= = = >

Так и повелось, что формально одним автором у книги был Соколов. Однажды он прочитал во французских газетах о выходе во Франции книги публициста социалистических взглядов Жюля Валлеса «Les Réfractaires», название которой при желании можно так и перевести – «Отщепенцы». Само слово «réfractaire» означает скорее «сопротивляющийся», таким словом во Франции называли священников, которые отказывались в годы Великой Французской революции принести присягу конституции, и уклонистов от военной службы. Для Валлеса «отщепенцы», не вошедшие в общественную систему люди, – это в первую очередь результат социального расслоения периода Второй империи. К этой прослойке он относил интеллигенцию разных сортов – учёных, поэтов, учителей, которые не нашли своё место в жизни и вынуждены влачить жалкое – в первую очередь материально жалкое – состояние.

Название было многообещающим, но браться за перевод Соколов не стал. Слишком уж непонятными для русского читателя стали бы многочисленные подробности о французской жизни маргинализированной интеллигенции. Его задумка была куда масштабнее.

Продолжение следует...

Моя подруга-журналистка написала для Forbes популярный очерк-биографию об Анне Шабановой, участнице женского движения в Российской империи и первой женщине, добившейся звания «женщина-врач». Меня в таких биографиях всегда интересует, как воспринимали люди того времени эпоху 1860–1870-х годов. Шабанова оставила очень короткие воспоминания на этот счёт, по сути, краткую автобиографию для журнала «Огонёк», где в нескольких предложениях вполне ясно показано, почему в революционном движении эпохи народничества было немало женщин. Ибо в тех условиях, когда они не получали возможность реализовать профессиональные интересы, перед ними расстилал дорожку нелёгкий путь политической борьбы.

Интересен также приём получения образования за рубежом. Шабанова уехала в Гельсингфорс (Хельсинки), что не было совсем уж заграницей, но вот женские «колонии» студентов в Швейцарии или Германии подарили революционному движению в то время немало активисток.

– – –

Я родилась в 1848 г. в Смоленской губ[ернии]. Получив среднее образование, я уже с 15 лет вступила на трудовой путь – уроки, переводы, – стремясь учиться, под влиянием любимых авторов – Белинского, Добролюбова и Чернышевского. С этой целью я с большими затруднениями переселилась в Москву, но занятия были прерваны арестом за участие в нелегальном обществе, руководимом Каракозовым, Ишутиным и др[угими] революционерами, и за сотрудничество в женской ассоциации, по типу Чернышевского. Выпущенная на поруки, после 6-месячного заключения, я принялась опять за ученье и сдала экзамен на аттестат зрелости с латинским языком (это был первый пример женщины) при Московском университете, чтобы заручиться правом вступления в Медицинскую академию для осуществления мечты – сделаться врачом.

С дипломом в руках направилась в Петербург, пользуясь руководством известного профессора И. М. Сеченова, доставлявшего мне переводы, обивала пороги всех влиятельных лиц, чтобы добиться вступления в Медико-хирургическую академию. Но все, оценивая диплом, отвечали: «Не время! Подождите!» А президент М[едико]-х[ирургической] академии (впоследствии изменивший свой взгляд) категорически заявил: «Женщина войдёт в академию только через мой труп». (Возможно, подразумевался начальник академии в 1869–1871 гг. Николай Козлов, принявший энергичное участие в организации женских медицинских курсов спустя всего пару лет. – В. К.) И это было в то время, когда жажда просвещения так охватила женщин, что по всей России собирались подписи для петиций о допущении в университеты.

Но отечественные храмы наук оставались для женщин закрытыми крепкими замками. Оставался один исход – уехать за границу. Средств у меня для этого не было. Я решила заложить свою жизнь, застраховав её у одного дельца, у которого давала уроки детям, а пока тайком, под сурдинкой, занималась в анатомическом театре и лаборатории. Разрешение доступа женщине в Гельсингфорсский университет явилось исходом; несмотря на преподавание на шведском языке, я была принята в Гельсингфорсский университет первой студенткой и пробыла 2 1/2 года в нём, отдавая каникулярное время как проценты занятиям с детьми страховщика.

Источник: Шабанова А. Первая женщина-врач // Огонёк. 1927. № 41 (237). С. 16.

Искал у Марка Блока обоснование для некоторых своих диссертационных мыслей (которые пока пойдут в черновик диссертации, поэтому вам их показывать не буду), а нашёл кое-что другое, не менее интересное:

– – –

Дурно истолкованная история, если не остеречься, может в конце концов возбудить недоверие и к истории, лучше понятой. Но если нам суждено до этого дойти, это совершится ценою глубокого разрыва с нашими самыми устойчивыми интеллектуальными традициями.

Источник: Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. 2-е изд., доп. М.: Наука, 1986. С. 7.

Ну что здесь можно добавить... Разве что это: «Прапорщик, запишите эти простые, но в то же время великие слова».

Ловите анонс новой лекции, работаем.

Кстати, редакторы соцсетей Исторического музея поймали удачный кадр с выставки «Новороссия», которая у нас сейчас проходит. На стене можно прочесть известную цитату Ленина, которую стоит сделать эпиграфом к будущей лекции:

«Донбасс – это не случайный район, это район, без которого социалистическое строительство останется простым добрым пожеланием».

Ещё немного инженера Александра Фенина. Данный фрагмент интересен не его мнением, а скорее набором мнений других лиц. Сам Фенин, как я уже отмечал ранее, писал о преимущественной аполитичности себя и своего окружения. А что же остальные? Мнения остальных любопытны, интересна мотивация оппозиционных и нейтральных настроений у разных деятелей и групп.

– – –

Мы были одними из первых, пришедшими из провинции в столицу после кошмаров последних годов царствования несчастного императора Александра II. Те годы были во многом годами большого общественного развала, почти общественного безумия, когда в каком-то подобии общага патологического гипноза, был в сущности общественно травим, затравлен и зверски после многих покушений, наконец, убит террористами тот, на которого, казалось бы, не могла подняться ни одна русская рука.

Я не преувеличиваю обстановки – вот что говорят о ней современники: де Вогюэ (Мельхиор, виконт), бывший с 1877 года секретарём французского посольства, говоря в своих воспоминаниях о неблагоприятном для России решении Берлинского конгресса (после войны 1877–78 г.) пишет: «Общее чувство недовольства, почти презрения против императора очень поражает». Как известно, русская общественность всю ответственность за наши неудачи в Берлинском конгрессе возложила на Александра II. <...> «Настоящий подкоп, – говорит де Вогюэ, – это ненависть, которая бродит под нашими ногами... страшный, плохо созданный мир». И как жуткий, непонятный фон: «У прохожих (день 1-го марта, после убийства) – обычный спокойный и беспечный вид. Никакого любопытства, никакого волнения на улице». Атмосфера, в которой жила тогдашняя Россия, была так катастрофична, что вызвала у де Вогюэ уверенность в ближайшем крушении империи...

Другой наблюдатель, русский «красный» журналист того времени – Иер[оним] Ясинский, пишет в своих воспоминаниях о времени, близко предшествующем 1-му марта 1881 г.: «Когда я встречался где-нибудь на улице с чиновным журналистом Воропановым или с другим подобным ему либеральным писателем, напр[имер], с Арсением Введенским или с „бонапартистом“ из „Голоса“ Загуляевым, они, подозревая меня в сношениях с террористами, понижали голос и жадно спрашивали, удерживая за руку: – „Ну, что, скоро?“ – „Что именно скоро?“, в свою очередь спрашивал я. – „Да то, что уже надоело ждать, что носится в воздухе“»... Ясинский говорит, что он не имел непосредственных сношений с террористами, но, конечно, пишет он, «я чувствовал и даже, может быть, больше, чем другие, что трагедия приближается к концу и что это неизбежно».

Е. А. Штакеншнейдер, одна из представительниц тогдашней русской интеллигенции, тонкая наблюдательница общественных настроений... рассказывает о том сочувствии, с которым относились к террористам её знакомые, люди средние, вполне благонадёжные и лояльные – «Гартман (директор лицея), говоря о Лизогубе, казнённом в Одессе, превозносил его ум и его развитость до небес». A его дочь говорила, что показания Гольденберга, другого террориста, осуждённого по тому же процессу, «так чудесно, что сам Гольденберг так симпатичен, что она оторваться не могла от газет, когда читала его показания в первый раз». Они, кончает Штакеншнейдер, «не могут не говорить так, потому что так говорят все».

Суворин вспоминает в дневнике свой разговор с Достоевским: «Обсуждая это событие (покушение Млодецкого на Лорис-Меликова), Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им, или ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться».

Источник: Фенин А. И. Воспоминания инженера. К истории общественного и хозяйственного развития России (1883–1906 гг.). Прага, 1938. С. 13–15.

Извините, но сегодня будет опять Блок. Всё-таки полезно спустя много лет возвращаться к классике.

– – –

Многие люди, и среди них, кажется, даже некоторые авторы учебников, представляют себе ход нашей работы до странности наивно. Вначале, мол, есть источники. Историк их собирает, читает, старается оценить их подлинность и правдивость. После этого, и только после этого, он пускает их в дело. Но беда в том, что ни один историк так не действует. Даже когда ненароком воображает, что действует именно так.

Ибо тексты или археологические находки, внешне даже самые ясные и податливые, говорят лишь тогда, когда умеешь их спрашивать. Кремневые орудия в наносах Соммы изобиловали как до Буше де Перта, так и потом. Но не было человека, умеющего спрашивать, – и не было доисторических времён. Я, старый медиевист, должен признаться, что для меня нет чтения увлекательней, чем какой-нибудь картулярий. Потому что я примерно знаю, о чём его спрашивать. Зато собрание римских надписей мне мало что говорит. Я умею с грехом пополам их читать, но не опрашивать. Другими словами, всякое историческое изыскание с первых же шагов предполагает, что опрос ведётся в определённом направлении. Всегда вначале – пытливый дух. Ни в одной науке пассивное наблюдение никогда не было плодотворным. Если допустить, впрочем, что оно вообще возможно.

Да, не будем поддаваться первому впечатлению. Бывает, конечно, что вопросник остаётся чисто инстинктивным. Но всё равно он есть. Учёный может даже не сознавать этого, а между тем вопросы диктуются ему утверждениями или сомнениями, которые записаны у него в мозгу его прошлым опытом, диктуются традицией, обычным здравым смыслом, т. е. – слишком часто – обычными предрассудками. Мы далеко не так восприимчивы, как нам представляется. Нет ничего вредней для начинающего историка, чем советовать ему просто ждать в состоянии бездействия, пока сам источник не пошлёт ему вдохновение. При таком методе многие вполне добросовестные изыскания потерпели неудачу или дали ничтожно мало.

Источник: Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. 2-е изд., доп. М.: Наука, 1986. С. 38–39.

ОТЩЕПЕНСКИЕ ТЕЗИСЫ.

Публицистический очерк-размышление

3.

«Валлес оказался плох», – отметил для себя Соколов и решил оставить для перевода только предисловие из французского издания «Les Réfractaires». Предисловие было довольно боевым по настрою. Вот какие утверждения там можно найти:

«Отщепенцы – спокойные безумцы, восторженные труженики, мужественные учёные, которые проедают свои гроши и проживают свою жизнь, отыскивая причины общественных зол и бедствий, проповедуя вечную республику, блаженное социальное устройство, личную свободу, гражданскую солидарность, экономическую правду.

Отщепенцы – беспокойные люди, жаждущие только шума и волнений, воображающие, что им непременно нужно выполнить какое-то призвание, совершить какое-то священнодействие, защитить какое-нибудь знамя».

И так далее. Но дальше в книге Валлеса отщепенцы становились «отшельниками», выброшенными за борт привычной жизни интеллектуалами, а Соколов хотел сделать отщепенцев протестантами – в самом широком смысле этого слова.

Для этого в ход пошли отрывки из других книг и сочинений. Например, фрагмент о римском полководце Тите Лабиене из памфлета Луи-Огюстена Рожара, будущего участника Парижской коммуны, который через подборки фактов из античной истории критиковал монархические порядки Второй империи: Тит Лабиен в ходе гражданской войны стал оппонентом Цезаря и примкнул к республиканцам. Из книги деятеля Великой Французской революции Вольнея «Руины, или Размышления о революциях империй», где критиковались клерикальные старые порядки, была позаимствована целая глава «Развалины»: в ней утверждалось, что насилие и грабёж извечно сопровождают историю человечества, приводя в конечном итоге к развалинам цивилизации. Ещё были щедрые цитаты из «Утопии» Мора, Фурье, Прудона и так далее.

Нетрудно догадаться, почему ещё в феврале 1866 года Соколов узнал о книге Жюля Валлеса и предложил одной петербургской типографии сделать её перевод, а уже в конце марта книга была готова. Совсем не та, которая задумывалась с самого начала, но готова же. Так что при чтении «Отщепенцев» можно долго разбирать, какие именно фрагменты – перевод зарубежных авторов, какие – их вольный пересказ, где Соколову помогал Зайцев, а где Зайцеву – Соколов.

Компилятивный характер книги, как ни странно, не превратил её в хаотичный конспект исторических зарисовок. Читателю предлагалась стройная, логически выверенная структура повествования: «Отщепенцы» состоят из введения, заключения и двух частей. Первая часть, «Историческое отщепенство», рассказывает о стоиках, первых христианах, религиозных сектах средних веков и нового времени, а также об утопистах старых поколений вплоть до XVIII века. Вторая часть, «Современное отщепенство», в три раза короче, и её содержание кратко анонсируется в последних предложениях первой части:

«Но как, после религиозной революции, произведённой проповедью евангелия, удержалось рабство политическое, так, после переворота 1789 года, уцелело ещё рабство экономическое.

Вот почему идея свободы, то есть идея исторического Отщепенства, должна была выразиться отрицанием этого последнего рабства. И она, действительно, выразилась в лице современных отщепенцев буржуазного порядка, в лице социалистов».

Продолжение следует...

Немного продолжу тему романа «Что делать?». В литературе о романе не один раз видел ссылки на некоего профессора Петра Цитовича, который нещадно критиковал «Что делать?» в свою бытность профессором Новороссийского университета в Одессе. Цитович – не такой уж и неизвестный деятель дореволюционной России, он был удостоен биографической статьи в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, откуда мы узнаём, что он – настоящий разночинец, сын сельского священника Черниговской губернии, поступивший в Харьковский университет. В ходе своей жизни он работал не только в университетах, но и при Сенате, в министерстве финансов. В его многочисленных трудах по разным отраслям права авторы энциклопедической статьи отмечали «крайнюю нетерпимость к чужим мнениям».

В конце 1870-х годов Цитович не смог пройти мимо общественных дискуссий и выступил в печати с несколькими статьями и очерками, в которых подробно изложил своё мнение об общественном движении последних двух десятилетий. Чуть ли не главной проблемой в общественных бедах он видел сексуальный вопрос, а именно порочное нарушение 7-й и 10-й заповедей («Не прелюбодействуй» и «Не желай... жены ближнего твоего»), уходящее корнями ещё в традиции крепостного права (!). Процитирую всё ту же статью из словаря: молодое поколение, по мнению Цитовича, «выдвигает теорию свободы половой и имущественной, защищаемой на основании „источников живой воды“, открытых русской публицистикой в виде „последних выводов науки“, „рефлексов головного мозга с борьбой за существование“, „борьбы труда с капиталом“, „общинного владения“ и „женского вопроса“. Во всех общественных и индивидуальных стремлениях прогрессивной литературы и молодёжи 1860-х гг. Ц. видит только эту низменную подкладку».

К сожалению, специально в библиотеку ради этого идти не хочется, а в интернете сканированную копию брошюры «Что делали в романе „Что делать?“» я найти не смог. Поэтому пока ловите цитату из статьи литературоведа Николая Бродского:

– – –

Проповедь цинизма и разврата видит в романе профессор Цитович: Чернышевский, по его мнению, «своими картинами бьёт на то, чтобы распалить и без того беспокойное воображение читателей, только что вступивших или вступающих в период половой зрелости». Мало того, главные деятели романа – «по уши в так называемой совокупности преступлений»; к ним могут быть применены многие статьи Уложения о наказаниях уголовных и исправительных: статья 1549 – о похищении незамужней с её согласия; статья 1554 и 1555 – о двоебрачии с подлогом и без подлога; статья 1566 – о вступлении в брак без согласия родителей; статья 1592, где говорится об упорном неповиновении родительской власти, развратной жизни и других явных пороках детей; статья 998–999 – о сводничестве мужьями своих жён; статья 976–977 – об употреблении чужих паспортов и т. д. Профессор не жалеет чёрной краски для героев романа: по его словам, «такие люди негодны к человеческому обще­житию... у подобных людей нет средств различать добро от зла, правду от неправды, благородство от низости; разгул своих животных похотей, своё „досыта“ они ценят выше чужого права, чужого горя. Положиться на них ни в чём нельзя: для своего „наслаждения“ и „своей пользы“ им всё нипочём: ложь, клевета, воровство, насилие, убийство». «Что та­кое, – спрашивает г. Цитович себя, – эта Вера Павловна? – Подкидыш Содома, наперсница Мессалины, самка Искариота. А Лопухов? В Париже он мог бы состоять альфонсом, из него вышел бы и развязный танцор в Баль-Мабиле. А Кирсанов? Он пара Вере Павловне». Не удивительно, что автора романа профессор считает «душевнобольным»...

Источник: Бродский Н. Л. Н. Г. Чернышевский и читатели 60-х годов // Его же. Избранные труды. М.: Просвещение, 1964. С. 17–18.

В ходе подготовки лекции по истории Новороссии в годы Гражданской войны нашёл интересный архивный документ. Это регистрационная карточка 1902 года Управления Московской сыскной полиции на Фёдора Сергеева, более известного в истории как «товарищ Артём». Сейчас карточка хранится в коллекции регистрационных карточек полицейских и исправительных учреждений, собранных Обществом политкаторжан, в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ). В открытом доступе оказалась благодаря виртуальной выставке архивных документов «Донбасс: страницы истории», которую можно посмотреть здесь: https://donbass.ostkraft.ru/

Страница самого документа:

https://donbass.ostkraft.ru/razdel-1/registraczionnaya-kartochka-sergeeva-fedora-andreevicha-1883-1921-upravleniya-moskovskoj-sysknoj-policzii-1902-g/

О «товарище Артёме» в начале 1900-х годов следует сказать вот что. Фёдор Сергеев, хоть и происходил из крестьян Курской губернии, вырос в Екатеринославе после того, как туда переехал его отец и стал заниматься подрядами строительных работ. Сергеев с детства был знаком с рабочей средой, а это был Екатеринослав – центр губернии, в которую входила основная территория Донбасса в период бурного промышленного развития рубежа XIX–XX веков. Так что определённые симпатии к рабочему и революционному движению возникли у «Артёма» с детства. В 1901 году после окончания реального училища он поступил в Московское техническое училище (нынешняя «Бауманка»), откуда уже в 1902 году его исключили, а заодно арестовали за участие в студенческом движении и вступление в РСДРП. Регистрационная карточка, вероятно, связана с обстоятельствами его ареста и недолгого тюремного содержания в этот период.

Ну а больше об «Артёме», должно быть, расскажу послезавтра на лекции.

Ещё одна интересная иллюстрация из презентации для лекции, которую я готовлю:

Император Германской империи Вильгельм II и гетман Украинской державы Павел Скоропадский на встрече в Ставке Верховного командования германской армии. Бельгия, Спа. Август 1918 года

Взято из Википедии

Лекция «Донецко-Криворожская республика и другие. Новороссия в годы Гражданской войны» прошла неплохо. Тема для меня новая и сложная, взялся за неё из соображений причастности к работе над программой к выставке и желании рассказать о событиях, которые сама выставка затрагивает конспективно. И, если честно, хотелось самому разобраться в сюжете.

Судя по количеству вопросов из зала, революционная эпоха и смежные проблемы вызывают у публики интерес. Надо бы подумать о том, чтобы организовать в Лектории Исторического музея ещё лекции, связанные с эпохой Гражданской войны. Неожиданно среди зрителей был широко известный в узкий кругах историк Николай Заяц (небезызвестный по эпохе ЖЖ voencomuezd), с которым ранее не был знаком; Николаю спасибо за содержательные комментарии вопросов зрителей, на которые я не мог ответить.

В итоге, конечно, приходилось отвлекаться на сопутствующие проблемы (этнический состав Новороссии, история УНР), но в целом сюжет лекции, как мне показалось, выстроился. Записи не велось, так что могу лишь поделиться интересными моментами в письменном виде, чем займусь в ближайшие дни.

Фото из презентации к лекции называется так: «Завод Гельферих-Саде в г. Харькове после обстрела 12 декабря 1905 г.». Фото из коллекции Музея современной истории России. Казалось бы, причём тут ДКР? Дело в том, что в Харькове в годы Первой русской революции оказался революционер Артём, один из будущих создателей ДКР, и он пытался организовать вооружённое восстание на означенном заводе. Артём в это время возглавлял Харьковскую организацию большевиков. Попытка провалилась, власти заранее узнали о готовящемся выступлении и окружили завод полицией и войсками. Чтобы подавить сопротивление, пришлось всё равно применять артиллерию, и зияющая дыра на фасаде цеха, должно быть, является следствием того штурма.

Многих организаторов восстания арестовали, но Артёму удалось бежать. Впоследствии именно в Харькове будут решаться вопросы, связанные и с историей создания Советской Украины, и с судьбами Донецко-Криворожской республики.

Чуть ли не половину презентации к лекции про ДКР заняли карты, взятые мной из этого проекта, который ранее я уже хвалил. Карты добротные. Возможно, в них и есть неточности, которые найдут скрупулёзно разбирающиеся в деталях специалисты, но в целом сравнение карт различных периодов с территориями исторической Украины, Новороссии и Крыма позволяет очень наглядно объяснить, как именно менялись границы подконтрольных тем или иным силам территорий в 1917–1920 годах. Одним словом, ресурс полезный, пользуйтесь.

P. S. Честно сослался на него и дал ссылку в конце лекции.

Давеча невольно мне напомнили про Музей политической истории России. Как ещё раз не похвалить музей, где работал?..

Посоветую для просмотра и залипания интерактивную карту Гражданской войны, подготовленную отделом научно-экспозиционного проектирования этого музея. В проекте по созданию карты, кстати, мог бы участвовать и я, если бы не уволился. А проект очень содержательный получился, аж завидно, что руку не приложил. Его можно увидеть на экране в зале Гражданской войны в музее – но и в интернете тоже:

https://civilwar.polithistory.ru/menu_ru.html

Карта имеет четыре раздела: «Персоналии», «Хроника событий», «Партии, организации, движения», «Карты». Каждый раздел со своей структурой ведёт к различным справкам, насыщенным иллюстративными материалами из фондов музея.

Для просмотра рекомендуется полноэкранный режим браузера.