о механизмах вселенной, а некая пред-научная надежда нащупать над миром какой-то контроль или хотя бы какое-то его понимание.

В этом смысле проблема магического мышления не в том, что люди зря им занимаются, а в том, что из-за его дурной репутации позволяют себе только самые банальные и ритуалистические его формы. Типа почему-то кажется, "голосовать против" это помогает в политике, а "проводить ритуалы изгнания" это не помогает. Или почему-то кажется, что "Таро разложить" это не способ познания, а вот если звонить людям и спрашивать "ты предатель родины? да или нет???" это должно породить какие-то прям настоящие научные данные.

Есть некая эпистемологическая скромность в том, чтобы не отказываться от связей между событиями, даже если они не работают очевидным образом в виде причинно-следственных связей. Сперва найдя некое соответствие или совпадение, и только уже потом искать этому объяснения – лишь такой подход может предложить адекватную этому сложному миру теорию его понимания (об этом, кстати, говорит очень таинственная книжка Биона про "трансформации").

То, с чем многие из нас столкнулись 24 февраля, это с собственной слепотой, которая не позволяла нам заметить даже то, о чём нам говорили все, и отрицала возможность такой вот войны. Это был крах многих теорий причинности тоже, теорий, как сейчас мы понимаем, довольно нескромных, довольно сильно уверенных в нашем эпистемологическом превосходстве. Как Шульман тут сказала: "Правы оказались городские сумасшедшие". А может это как раз были не сумасшедшие, а люди, которые не закрывали глаза на то, что было видно, но не сразу понятно.

Так что я предлагаю ровно наоборот на это смотреть: ритуалы изгнания, особенно коллективные, жестокие или просто ебанутые, точно эффективнее голосования; да и интерпретация Таро точно даст вам больше информации о том, как вы думаете (и как думает ваша социальная группа), чем какая-то рандомная статистика.

в прошлом году вышла такая книга — feminist solutions for ending war, «феминистские решения для прекращения войн(ы)», я её сегодня прочитал. это сборник из 14 статей, в т.ч. от фем-, квир- и indigenous-авторок. сборник очень-очень мощный, я сразу советую всем его прочитать и прошу репостнусть этот пост (обычно не прошу), местами там буквально руководства к действию прямо сейчас — как к личному и к коллективному, так и к действиям в легальном поле и воплощению анти- и пост-военных политик. книга лежит вот здесь.

есть такая идиотская идея у прекраснодушных людей, которые что-то слышали про феминизм — just add a woman, просто добавьте женщину. из эссенциалистского представления, что женщины «по природе» более мягкие и бесконфликтные, предлагается к любой социальной проблеме или конфликту добавить женщину, и это типа должно снизить уровень агрессии в компании/стране/сообществе. вот книжка буквально начинается с объяснения того, почему это наивно и почему феминистская теория и политика — это, конечно, про женское знание и женский опыт и женский способ организации, но не про adding of a women, + там в некоторых статьях повторяется мотив о том, как женщины часто являются бенефициарами войн, как женщины на руководящих постах часто вообще не сопротивляются статусу-кво; фан-факт: СЕО четырёх крупнейших фирм-производителей оружия в США — женщины.

почему это сборник прорывной, в отличие от книги куманькова про войну, о которой я выше писал, — потому что у куманькова, как и у многих других, несмотря на эниклопедичность и теоретический охват, структурные понятия о войне, безопасности и акторах внутри вообще не предлагается ставить под сомнение. вот есть способ думать о войнах и конфликтах, сформулированный мужчинами, и исходя из него описывается реальность. это теоретическое импотенство, конечно. вот в этом сборнике основная задача — пересмотреть понятия from the ground up — что такое война, что такое мир, является ли мир отсутствием военных действий (нет), что такое насилие в разных контекстах, что такое безопасность и возможна ли она вообще (не вполне), почему мы вообще живём в ситуации, когда забота о безопасности перепоручена государствам (хотя, как тот же куманьков пишет, сама война как политический инструмент появилась с формированием государств, то есть мы верим в то, что нам могут обеспечить безопасность те акторы, в самой природе которых — воевать и решать конфликты военным путём). очень мощный текст про коллективную ответственность, но не как в твиттере обсуждают, что надо чувствовать себя виноватым, а буквально ответственность всех связанных между собой людей за сохранение мира; не моральную ответственность, а ответственность по обеспечению безопасности как раз. очень крутой текст про связность, про то, что мир образуется из сложных взаимоотношений и взаимозависимостей (что противоречит идее безопасности в государствах, как независимости от других акторов, как суверенитета). отличный текст про отказ про ядерного вооружения, про то что во многом оно делает повторение войн возможным; про то, как ядерные государства чисто по мужским стратегиям газлайтят мировое сообщество, что ядерка нужна для безопасности. несколько текстов про права природы и то, как они нарушаются войнами, про экологическую сознательность как одну из стратегий предотвращения войны. тексты про то, как экс-комбатантов включать в поствоенное налаживание мира, про то, как выстраивать послевоенную экономику, чтобы она не привела к ещё одной войне.

Элизиер Юдковский, жрец рационализма (вы слышали о и не стали читать его фанфик про "Гарри Поттера и методы рационального мышления"), который все последние годы боролся с ужасным ИИ из будущего, который нас всех сожрёт, наконец написал, что эту свою борьбу он явно проиграл и теперь его задача – найти способ для человечества "умереть достойно" (пост "первоапрельский", но абсолютно искренний). Чтобы измерить достоинство каждой человеческой смерти, он вводит "единицы достоинства" – бонусные очки за безнадежные попытки спасти мир, награда за заведомо неэффективные и безнадежные действия, призванные таким образом экономически объяснить и поощрить всевозможный героизм, от которого он отказываться пока не готов.

Я выслушал свой внутренний поток банальных возражений... У меня просто не очень хорошо с бухгалтериями добродетелей, и вообще с этикой связанной с расчетами, потому что я не очень понимаю, чем одно число от другого отличается (только не надо мне объяснять, что разница это еще какое-то третье число). Но вообще есть что-то красивое в том, как люди сталкиваются со своей неудачей, со своей гибелью, или – с неудачей пропаганды собственных параноидальных фантазий о гибели, которая особенно ужасна, потому что тройная: и вроде как гибель, но как-то не получается погибнуть, и не получается никого в этой гибели убедить... Так что я решил не хейт-ридить, а отдался какому-то возвышенному настроению, и думал, что мне есть чему там поучиться, например такого рода размышлениям: "Сам я возьму отпуск, и вообще расслаблюсь немножко, потому что я уже заработал немало очков достоинства": вот, героизм здорового человека, не всякий этический дискурс такое может. (Может, в этом и секрет, и дискурсы эффективности это на самом деле дискурсы отказа от неэффективных вещей, а отказ от последних это уж действительно отпуск, который всегда с тобой).

Невозможно не подумать о том, что ведь в итоге как обычно окажется, что ИИ нас всех сожрёт, и меня будут снова спрашивать, где я был 8 лет. Хотя я не могу понять, что для меня на самом деле поменялось? Не считая вещей, про которые я зачем-то спорил, в общем-то по поводу всех конспирационных теорий у меня одинаковая установка: 1. они на 90% абсолютно верны, причем именно в том, что касается максимума людей 2. знание фактов и вопрос об истине не имеет никакого практического эффекта, и любые практические действия на основе этих теорий не имеют смысла. Вот и про ИИ, когда он нас всех жрать будет, и с меня спросят за 8 лет, я так и скажу, что все 8 лет повторял, что он нас давно уже всех жрёт, и водителей убера и теоретиков телеграма. И в концов чего уж я точно не понимаю, это чем именно работа за очки достоинства так уж отличается от порабощения искусственным интеллектом.

Еще один первоапрельский пост написал Виталик Бутерин (изобретатель эфириума) – “В защиту максимализма по поводу биткоина”. Он вот о чём: биткоин, возможно, не самая крутая монета технически и не самая лучшая технология и т.д., но он первый, он большой, в него верят самые мощные и безумные люди, а поэтому он всё же остается главной и лучшей крипто-инвестицией. Весь интернет обсуждал, пошутил Виталик или нет, но я не знаю, чем шутка отличается от правды, так что давайте лучше поговорим о вере. Точнее, в этих всех рассуждениях речь уже идёт о вере, и хороший ход – перевести это всё в околотеологические термины, потому что это позволит немного всё остранить, отвлечься от деталей, и постараться понять логику, которую нам тут показывают.

Рассуждение Бутерина напоминает аргументы Мальбранша о том, почему католическая церковь – главная, всеобщая и единственная церковь. “Соберем представителей веры из каждого города – и предложим им голосовать по поводу того, что единственная истинная церковь – католическая. Они все проголосуют да, а если они не проголосуют да, то какие же они представители веры?” (не цитата, а мое извращение текста). Это нам всем знакомый аргумент, он одновременно безумный и очевидно работающий во многих случаях. Он стал привычно политическим во время французской революции, и мы его слышали, например, недавно от (кажется) Симоньян, для которой те, кто против действий Путина, просто-напросто “не русские”. В случае крипты это тоже очень знакомо: “Соберем всех мудрых и богатых инвесторов и спросим, веруют ли они в абсолютную ценность NFT. Они все скажут да; а если нет, то какие же они мудрые инвесторы?”. Подставьте что-то, во что вы верите. "Соберем всех философов/математиков/художников/лентяев и спросим их о ценности философии/математики/искусства/лени..."

Я всё думал тут о различии между еретиком и условным “агностиком”. Агностик не станет осквернять святыни почем зря, скажем, не будет пить самогон из причастной чаши – у него есть и обычные стаканы, и портить потир он зря не станет, потому что “зачем зря ссориться” и “религия его не интересует”. В итоге агностики оставляют эти сакральные объекты нетронутыми, что вполне вписывается в логику их сакральности: хотя бы до определенной степени агностики подчиняются ритуальным ограничениям церкви. Оказывается, что они, хотя и не причащаются, оставляют эту возможность для других, и таким образом даже для себя в будущем, потому что мало ли что. Агностик не просто отрицает веру – он оставляет веру возможностью. А вот еретику может быть важно именно осквернить и переприспособить сакральное, сделать так, чтобы какие-то ритуалы были вообще невозможными. Но для него вера – что-то абсолютно актуальное, и поэтому, уничтожая одни сакральные объекты, он находит, создает, предлагает другие. Тогда те люди, которых вдруг может потянуть во что-то верить, проводить какие-то ритуалы, поклоняться каким-то объектам, могут делать это какими-то новыми способами, которые еретику кажутся более адекватными. Вот это я и думаю по поводу много чего.

Рассуждали о слове “талантливый” с подругой. Потому что странное слово, его как-то используют в какие-то особые моменты; то есть вроде как мы все знаем, что оно значит, но на деле его используют не совсем так. Типа никто не скажет про Матисса “талантливый”. Или про Пригова: ой какой “талантливый”. Потому что вроде может оно и так, но что-то как-то странно, да? А вот сейчас этих особых моментов много, каких-то людей сейчас мы часто называем талантливыми, даже в каких-то ситуациях практически вынуждены это слово применить, и мне просто интересно, что это значит.

Лакан как-то вот так рассуждал о сходстве святых и богатых. “Святой – это богач. Он делает все, чтобы казаться бедным, это – во всяком случае, во многих краях – чистая правда, но именно поэтому он как раз и богат, даже скареден, поскольку богатство его такого рода, что избавиться от него непросто… Святой целиком живет в области обладания. От иных мелочей он, может быть, и отказывается, но лишь для того, чтобы обладать всем. И почитав жития святых повнимательнее, вы убедитесь, что святой не способен любить Бога иначе, нежели в качестве имени своего наслаждения. А наслаждение его, в конечном итоге, всегда принимает формы поистине чудовищные.”

“Талантливый”, возможно, это как раз человек с непотраченным талантом. Он его не обменял еще без сдачи на какие-то странные стихи, на умение красиво зеленый. Кто-то из талантливых будет уничтожен ещё стоя в очереди в этот магазин, где меняют талант на работу. А кто-то давно решил сохранить свой талант навечно, держать в своих тонких нежных руках, как такую чистую, прекрасную возможность, что ищет свое применение в самой замечательной и важной форме, в самой грандиозной и чудовищной жертве. Вместе с ними менты забирают у нас не стихи и не красивый зеленый, а символы возможности этой мирской святости и социальной жертвенности, что мы все хотя бы на капельку бережем для себя.

Есть во всех некий неизбежный заряд ненависти к людям, связанный уже как минимум с тем, что с ними приходится сосуществовать, а они так себе. Если притворяться, что его нет, однажды может случиться, что его кто-то направит за нас: отрицая в себе ненависть к людям, мы готовимся срывать ее на тех, кого не считаем людьми, или кто первый начал, или кто "угрожает" и т.д... Как человек, что любит иногда поорать, я знаю то невероятное облегчение, что даёт даже словесное вываливание на кого-то накопленных потоков говна. Именно об этом облегчении я думаю, глядя на абсурдные зверства солдатни. Они выражают не только их тупость и злокозненность их генералов, но и годы обид, насилия и безнадежности, отсутствия будущего и надежды. Никто из делающих те вещи, о которых я стараюсь не читать в новостях, не может представить себе достойную старость и нежные рассказы внукам о важных моментах своей молодости. Они сами создают себе воспоминания и удовольствия, которые никогда не смогут разделить ни с кем, которые им придётся всю жизнь отрицать.

Находить другие формы для ненависти означает признавать реальность нашего социального существования; признавать то, что после проявления ненависти с людьми всё равно придется продолжать жить. Поэтому образ будущего необходим для возможности перенаправлять свою ненависть; при отсутствии будущего человек становится зверем. Но ответственность всё же за нами — не ждать, когда нашей ненависти дадут повод, форму и цель, а активно их находить.

Сарказм, критика, соревновательные или жестокие игры, дизлайки, неприятная правда в лицо, авангардное или извращенное искусство, отрицающие реальность утопии — принадлежат к божественным формам насилия, не разрушающим мир, а, напротив, способным создавать связи. Леонард Коэн любил цитировать какое-то про-еврейское стихотворение: "хрен с ними с вашими взрывами самолетов и убийствами детей – вот наши террористы, Иисус, Фрейд, Маркс, Эйнштейн, вот от них мир до сих пор трещит" (я тоже не очень понял почему Маркс "их"). Мы виноваты не в том, что ненавидим, а в том, что делаем это тайком и в самых жалких формах.

Капитал это тоже материализованная ненависть к людям, но в особой форме, что позволяет продолжать их подчинять и отграничиваться от них, те самые "fuck you money", накопленные притворным уважением; это "идите нахуй", выраженное в формах забора, договора, персонального автомобиля. (Золотая цепь на репере это максимально явный символ его попытки и готовности перевести уличное насилие в другие формы). Все эти вещи, при всех их проблемах, мне кажутся куда достойнее пассивно-агрессивного "вегетарианского" существования, отрицающего зло в себе и предполагающего возможность его не творить вообще.

Человек, отрицающий в принципе, что он ненавидит других, это бомба, которая ждёт, когда ей разрешат где-то взорваться. Он обрушит свою ненависть со всей ее мощью, когда кто-то его слегка обидит, или если кого-то можно будет объявить не человеком. Отказ выражать свою ненависть оборачивается ее накоплением; с тем же успехом можно отказываться спускать унитаз. Не надо стесняться и ждать, когда наши господа дадут повод безнаказанно мстить нашим братьям, в тех формах, что удобнее всего для них. Я вас и так давно ненавижу, вы меня тоже ненавидите, и вся эта ненависть, что мы выражаем, куда больше даёт нашей общей жизни, чем любая идиотская, ложная любовь.