Наткнулся на очень странную статью Generation 0-100: Russian Universities Fail to Offer World Class Education, где автор в категоричном ключе рассматривает неудачи проекта "5-100". Напомню, что в его рамках избранные российские университеты получили огромное дополнительное финансирование в целях попадания в топ мировых рейтингов. Как мы знаем, в целом, особых успехов на этой ниве наши университеты не снискали, хотя в предметных рейтингах по отдельным направлениям некоторым удалось все-таки продвинуться в первую мировую сотню.

Для нас не секрет, что проект "5-100" провалился, а деньги по большей части потрачены неэффективно. Мы с коллегами, в том числе и с авторами научно-образовательных каналов в Телеграме, много раз писали о проблемах реализации этой стратегии. Почему же статья странная? Дело в том, что даже учитывая наше очень критическое отношение к результатам проекта, этот текст смотрится совсем уж предвзятым. Во-первых, автор чудовищно ошибается в цифрах. Например, он пишет, что в рамках проекта потрачены миллиарды долларов, хотя на самом деле речь идёт о миллиардах рублей. Во-вторых, статья в большей степени представляет из себя разрозненный набор фактов, а иногда даже утверждений, не объединённых ни логикой, ни аргументацией.

Пикантности ситуации добавляет то, что статья опубликована в уже засветившемся недавно журнале. И это очередное подтверждение тому, какой уровень "научности" можно порой наблюдать в изданиях из 4-го квартиля международных наукометрических баз. Помню, какая дискуссия разгорелась у нас с коллегами, когда мы обсуждали статью В. Путина в этом журнале. Оказалось, что дело не в политической конъюнктуре, а в общем уровне The National Interest и "разборчивости" редакции и самого экспертного центра. Ну, а низким качеством статей могут похвастать не только российские учёные-общественники, но и представители американских университетов.

В последние недели очень много обсуждают институты развития и их реформу. И в самом деле, тема актуальна и для учёных, и для практикующих и пишущих экономистов, и, конечно, для политологов.
То, что институты есть, а развития не было и нет, не новость. Но почему так происходит? Политическая наука даёт вполне конкретный ответ - природа институтов развития в России наполнена экстрактивным содержанием. Да, это очень абстрактное объяснение, и для каждого конкретного случая есть множество нюансов, но, в целом, это видится основной причиной неудач.

Вообще, институты развития стали популярны в публичном дискурсе в связи с возросшим в мире вниманием к исследованиям, которые наилучшим образом систематизировали Д. Аджемоглу и Дж. Робинсон. Я писал об их работе совсем недавно. Они очень точно подразделяют институты на инклюзивные и экстрактивные и последовательно доказывают, что инклюзивные институты являются основой для экономического роста и развития. Именно под этим "соусом" и подавались имплементируемые институты развития. Но на деле все они стали экстрактивными, то есть платформами для извлечения ренты и "кормления" политико-административной элиты. Это, кстати, не значит, что они такими задумывались изначально. Возможно, задача обеспечить развитие стояла, но политическая целесообразность, приоритет целей politics над целями policy и интересы элит в конечном счёте сформировали экстрактивную природу институтов развития. Хочу подчеркнуть, что в политической науке и исследованиях России эта проблема не является дискуссионной. Споры идут не о том, экстрактивны ли институты, а том, в чём причины того, что они стали экстрактивными. Правда, некоторые исследования демонстрируют, что на этом фоне время от времени имеют место "карманы эффективности" - выделенные области, где концентрируются усилия и ресурсы и не применяются общие управленческие нормы и правила. Но это пример того, когда исключения подтверждают правило.

А я бы обратил внимание ещё на одну особенность. На мой взгляд, в создании экстрактивных институтов большую роль играет то, что здесь "удачно" сходятся два важных аспекта. Во-первых, политические управленцы уверены в том, что институты должны создаваться и управляться государством. Эта уверенность произрастает из разных оснований: стремления контролировать любую низовую активность, неверия в рыночную экономику, свойственных большинству российских граждан этатизма и патернализма, уверенности политиков и бюрократов в своей исключительной квалификации и т.д.
Во-вторых, это много раз уже упомянутая ориентация элит на извлечение ренты, которое очень успешно можно реализовать именно в условиях, когда государство институционально внедряется в экономику и другие сферы, где есть финансовые потоки. Этим и объясняется установление государственного капитализма в современной России: нужно было одновременно взять управление экономикой под свой контроль и дать элитам доступ к ренте.

Получив доступ к управлению ключевыми бизнес-активами, элита, которая в процессе достижения и поддержания политической стабильности сильно разрослась, была заинтересована в расширении рентной базы. Так под шумок создания институтов развития возникла практика учреждения некоммерческих организаций, посредством которых извлекается рента. Не только упомянутые институты имеют организационно-правовую форму АНО или фондов, но и целый ряд госкорпораций, а также "Агентство стратегических инициатив", "Россия - страна возможностей" и множество других. Позиционируя себя как инклюзивные, они получают огромное финансирование из бюджета, но при этом выводятся из под действия законодательства о государственных закупках и требований к прозрачности. За фасадом инклюзивности прячется гибрид инклюзивного и экстрактивного институтов. Это совсем не значит, что там процветает коррупция. Более того, частично инклюзивные цели реализуются. Но с точки зрения экономической и политологической институциональной теории, все вышеперечисленные институты склонны к неэффективности.

Американский онлайн-магазин soccer.com разместил в Твиттере инфографику, созданную на основе данных о продажах футболок в разных штатах. Самые популярные игроки в США - Леонель Месси и Кристиан Пулишич. Кто такой Месси, объяснять не нужно, а Пулишич - молодая надежда Челси и сборной США. Несколько штатов выбиваются из общей картины (есть любопытные результаты), но, в целом, ситуация ясна. Кто-то в комментариях обратил внимание на то, как совпадает популярность футболистов с результатами президентских выборов: футболки Месси лучше продаются в демократических штатах, а Пулишича - в республиканских. Правда, в глаза бросается, что в Техасе и Флориде, где победил Трамп, всё равно Месси более популярен, но в остальном действительно похоже. Думаю, интриги особой здесь нет: в штатах, где много выходцев из Латинской Америки, фанаты Месси преобладают, и они же в основном голосуют за демократов.

Но я в этой связи подумал ещё об одном интересном для политической науки феномене, который очень похож на то, что мы наблюдаем в среде спортивных болельщиков. Я имею в виду резкую поляризацию мнений, которая проявляется в спорах фанатов. Месси или Роналду? Хабиб или МакГрегор? Реал или Барса? Юнайтед или Ливерпуль? Вопросов много, но правильных ответов на них нет (ну, кроме Юнайтед, конечно). Более того, здесь есть ещё один очень существенный момент, который и заставил меня увидеть эту аналогию. В совсем свежей статье, опубликованной в Science (1), авторы концептуализируют термин политическое сектантство (political sectarianism) - стремление к моральному обоснованию собственной принадлежности к одной политической группе и необходимости противостояния другой. Важным фактором поляризации в этом случае становятся не социальные связи, которые традиционно считались значимым предиктором политического поведения, а сильная вера в ценности, моральную "правильность" и превосходство своих политических убеждений. В статье достаточно убедительно формулируется этот конструкт применительно к американскому обществу, но, думаю, похожие тенденции сегодня имеют место во многих странах. Кроме того, авторы отмечают, что характерной особенностью поляризации становится не только поддержка своей политической силы, но и деятельная ненависть по отношению к противоположному лагерю. Именно поэтому противоборствующие стороны обрушивают друг на друга волны "хейта" в социальных медиа, что ещё больше отдаляет их.

В общем, аналогия эта возникла не на пустом месте, и в отечественной политической науке тоже постепенно набирают популярность исследования политической идентичности. Правда, пока они слабо систематизированы и требуют более тщательной теоретической проработки и эмпирического подтверждения. Пока же остаётся признать сам факт, что современное общество очень легко поляризуется по множеству оснований. А если вы думаете, что самая большая ненависть имеет место в дискуссиях о Байдене и Трампе, "либералах" и "патриотах" или Месси и Роналду, то вы, скорее всего, просто никогда не видели комментариев на ветках о фигурном катании в России.

(1) Finkel, E.J., Bail, C.A., Cikara, M. et al. (2020). Political sectarianism in America. Science. Vol. 370, Issue 6516, pp. 533-536. DOI: 10.1126/science.abe1715

На прошлой неделе состоялась ежегодная конференция РАПН "Политическое представительство и публичная власть: трансформационные вызовы и перспективы". Благодаря онлайн-формату конференции удалось послушать много докладов. Уровень, как обычно бывает на подобных больших форумах, очень разный. Были отличные выступления, где учёные представляли результаты исследований высокого качества, а были и описательные доклады с умозрительными заключениями. Соглашусь, что это, наверное, нормально для большой всероссийской конференции. А как иначе подтягивать уровень научной работы? Тем не менее, позволю себе немного позанудствовать.

И в названии конференции, и в целом ряде докладов прозвучало понятие публичная власть. Но что это такое? Сразу вспоминается фраза "утром в газете, вечером в куплете". Президент В. Путин использовал это понятие в своём представлении поправок к Конституции, и сразу же термин перекочевал в политологический дискурс. Я уже не раз отмечал, что отечественные политологи слишком вольно подходят к терминологическому аппарату. Я не ретроград, но считаю, что это ошибочный подход, так как определённость трактовки понятий - один из столпов любой науки.

Понятно, что авторы термина пытались легитимизировать единство государственного и муниципального уровней власти. Но даже с правовой точки зрения, это очень спорно, так как идёт вразрез с нормами, закрепленными Европейской хартией местного самоуправления, которую Россия подписала и ратифицировала в 1998 г. Однако, меня больше беспокоит, что многие политологи мгновенно подхватили идею и вместо критического осмысления стали активно использовать понятие публичная власть. Вместе с тем, какой-то убедительной концептуализации я так ни в одном из докладов и не услышал.

Чем содержательно отличается власть от публичной власти? Если речь о характеристике публичности, то необходимо аргументированно ввести в научный оборот и обосновать такую типологию. Но в возможности научной аргументации здесь я сомневаюсь. Если подразумевается совокупность государственной власти и местного самоуправления, то этот термин избыточен. Принцип, известный как "бритва Оккама", изучается ещё на первых курсах общественнонаучных специальностей. Стремление множить сущее без необходимости в науке не приветствуется.

Например, термины публичная политика (public policy) и публичное управление (public governance) в науке определены довольно чётко, и всеми понимаются одинаково. Хотя в российской политологии даже некоторые доктора наук иногда ошибочно используют понятие публичной политики в значении public politics, что только подтверждает склонность отечественных учёных к вольному жонглированию терминами. Не хватает того, чтобы в научном дискурсе появился ещё один симулякр.
Может, термин используется в мировой науке? Конечно же нет. Я нашёл только public power - общественные электрические сети. Вот и ассоциация такая есть.

Сетевой проект Пространство Политика регулярно организует интересные мероприятия, посвящённые актуальной политической повестке. На дворе декабрь, и настало время подводить итоги года, который полон событий, достойных глубокого осмысления и анализа. В воскресенье в 18.00 пройдёт стрим-дискуссия с известным российским политическим учёным Александром Кыневым. Организаторы планируют обсудить целый ряд вопросов:

– Как протесты в Беларуси повлияли на российскую политику?
– Останутся ли в России легальные возможности для политического протеста после принятия новой серии запретительных законов?
– Стали ли протесты в Хабаровске проявлением новых тенденций в отношениях федерального центра и регионов?
– Реальна ли угроза блокировки YouTube и Twitter после принятия новых законов?
– Как репрессивное законодательство изменит деятельность общественных организаций?

Я поймал себя на мысли, что очень часто соглашаюсь с А. Кыневым по сути интерпретации тех или иных аспектов политического процесса, но почти всегда не согласен с формой и стилем. Тем интересней, особенно принимая во внимание, что А. Кынев - один из ведущих специалистов по российской политике, выборам и региональным процессам.

UPD. Запись можно посмотреть по ссылке: https://www.youtube.com/watch?v=FPU8UAxuT90

Считается, что привлечение экспертов к выработке политики позволяет выбирать наиболее перспективные альтернативы решений, лучше формулировать нормы, прогнозировать эффекты и проводить оценку результативности. В разных условиях качество экспертизы может варьироваться. Если политики и бюрократы подотчётны, то они стремятся привлекать лучших экспертов и обеспечивать высокий уровень экспертного вовлечения. Если же управленцы не чувствуют ответственности за принимаемые решения, то снижается и их заинтересованность в качестве экспертной поддержки.

В России депутаты фактически неподотчётны своим избирателям по множеству причин. Институты законодательной власти в большей степени выполняют функцию легитимации идей, вырабатываемых властной вертикалью, поэтому и эксперты, работающие в парламентских комиссиях и советах, нередко выполняют ту же задачу. С органами исполнительной власти положение обратное. Они тоже неподотчётны гражданам, но при этом именно на них возложена вся ответственность за результативность и эффективность политик. То есть они подотчётны вышестоящему "начальству". Как следствие, институты исполнительной власти очень заинтересованы в качественной экспертизе, поэтому при каждом ФОИВе есть довольно сильные команды экспертов. Такое положение вещей в общем виде сложилось и на уровне субъектов федерации.

Есть факторы не менее объективные, но обусловленные не сложившейся политической системой, а особенностями экспертного сообщества. Во-первых, политик разных очень много, а квалифицированных экспертов, наоборот, мало. Во-вторых, почти все они сконцентрированы в Москве. В-третьих, существуют серьёзные перекосы в методических аспектах или областях экспертизы: например, есть много очень хороших экспертов по оценке регулирующего воздействия, но при этом почти нет специалистов по количественным методам анализа публичной политики. В-четвёртых, академическая часть экспертного сообщества очень разная по уровню квалификации. Наконец, качественная экспертиза требует существенных материальных и временных затрат. Кстати, некоторые из перечисленных проблем характерны и для других стран. И даже то, что почти при каждом университете на Западе есть think tank по публичной политике, не всегда помогает.

Интересный и актуальный метод решения части задач предлагают коллеги из Оксфорда. Они разработали алгоритм, обучающийся на основе положительных и неразмеченных данных (positive unlabeled learning), с помощью которого можно идентифицировать значимые результаты имплементации политик (1). Эта методика машинного обучения заключается в том, чтобы имея небольшую выборку размеченных данных одного из классов бинарной классификации можно было построить классификатор для большой неразмеченной совокупности. Здесь коллега из ВШЭ очень доступно разъясняет принцип работы и точки приложения.

На первом этапе авторы пригласили экспертов для разметки небольшой выборки, а потом алгоритм обучился на этих данных и классифицировал уже большой набор данных. На втором этапе авторам удалось автоматизировать даже создание обучающей выборки на основе сбора и анализа веб-данных. Да, выявление значимых результатов имплементации политик - почти то же самое, что и увидеть верхушку айсберга на поверхности океана. Но ведь и это уже отличный результат, который позволяет сэкономить средства и усилия. Так что, если решение проблем российской экспертизы, обозначенных в первых абзацах этого поста, лежит в политической плоскости, то технические сложности вполне преодолимы с помощью алгоритмов. Хоть какой-то позитив!

(1) Zubek, R., Dasgupta, A., Doyle, D. (2020). Measuring the Significance of Policy Outputs with Positive Unlabeled Learning. American Political Science Review, 1-8. doi:10.1017/S000305542000091X

Величайший трюк дьявола заключался в том, чтобы убедить всех, что его не существует.
(Подозрительные лица, реж. Б. Сингер, 1995 г.)

С подачи Камиля Галеева коллеги Дмитрий Прокофьев и Dauphinois решили порассуждать о мистицизме в политике. Тема эта, кстати, в политической науке разработана слабо, хотя на интуитивном уровне кажется, что иррациональные верования могут серьёзно влиять на политический процесс. По крайней мере, исследования, посвящённые выявлению роли суеверий в принятии решений, демонстрируют, что в некоторых обществах такое влияние очень вероятно (1, 2). Скорее всего, вера в сверхъестественное больше проявляется не только там, где сильны традиции, но и само общество находится в зоне турбулентности и фрустрации (3).

В этой связи я вспоминаю, как в начале 90-х россияне массово обратились в разнообразные мистические практики: от Кашпировского до признанной судом экстремистской секты "Белое братство". Более того, иррациональные верования артикулировались и на государственном уровне. Например, отечественные политики поддерживали деятельность другой ныне запрещённой секты "Аум Синрикё", и дружба эта разрушилась лишь после терактов в токийском метро. Думаю, влияние это есть до сих пор. "Чистая вода" Петрика и боязнь шамана Гарбышева - явления одного порядка.

Но самая классная политическая мистификация, которую я часто привожу в пример студентам, это "Ленин - гриб". История, которую создали С. Курёхин и С. Шолохов, ещё до эпохи Интернета стала первым вирусным видео, которое из рук в руки передавалось на VHS-кассетах. И, уверяю, множество людей реально поверили в этот миф. Так что, да, мистицизм абсолютно точно играет свою роль в политике, даже в современном, как мы привыкли думать, рационалистическом мире.

(1) Tsang EWK. (2004). Toward a Scientific Inquiry into Superstitious Business Decision-Making. Organization Studies. 25(6):923-946. doi:10.1177/0170840604042405
(2) Carlson, B.D., John C.M., and Xiang F. (2009). Trait Superstition and Consumer Behavior: Reconceptualization, Measurement, and Initial Investigations. Psychology and Marketing, 26 (8), 689–713
(3) Rahnema, A. (2011). Superstition as Ideology in Iranian Politics: From Majlesi to Ahmadinejad. Cambridge University Press.

Пандемия коронавируса подсветила две важные проблемы, которые интересуют меня как политолога. Во-первых, это кризис доказательной (evidence-based) экспертной поддержки в принятии решений. Неопределённость и паника, вызванные новым вирусом, сильно повлияли на интерпретации академических знаний о вирусах, эпидемиях, человеческом поведении, экономике и политике. Несмотря на то, что учёные постоянно дискутируют по широкому спектру профессиональных вопросов, критерии научного знания, построения логических закономерностей, обоснования зависимостей и каузальных связей довольно устойчивы и, самое главное, признаются всем академическим сообществом. При этом сами учёные под влиянием вала информации, часто недостоверной, начали давать совершенно противоположные рекомендации. Возможно, потому, что их экспертное знание подверглось влиянию личностных установок, ошибок и искажений восприятия. Они (biases) есть всегда, но в науке нивелируются методически как на уровне сбора, обработки и интерпретации данных, так и посредством обсуждения исследований на семинарах и конференциях, рецензирования рукописей. Но в случае с пандемией на учёных стали давить со всех сторон, требуя знаний и экспертных рекомендаций в кратчайшие сроки, да ещё и в условиях общей паники. В результате размылось качество научной работы и, соответственно, экспертизы. Как следствие, мы до сих пор не знаем обоснованных и признанных всем академическим сообществом ответов на множество вопросов. Носить ли маски? Нужен ли всеобщий локдаун или только для определённых категорий граждан? Как поддерживать экономику? Доверять ли вакцинам и каким? Вернее, каждый из нас знает какие-то свои ответы, которые сочетаются с нашими ценностями, установками и особенностями восприятия. Более того, для каждого из ответов имеется научная аргументация. Это и есть свидетельство кризиса доказательной экспертизы.

Во-вторых, сильная поляризация мнений относительно вируса и ответа государств на вызовы пандемии может иметь существенные политические последствия. Если предыдущее десятилетие стало периодом популизма, то сейчас ситуация может сильно измениться. Популисты, кстати, в условиях пандемии подтверждают своё название и идут на поводу у толпы, которая не всегда представляет большинство, но при этом громче выражает свою позицию. Когда толпа почувствует на себе результаты этой политики, то обвинит в них не себя, а именно тех политиков, которые её послушались. И в этих условиях появляется шанс у политических сил, которые пока не имеют широкой общественной поддержки. Самым большим камнем преткновения, на мой взгляд, стало вмешательство государства в личное пространство и ограничение свобод. Во многих странах сложилось значимое меньшинство, которое активно выступает против обязательного ношения масок, ограничения передвижений, обязательной вакцинации, да и вообще сильно разочаровалось в состоятельности государства (state capacity) как института. В этой среде есть хороший потенциал даже не для либеральной, а либертарианской идеологии. Если либертарианцы используют эту возможность, то, как мне кажется, могут реально аккумулировать протестные группы ковид-диссидентов. И время в этом случае работает на них. Чем дольше это будет продолжаться, тем больше людей будет перетекать в этот лагерь. Я, кстати, имею в виду не только те партии, которые называют себя либертарианскими. Я говорю о системе ценностей, в целом. Так, например, в Республиканской партии США вполне вероятно появление такого политического крыла. Особенно на фоне заявлений Джо Байдена о том, что он собирается ещё больше ужесточить меры по ограничению свобод в связи с пандемией.

Открытость данных по испански - это когда на национальном портале данных datos.gob.es публикуются данные не только органов власти, но и университетов [1] и других исследовательских центров. А также университеты объединяются [2] и создают негосударственный проект UniversiDATA [3] посвящённый прозрачности университетов и предназначенный для раскрытия ими информации об их деятельности: бюджеты, состав преподавателей, исследовательские центры и программы,

Фактически открытые данные используются как часть инфраструктуры прозрачности как государства в целом, так и в частных случаях требований к организациям.

Ссылки:
[1] https://datos.gob.es/en/catalogo?administration_level=U&_res_format_label_limit=0
[2] https://datos.gob.es/es/noticia/nace-universidata-el-portal-colaborativo-de-datos-abiertos-especializado-en-el-sector-de-la
[3] https://www.universidata.es/

#opendata #data #spain

Все всполошились по поводу того, что Президент и Председатель Правительства возмутились ростом цен и строго наказали подчинённым побыстрее с этим разобраться. Кандидат и доктор экономических наук удивлены, хотя все причины, которые им как остепенённым учёным мужам должны быть известны, описаны в учебниках по экономике для студентов начальных курсов. А толковые студенты постарше даже могут объяснить, как политический курс в современной России влияет на инфляцию. Но это, конечно, популистская игра на публику - на самом деле они всё понимают (ведь так?).

Американский философ Гарри Франкфурт в своём известном эссе On Bullshit (1) дал определение коммуникационному феномену, который мы знаем как очковтирательство, чушь собачья, вздор. Если кратко, то это изречение утверждений, истинность которых не заботит коммуникатора. Применительно к современной политике эту идею развивает Авишай Грин. В своей статье Speaking Bullshit to Power: Populism and the Rhetoric of Bullshit (2) он предлагает типологию из четырёх видов bullshit, которые часто звучат в речах популистов:

- Bullshit as sincerity: речь, апеллирующая к установкам [глубинного] народа с одновременным отрицанием интеллектуалов и их ценностей, имитация искренности для маскировки недостоверности;

- Bullshit as symbolism: полные символизма и метафор речи, которые "замыливают" конкретику и реальное толкование;

- Bullshit as partisanship: обращение к своим аудиториям, которым совсем не важно, что говорит их лидер, так как они любое утверждение лидера воспринимают как истинное;

- Bullshit as unfalsifiability: обращение от имени народа, давшего мандат лидеру на выражение общей позиции, и поэтому истинность его не может подвергаться сомнению.

Остаётся только отдать должное, что многие наши политики и их спичрайтеры отточили мастерство во всех четырёх типах очковтирательства. В случае с возмущением по поводу роста цен это, наверное, первый тип из предложенных. На 17 декабря назначена пресс-конференция Президента. Шутники любят составлять "Путин-бинго", где нужно зачёркивать услышанные фразы, к каждому большому общению Президента с народом или прессой. Попробуем и мы заметить все четыре типа bullshit.

(1) Frankfurt, H. (1986). On bullshit. Raritan 6(2): 81-100.
(2) Green, A. (2019). Speaking Bullshit to Power: Populism and the Rhetoric of Bullshit. Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=3382161 DOI: 10.2139/ssrn.3382161

Уважаемый Камиль Галеев, автор канала Высокая Порта, подкинул политологам и экономистам идею о том, что неплохо было бы разработать методологию измерения глубины государств. Несмотря на то, что сам концепт "глубинного государства" имеет конспирологическую природу, в политической науке имеют место попытки изучать разные страны через призму этого подхода. Примечательно, что в исследовательском фокусе не только авторитарные страны, но и, например, США в период президентства Д. Трампа (1). В то же время само понятие "глубинного государства" складывается, как мне кажется, в русле конструктивизма, и поэтому методологически очень сложно сформулировать теоретическую рамку для сравнительного исследования. Это попробовал сделать Патрик О'Нейл в своей статье The Deep State: An Emerging Concept in Comparative Politics, где он в логике неоинституционализма обращает внимание в первую очередь на силовых акторов и структуру их отношений. Статья довольно популярна (88 цитирований на данный момент) даже учитывая узкую специфику проблематики, но конкретную методику всё же не предлагает.

А я в этой связи сразу подумал о том, что вообще-то в политологии уже есть индекс, который частично позволяет сравнивать "глубину" государств. Я имею в виду Fragile States Index, а точнее набор индикаторов Cohesion, которые в него входят: Security Apparatus, Factionalized Elites и Group Grievance. С помощью реализованного на ресурсе инструмента сравнения можно ответить на вопрос, который задаёт автор поста: какое государство глубже - Чили или Аргентина? Ответ: Аргентина. Можете попробовать сами, сравнивая разные страны.

Что касается зависимости экономического роста от степени глубины государства, то на днях уважаемый Дмитрий Прокофьев на примере США рассмотрел, как экономические агенты могут "голосовать" за того или иного лидера, в том числе понимая (или предчувствуя) его "глубинность". Возможно, здесь и кроется ответ на вопрос о том, как экономика реагирует на глубину государства.
#методология #индексы

(1) Moynihan, D.P. (2020). Populism and the Deep State: The Attack on Public Service Under Trump. Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=3607309
(2) O'Neil, P.H. (2017) The Deep State: An Emerging Concept in Comparative Politics. Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=2313375

К предыдущим репостам
https://t.iss.one/moneyandpolarfox/949
https://t.iss.one/moneyandpolarfox/950

Поскольку уважаемые Камиль Галеев и Александр Шерстобитов, заговорили о глубинном государстве, скажу и я пару слов. Как раз про британскую бюрократию.

У Артура Конан-Дойля в его «шерлокиане» четыре раза появляется старший брат Шерлока Холмса, чиновник Майкрофт Холмс.
В рассказе «Случай с переводчиком» Шерлок говорит о своем брате так: «…он превосходит меня в наблюдательности и владении дедуктивным методом.
Если бы искусство сыщика начиналось и кончалось размышлением в покойном кресле, мой брат Майкрофт стал бы величайшим в мире деятелем по раскрытию преступлений… Я не раз приходил к нему с какой-нибудь своей задачей, и всегда предложенное им решение впоследствии оказывалось правильным…»

А потом Шерлок добавляет, что Майкрофт Холмс снимает комнаты на Пэлл-Мэлл - чтобы недалеко было ходить в Уайтхолл. То есть Майкрофт живет на одной улице с родственниками королевы, и служит в одном из высших административных учреждений «У него необыкновенные способности к вычислениям, и он проверяет финансовую отчетность в одном министерстве», объясняет Шерлок.

В рассказе «Чертежи Брюса-Партингтона», Шерлок Холмс рассказывает о деятельности Майкрофта подробнее.

«Он состоит на службе у британского правительства. И так же верно то, что подчас он и есть само британское правительство… Майкрофт получает четыреста пятьдесят фунтов в год, занимает подчиненное положение, не обладает ни малейшим честолюбием, отказывается от титулов и званий, и, однако, это самый незаменимый человек во всей Англии…
…у него совершенно особое амплуа, и создал его себе он сам. … У него великолепный, как нельзя более четко работающий мозг, наделенный величайшей, неслыханной способностью хранить в себе несметное количество фактов. Ту колоссальную энергию, какую я направил на раскрытие преступлений, он поставил на службу государству.
Ему вручают заключения всех департаментов, он тот центр, та расчетная палата, где подводится общий баланс. Остальные являются специалистами в той или иной области, его специальность - знать все.
Предположим, какому-то министру требуются некоторые сведения касательно военного флота, Индии, Канады и проблемы биметаллизма. Запрашивая поочередно соответствующие департаменты, он может получить все необходимые факты, но только Майкрофт способен тут же дать им правильное освещение и установить их взаимосвязь.
… В его мощном мозгу все разложено по полочкам и может быть предъявлено в любой момент. Не раз одно его слово решало вопрос государственной политики - он живет в ней, все его мысли тем только и поглощены.»

То есть, объясняет Конан-Дойль своим читателям (в первую очередь - английским читателям!), если Шерлок Холмс - супермен, то его старший брат Майкрофт- еще круче.
И вот такие люди управляют Британией. Вот это и есть - deep state.

Рассуждения о "глубинном государстве" продолжились постом уважаемого Дмитрия Прокофьева, который решил в деталях рассмотреть упомянутый Fragile States Index. Логика индекса приводит нас к уже привычным выводам о вкладе качества и устойчивости институтов в состоятельность государства (state capacity). С их влиянием на экономическое развитие сложно не согласиться. Но в контексте нашей дискуссии у меня вдруг появилось контринтуитивное для новой институциональной теории предположение. А что если в некоторых условиях доминирование неформальных и экстрактивных институтов, наоборот, повышает устойчивость государства? В этом смысле 76-е место России в рейтинге совсем не значит, что она более "хрупкая", чем лидер индекса Финляндия.

Дело в классическом методологическом подходе неоинституциональных исследований. Институты здесь рассматриваются как взаимосвязанные, но при этом достаточно самостоятельные акторы, действующие в рамках рациональной и подвижной системы отношений. Теория сетей политики (policy networks) напрямую отсылает нас к важности инклюзивных институтов и влиянию многоуровневого управления (multilevel governance), которое успешно сочетает сети и иерархии, на качество политик. А экстрактивные институты, которые противоположны инклюзивным, получили имидж "разрушителей" качества и устойчивости государства. Это проявляется и в методическом плане. Упомянутая сетевая теория концентрируется именно на структурной составляющей: ролях акторов, параметрах связей, всевозможных центральностях, сетевой динамике и т.д. Принято считать, что слабые и некачественные институты формируют неустойчивые сети, и, следовательно, рано или поздно всё развалится.

Если же вместо аналитического подхода использовать холистический, то картина представляется кардинально иной: экстрактивные институты не формируют сети, а изначально являются единым экстрактивным организмом, сформированным по сетевому принципу. Он параллелен государству, и его устойчивость зависит от критической массы включённых в него организаций и индивидов и их сплочённости (cohesion). Все его члены функционируют не столько в формальных рамках (органе власти, партии, бизнесе или НКО, извлекающем ренту, другом экстрактивном или легитимирующем институте), сколько занимают свое место в системе неформального многоуровневого управления, тоже сочетающего иерархии и сети. Таким образом, извлечённая рента в разных пропорциях распределяется от верхушки до самого низшего звена. Если на верхних этажах фактором сплочённости является размер ренты, то чем ниже, тем значимей становятся другие зависимости. Например, рациональность бюджетников обусловлена не столько размером ренты, сколько стабильностью и регулярностью её получения. Кроме того, единожды поучаствовав в каком-либо неформальном механизме (взятка, фальсификация результатов выборов, распределение годовой премии и т.д.) они становятся частью организма, а повторение неформальных практик приводит к повышению сплочённости.

Неотъемлемой частью экстрактивного организма становится и часть бизнес-сообщества: от производителей и продавцов в премиум сегменте, прибыль которых напрямую зависит от успешности рентоизвлекателей, до всевозможных родственников и друзей региональных элит, имеющих якобы самостоятельный бизнес. Этот единый экстрактивный институт обладает высокой "антихрупкостью", если в него включена большая часть общества, он в достаточной степени централизован, ресурсы сконцентрированы, связи сильны, а вся совокупность характеризуется высоким показателем сплочённости. Это и есть то самое устойчивое "глубинное государство". Более того, в связи с его встроенностью в институциональную структуру формальных органов публичного управления оно делает устойчивым и неэффективное государство. Так как Россия отвечает всем вышеперечисленным параметрам, её "хрупкость" в связи с 76-й позицией в Fragile States Index, сомнительна. #методология #публичноеуправление #сетевойподход

#сетевойподход #методология
I. Введение.
Несмотря на то, что понятие сетей в общественных науках очень популярно, в политологической литературе, особенно в отечественной, этот феномен описывается довольно размыто. Поэтому для ясности необходимо выделить несколько ключевых концептуализаций и методологических подходов.

Во-первых, одни из первых исследований социальных сетей как системы отношений внутри малых групп возникли в социологии ещё в первой половине XX в. Например, американский психиатр Я. Морено разработал метод социометрии для того, чтобы выявлять и анализировать различные связи между индивидами (1). Так в социологии и смежных науках постепенно оформилось направление, в основе которого лежит сетевой анализ (network analysis). В качестве его методической базы используются математическая теория графов и матстатистика. Учёные строят сетевые карты сообществ (офлайн и онлайн) или внутриорганизационных структур, выявляют роли акторов (узлов) в сетевых отношениях, измеряют и интерпретируют множество различных параметров, которые характеризуют узлы, отношения между ними и всю сеть, а также могут сравнивать различные сети или изучать динамику (эволюцию) конкретной сети.

Во-вторых, в неоинституциональной теории и межорганизационных исследованиях также стали применять методы сетевого анализа для того, чтобы исследовать систему отношений между различными акторами и/или группами акторов.

В-третьих, термин "сетевое общество", который возник в работах социологов в 80-е годы прошлого века и был окончательно закреплён Мануэлем Кастельсом в его работе «The Rise of the Network Society» (2), закрепил метафорическую характеристику современных общественных отношений.

В-четвёртых, в экономике и политической науке вслед за исследованиями Э. Остром (3) появилось целое направление, посвящённое сетевому публичному управлению, о котором я уже писал, например, здесь.

Такое многообразие методологических предпосылок привело к тому, что в политологии сформировалось несколько трактовок понятия сетей, которые нередко смешиваются без особых на то оснований. Поэтому для начала я бы выделил два ракурса, с обоими из которых обязательно нужно определиться, когда речь идёт о сетевых политических исследованиях:
1. Необходимо чётко понимать, что подразумевается под эпитетом "сетевой". Если это сетевой анализ политики, то это значит, что используются методы теории графов и математической статистики для построения сетевых карт и изучения конкретных сетей в политической сфере.
Или это может быть сеть как метафора, подчёркивающая горизонтальную природу разнообразных взаимодействий в политике. Тогда исследование может предполагать изучение ряда аспектов политических взаимодействий, но без анализа самой сетевой структуры, а лишь исходя из презумпции, что они осуществляются в рамках сети.

2. Важно разграничивать широкое понятие политических сетей (political networks), которое может включать в себя всё многообразие сетевых интеракций, и более узкое понятие сетей политики (policy networks), подразумевающих в первую очередь институциональные сети по выработке и имплементации политики. Наконец, это могут быть и социальные сети в политике, которые объединяет то, что их создают индивиды: эпистемические (экспертные) сети, элитные сети, онлайн сети, формирующие политический дискурс и т.д.

(1) Moreno, J. L. (1934). Who Shall Survive? A new Approach to the Problem of Human Interrelations. Beacon House.
(2) Castells, M. (1996). The rise of the network society. Malden, Mass: Blackwell Publishers.
(3) Ostrom, E. (1990) Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge England; New York: Cambridge University Press.

​​#сетевойподход #методология
II. Сетевой анализ в общественных науках.
1. Методы сетевого анализа успешно применяются в качестве аналитического инструмента в совершенно разных областях: компьютерных науках, химии, физике, биологии и, конечно, общественных науках. По сути, теория графов и сетевой анализ стали таким же универсальным научным методом, как и математическая статистика. В то же время здесь есть и существенные ограничения. Я не буду утверждать, так ли это в других науках, но в общественных сетевой анализ - это в первую очередь эксплоративный подход. То есть с его помощью очень удобно исследовать какие-либо структуры, связи и процессы, но объяснительная сила при этом не очень высокая.

В политических науках за недостаточный потенциал в выявлении и верификации причинно-следственных связей (causal inference) сетевую методологию часто критикуют апологеты регрессионного анализа, который наиболее популярен из количественных методов. С другой стороны, тем лучше. Стремление учёных повысить объяснительную способность заставляет их уделять особое внимание разработке методики и объяснительной модели, что не только интересно само по себе, но и позволяет сделать что-то новое и уникальное даже на методическом уровне.

Совсем недавно нашёл прекрасную иллюстрацию методологического синтеза, который заключался в доработке сетевой модели с помощью пространственного метода и регрессионного анализа, включающих в модель другие переменные помимо сетевых индикаторов. В статье Multiplex Network Ties and the Spatial Diffusion of Radical Innovations: Martin Luther’s Leadership in the Early Reformation (1) показано, что сеть персональных контактов Мартина Лютера могла иметь серьёзное влияние на скорость распространения Реформации в Европе. Мы знаем, что традиционно принято связывать этот процесс с развитием книгопечатания. Но авторы, не отвергая этот тезис, наглядно и аналитически демонстрируют, что наличие персональной связи Лютера с людьми из других городов повышало вероятность принятия протестантизма этими городами. В качестве данных для моделирования сети использовалась информация о почтовой переписке Мартина Лютера, его визитах, а также приезжавших из других городов студентах. Несмотря на то, что сам Лютер называл Виттенберг окраиной цивилизации, учёные включили в модель и данные о торговых маршрутах (spatial analysis), что также позволило нарастить её объяснительный потенциал. Исследователи протестировали три сценария диффузии протестантских идей до 1530 года: (i) диффузия по торговым маршрутам, (ii) диффузия по сети персонального влияния Мартина Лютера, (iii) сценарий, включающий оба фактора в качестве взаимосвязанных. Оказалось, что третий сценарий наиболее точно объясняет ранний прорыв идей Реформации с уровня регионального движения до широкого противодействия Римской католической церкви.

Легенда к рисунку: красным отмечены города, которые приняли протестантизм в течение исследуемого периода; квадратами выполнены города, где у Мартина Лютера было персональное влияние (корреспонденты, личные визиты или студенты); связи между узлами отражают наличие торговых маршрутов между городами.

(1) Becker, S. O., Hsiao, Y., Pfaff, S., & Rubin, J. (2020). Multiplex Network Ties and the Spatial Diffusion of Radical Innovations: Martin Luther’s Leadership in the Early Reformation. American Sociological Review, 85(5), 857–894. https://doi.org/10.1177/0003122420948059

​​#сетевойподход #методология
II. Сетевой анализ в общественных науках.
2. Эксплоративная направленность сетевого анализа не означает, что сам по себе этот инструмент не может быть использован для получения значимых научных результатов. Он полезен, как для получения данных для дальнейшего включения в объяснительные модели, так и в качестве самостоятельного метода, позволяющего выявлять закономерности и даже находить им объяснение. Например, в исследовании, посвящённом анализу социальных связей в Правительстве РФ в 2019 году, протестирована гипотеза о том, насколько важен фактор "землячества" в среде высшей административной иерархии (1). Как отмечают многие политологи, механизмы рекрутирования политико-административных элит в современной России включают этот фактор. Но в статье показано, что он точно не является доминирующим, а скорее всего действует наравне с остальными. При этом "землячество" ярче проявилось в возрастной группе родившихся не ранее 1970-го года (см. рисунок), что дает определенные основания для формулирования соответствующей гипотезы и дальнейшего объяснительного исследования.

Ещё интереснее результаты в лонгитюдных сетевых исследованиях. Широко известны работы Францишки Келлер о сетях патронажа в китайской элите. На Генеральной конференции ECPR я принимал участие в обсуждении этого доклада, где она не только демонстрирует выявленные патронажные связи и механизмы формирования коалиций, но и предлагает инструмент, который с высокой точностью позволяет прогнозировать карьерные траектории в ядре Коммунистической партии Китая. Большая часть выводов отражена в опубликованной статье (2).

Наконец, лонгитюдные исследования сетей политики, которые возникают в различных отраслях и составлены институциональными акторами, тоже очень популярны. Таких работ огромное множество, поэтому в качестве примера приведу статью автора, доклад которого тоже однажды рецензировал на конференции ECPR (3). В этом исследовании показано, как либерализация телекоммуникационной отрасли в Швейцарии повлияла на структуру отрасли, органов публичного управления и логику регулирования.

Легенда к рисунку: одинаковыми цветами показаны руководители (министры, заместители, руководители департаментов), работавшие в рамках одного министерства; связи - рождение и/или продолжительный период жизни и социализации в одном городе; на основании того, что большинство акторов родились и жили в Москве и области, а также предположения о минимальном влиянии фактора "землячества" для жителей Москвы, данный кластер не учитывался в этом аспекте анализа.

(1) Шерстобитов А.С., Бегарь Е.В., Горохов Н.М., и др. Роль землячества в рекрутировании политико-административных элит: эвристический потенциал сетевого анализа для исследования элит в России // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Государственное и муниципальное управление. - 2020. - Т. 7. - №2. - C. 99-108. doi: 10.22363/2312-8313-2020-7-2-99-108
(2) Keller, F. (2016). Moving Beyond Factions: Using Social Network Analysis to Uncover Patronage Networks Among Chinese Elites. Journal of East Asian Studies, 16(1), 17-41. doi:10.1017/jea.2015.3
(3) Fischer, M., Ingold, K., Sciarini, P. and Varone, F. (2012). Impacts of Market Liberalization on Regulatory Network: A Longitudinal Analysis of the Swiss Telecommunications Sector. Policy Studies Journal, 40: 435-457. https://doi.org/10.1111/j.1541-0072.2012.00460.x

Поздравляю всех с наступившим Новым годом! И предлагаю начать его с поста о самом актуальном для многих на данный момент.

Оказывается, в психологии и социологии уже сложилось целое направление, посвящённое изучению связей между ценностями и (не)здоровым образом жизни. В статье в Journal of Wine Economics (да-да, есть такой!) авторы представляют результаты своего исследования о взаимосвязях между политическими ориентациями и потреблением алкоголя (1). Регрессионная модель, которая включает лонгитюдные данные по 50 штатам США с 1952 по 2010 годы, обнаруживает, что как только штат становится более либеральным, в нем растёт потребление пива и крепких напитков, а потребление вина, скорее, снижается. Чтобы избежать спекуляций, подчеркну, что речь идёт только о США. А это значит, что либерализация в этом контексте содержит в том числе рост популярности социалистических ценностей. Более того, статье всего 8 лет, а авторы эксплуатируют тезис, который сегодня выглядит даже опасным (для самих учёных): мол, люди с социалистическими взглядами более подвержены нездоровому поведению и излишнему потреблению алкоголя. Если проводить подобное исследование в России, то в модель, конечно, нужно включать большее количество контрольных переменных, а также учитывать долгие праздники, которые наверняка увеличивают потребление в отдельных субъектах федерации.

Ещё одно исследование демонстрирует даже более интересный эффект (2). Мы все помним, как горячо обсуждались неожиданные результаты президентских выборов в США 2016 года. Учёные обнаружили, что в округах (графствах), где проигравший кандидат (Х. Клинтон) имела большую поддержку, выросло потребление алкоголя: каждые 10% поддержки увеличили потребление на 1,1%. Авторы объясняют это тем, что неожиданно проигравшие сторонники демократической партии попали в ситуацию неопределённости и растерянности. Таким образом, рост потребления алкоголя в местах, где живёт большинство демократов, был вызван желанием погасить стресс. Кстати, авторам не удалось найти похожий эффект на трёх предыдущих президентских выборах.

К чему это я? Желаю всем, независимо от политической ориентации и радости/расстройства от ситуации в городе/регионе/стране, потратить праздничные дни с пользой. Хотя несколько умеренных порций хороших напитков лишними никогда не будут!
#выборы

(1) Yakovlev, P., Guessford, W. (2013). Alcohol Consumption and Political Ideology: What's Party Got to Do with It? Journal of Wine Economics, 8(3), 335-354. doi: 10.1017/jwe.2013.23
(2) Musse, I., Schneider, R. (2020). The Effect of Presidential Election Outcomes on Alcohol Drinking. doi: 10.2139/ssrn.3662663

​​Уважаемый Дмитрий Прокофьев рассматривает аналитику Всемирного банка, посвящённую отдаче от образования (returns to education) в современной России и приходит к выводу, что "в 2002-04 годах - что-то сломалось, и «отдача от образования» начала устойчиво снижаться" (см. рисунок). Он добавляет: "Все поняли, что "сила" не в "знании", а в чем то другом. Важно стало не ЧТО знаешь ты, а КТО знает тебя (ну, и КОГО знаешь ты). И какие люди за тебя слово скажут. А если не скажут - тогда никакой диплом не поможет." Это объяснение поддерживает @le_dauphinois и добавляет, что "государство вернулось и подрезало любые возможности что то заработать вне разрешения начальства", а также "не утрудило себя объявить правила игры".

Вообще, отдача от образования - широко используемый конструкт, который используется для оценки влияния качества образования на доходы. Однако он не свободен от разного рода методических ограничений и даже спекуляций. Поэтому, в целом, признавая обоснованность выводов коллег, я бы с объяснениями не спешил. Следует отметить, что здесь есть пара факторов, которые ограничивают методическую рамку, а также ещё как минимум одна содержательная гипотеза, которая может объяснить нисходящий тренд.

Во-первых, необходимо делать скидку на точность методики оценки качества образования, которая заключается в измерении количества лет, потраченных на обучение. Да, качество образования оценивать довольно сложно, поэтому период обучения и принято включать в подобные модели, но в разных институциональных и культурных контекстах эта оценка даёт большой разброс в точности.

Во-вторых, нужно обязательно учитывать, что именно в середине нулевых в России произошел переход от 10-летнего общего образования к 11-летнему, а в системе высшего образования в результате Болонского процесса во многих областях вместо 5 лет в специалитете постепенно стали учиться 4 года в бакалавриате плюс 2 в магистратуре. То есть даже на уровне исходных данных произошло увеличение срока обучения, что не отражено в модели (по крайней мере, в статье я этого не нашёл). Дают ли два дополнительных года рост качества образования - ещё большой вопрос. Но зато они точно влияют на результаты, которые аналитическая модель даёт на выходе.

Наконец, как преподаватель, проработавший 14 лет в университете, должен отметить, что в России в целом ряде направлений (возможно, даже в большинстве) продолжительность обучения не коррелирует с его качеством. Более того, возможно даже, что чем раньше человек закончит учиться и пойдёт работать, тем быстрее будет развиваться его карьера. То есть снижение показателя отдачи от образования может быть связано не только с тем, что рост доходов обусловлен какими-то ограничениями со стороны элит или нерыночными механизмами в карьерных траекториях и структуре оплаты труда. Возможно, более значимый вклад в нисходящий тренд делает общее падение качества образования и производительности труда.

Сильные дети, средние дети, но в массе своей посредственные. Они вырастут и наполнят мир невежеством, недостоверными данными, инфантилизмом.
"Иррациональный человек" (реж. В. Аллен, 2015г.)

Среди самых известных научно-популярных книг по экономике уверенно занимает своё место "Думай медленно... Решай быстро" (Thinking, Fast and Slow) нобелевского лауреата Даниэля Канемана (1). И если в общественных науках критика поведенческой экономики не нова, то вне академического сообщества идеи Д. Канемана, А. Тверски и Р. Талера часто считаются чуть ли не абсолютными. Здесь мы уже несколько раз обращались к проблемам соотношения рационального и поведенческого в политике и экономике. В целом, в науке считается, что рациональность, хотя и лежит в фундаменте поведения, сильно ограничена целым набором факторов. В этом русле развивается и поведенческая экономика. Причём нередко её положения принимаются в качестве основополагающих, а рациональная природа действий индивидов подвергается всё большему сомнению.

Однако свежая запись в блоге профессора психологии Ульриха Шиммака, который посвящён проблемам воспроизводимости результатов, ставит новые вопросы. Воспроизводимость результатов - важнейший критерий научной работы, который заключается в том, что новые исследования на других данных обнаруживают те же эффекты/результаты, как и исходное исследование. Некоторые считают, что воспроизводимость может заключаться и в повторе первичного анализа на тех же сырых данных другими исследователями. Но этот подход опасен тем, что учёные увидят те же эффекты, которые на самом деле являются шумом и, значит, на других выборках всё равно не воспроизведутся.

У. Шиммак делает обзор критических замечаний относительно книги Д. Канемана и приводит R-индекс (2), который показывает, что в главах 3, 4, 6, 7, 11, 14 и 16 есть значительные проблемы с воспроизводимостью результатов в статьях, на которые опирается автор. Причины могут быть разными, и для специалистов в области поведенческой экономики и социальной психологии это не новость. Вообще, для научного поиска это нормально, так что работа идёт, и ошибки будут исправлены. Но уже в новых публикациях.

А важно здесь ещё вот что. Авторитет Д. Канемана, А. Тверски, Р. Талера и поведенческой экономики, в целом, ни в коем случае не подвергаются сомнению. Однако важно понимать, что популяризация научных исследований имеет смысл вместе с популяризацией их критики. Кроме того, даже книги, написанные признанными специалистами в своей области, нужно читать, не отключая критическое мышление. Учёные-то так и делают (надеюсь), а неспециалисты часто подвержены влиянию авторитетов, и прочитанная книга становится источником когнитивных искажений.

(1) Kahneman, D. (2011). Thinking, Fast and Slow. Macmillan. ISBN 978-1-4299-6935-2
(2) Schimmack, U. (2016). The Replicability-Index: Quantifying Statistical Research Integrity. https://replicationindex.com/2016/01/31/a-revised-introduction-to-the-r-index/

​​Не хочу и не могу пока писать ничего содержательного с научной точки зрения о произошедшем в США. Но не могу не поделиться картинкой, которую прислал мой американский студент. #юмор

Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! — руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная сила вышвырнула вон все лишние, ненужные, бесполезные мысли!
Рэй Бредбери «451 градус по Фаренгейту»

Я удивлялся тому, что во время избирательной кампании в США редакция Nature от имени научного сообщества открыто поддержала Д. Байдена. Отдельно для себя я отметил, что Американская ассоциация политической науки не стала вмешиваться и дистанцировалась от предвыборных дискуссий. Интересно, что в связи с недавними событиями она же оперативно выпустила Statement on the Insurrection at the US Capitol, в котором слегка критикует Д. Трампа, но призывает обе стороны к сотрудничеству и совместной работе по восстановлению доверия к демократии. И тут же возник тред с гневными комментариями о том, что нечего договариваться с этими трампистами. Именно это натолкнуло меня на следующее рассуждение.

Сейчас все спорят, является ли цензурой блокировка аккаунтов Д. Трампа на различных платформах. Считаю, что нет, так как субъектом цензуры может быть только государство. Свобода слова в соответствии с первой поправкой к Конституции США это реально работающий институт. Но в этих условиях американское общество вырабатывает неформальные нормы, определяющие границы дозволенного. Институт репутации, а теперь, например, и "новая этика" или "культура отмены" стали важнейшими инструментами, регулирующими свободу высказываний, которые наделяют говорящего ответственностью за слова и знанием о возможных последствиях. С этими неформальными нормами можно соглашаться или нет, но их игнорирование чревато остракизмом. Что и произошло с Д. Трампом.

Твиттер и другие социальные медиа - это частные организации, с правилами которых мы соглашаемся, когда регистрируемся и делегируем им право на регулирование нашей цифровой активности. Государство и общество проспали тот момент, когда эти платформы превратились в монопольные пространства коммуникаций. О необходимости их регулирования начали говорить совсем недавно (и я скоро сделаю серию постов об этом). Но у меня есть ощущение, что эти современные издатели, предприниматели, радиовещатели решили взвалить на себя ношу, которая им не по плечу. Неудивительно, что в условиях слабого регулирования руководство платформ самостоятельно определяет правила в связи с двумя факторами: бизнес-моделью, обусловленной конфигурацией стейкхолдеров (целевыми аудиториями, рекламодателями, партнерами и конкурентами), и собственным представлением о том, что такое хорошо и что такое плохо. Поэтому блокировка аккаунтов Д. Трампа вполне логична для сегодняшнего американского контекста, так как и сами платформы пошли на поводу у пользователей, и Д. Трамп дал повод, и владельцы/менеджмент были рады этот шанс использовать против того, кто им очень не нравится. Думаю, он будет подавать иски, и после серии разбирательств Верховный суд примет какую-то позицию. Возможно, она даже потом будет институционализирована в нормах, регулирующих социальные медиа. И это самое важное последствие. Скандал только ускорит процесс выработки норм регулирования платформ и, думаю, повлияет на то, что они будут жёстче (для самих платформ, но не пользователей), чем могли бы быть без этого скандала.