На бельевых верёвках (проводах)
Повисли галочьи прищепки.
Небесной простынью в руках
Становится листочек в клетку.
Он весь исписан мной до дыр
И рифмо-нитями заштопан.
Растаял солнечный пломбир
За вафельным пространством окон.
Напевы галочьи пугливы.
Намокло звёздное зерно.
Горчит луна червивой сливой,
В июле так заведено.
Скребётся август на пороге
Ботинком рыжего кота.
Допишет лето свои строки
И улетит за провода.
Повисли галочьи прищепки.
Небесной простынью в руках
Становится листочек в клетку.
Он весь исписан мной до дыр
И рифмо-нитями заштопан.
Растаял солнечный пломбир
За вафельным пространством окон.
Напевы галочьи пугливы.
Намокло звёздное зерно.
Горчит луна червивой сливой,
В июле так заведено.
Скребётся август на пороге
Ботинком рыжего кота.
Допишет лето свои строки
И улетит за провода.
Forwarded from Рябчики въ сметанѣ
Кстати о рябчикахъ (и о французской булкѣ).
Будни гимназиста въ Россійской Имперіи, со словъ лирическаго героя Дмитрія Сергѣевича Мережковскаго:
На завтракъ бѣлый рябчика кусокъ,
Обсахаренный вкусный померанецъ,
Любимую конфету, пирожокъ
Она [мать] тихонько прятала мнѣ въ ранецъ;
Когда я въ классѣ вынималъ платокъ
Съ ея духами, вспыхивалъ румянецъ
Любви стыдливой на моихъ щекахъ,
Сіяла гордость дѣтская въ очахъ.
<...>
И жизнь пошла чредой однообразной:
Зазубрины и пятнышки чернилъ
Все тѣ же на моей скамейкѣ грязной,
Родной языкъ коверкая, долбилъ
Я тотъ же вздоръ латыни безобразной,
И года три подъ мышками тѣснилъ
Все въ томъ же мѣстѣ мнѣ мундирчикъ узкій,
На завтракъ тотъ же сыръ и хлѣбъ французскій.
(Старинныя октавы, 1895–1899).
Будни гимназиста въ Россійской Имперіи, со словъ лирическаго героя Дмитрія Сергѣевича Мережковскаго:
На завтракъ бѣлый рябчика кусокъ,
Обсахаренный вкусный померанецъ,
Любимую конфету, пирожокъ
Она [мать] тихонько прятала мнѣ въ ранецъ;
Когда я въ классѣ вынималъ платокъ
Съ ея духами, вспыхивалъ румянецъ
Любви стыдливой на моихъ щекахъ,
Сіяла гордость дѣтская въ очахъ.
<...>
И жизнь пошла чредой однообразной:
Зазубрины и пятнышки чернилъ
Все тѣ же на моей скамейкѣ грязной,
Родной языкъ коверкая, долбилъ
Я тотъ же вздоръ латыни безобразной,
И года три подъ мышками тѣснилъ
Все въ томъ же мѣстѣ мнѣ мундирчикъ узкій,
На завтракъ тотъ же сыръ и хлѣбъ французскій.
(Старинныя октавы, 1895–1899).
Forwarded from Генерал Яша Z (Eltigen)
Севастополь. Ветераны Первой обороны города (1854-1855 г.г.) на праздновании 50-летнего юбилея, 1905 год.
Forwarded from «...Ум чужой»
Ты видишь, что дурное управленье
Виной тому, что мир такой плохой,
А не природы вашей извращенье.
Данте, “Божественеая комедия”, Чистилище, Песнь 16
#данте
Виной тому, что мир такой плохой,
А не природы вашей извращенье.
Данте, “Божественеая комедия”, Чистилище, Песнь 16
#данте
Море в теплых камнях, свистят псы, я стою опираясь, облокотился, ладонь кладу на камень — существо, долгожитель, его целовать лучше, чем женщин, он не изменчив. Он росист. И вот он обсох, пятна и трещины, идут л-ди, глядя. Не ходи, дух (гладя!), не ищи щек, пей теин, люби блузки, колотится лук в твоей груди (гробовой). Нет, нет, техника отстает от бреда, приходи, дорогая ругань, пропой мне рапсод. Как-то я вошел в детстве в клетку из больницы, где три года был в гипсе, мне после шприцов и стен казались божественными — цирк, пять львов с пятью носами. Потом у меня плакали женщины с такими носами, у них мокрые шеи. Проходит детство — уходят души Ввысь, я хочу обратно в ребра, где жил до рождения. Не томись, будешь там ты.
Я буду писать о море, оно — одеяло земли, остальные вымышленные. А ч-к? — гибрид кривд, персоною. Чайки как одуванчики, у скамейки у моря подходят дети: идем. — Но куда? Останавливаются в изумлении в панамках: не знаешь, куда? в море! — Но там тонут. У дома призраков нет злобы, или я слепну. Гр. Верилен занялась политикой; ее колесница украшена флагами, к обеду бьют в гонг, на ужин в барабаны, посуда, хруст реализма, в баре варят шоколад, пробую — пиво с соей, скоро начнут строить ступени от меня к небу, иначе не уйти отсюда, уж идут в шортах строители с антеннами на груди, дети закидывают ножки на ступеньку, можно ль сделать так, чтоб из камня и невидимо? Можно.
Как поет Огненное дитя птичьим голоском, я лягу на пояснице, мне часто снится не голос, как казалось бы, а наоборот, я не примирюсь с тем, что меня примиряют, это не мое, не мои это, я думаю, разовьются другие, золотые вещи, тиканье внутри танка означает — населенный шар будет крутиться. Время уходит, поют выпи.
Приехала ЛБ, пошла с Ло Ш. ловить грибы, утром ели грибы в лесу Ло Ш. с Гритой (чернику ели?), лес создан для соблазнов, пауки допрыгивают в рот, а паук как из речки выплывает из лесу своего. Громадное значение.
Ночь, отпарился в душе, кусаю скло ручки, ходил в лес, в левый, там дорогу кладут — куда? Походил по той дороге, поскучал, вытерся полотенцем. До этого был съезд у дам у Г. Г., чай, как коньяк похмеляющий, Ло Ш. в пиджаке с кленовыми листьями скучала. А на закате часов воспалился глаз, роговица розовеет. У моря песок, на нем грибок и белая роза, и камень-голова, глажу, глажу. Солнце, прощай. Иду в лесок, а потом моюсь в пене (своей). Бьет двенадцать.
"Я буду писать о море".
Виктор Соснора из "Книги пустот"
Я буду писать о море, оно — одеяло земли, остальные вымышленные. А ч-к? — гибрид кривд, персоною. Чайки как одуванчики, у скамейки у моря подходят дети: идем. — Но куда? Останавливаются в изумлении в панамках: не знаешь, куда? в море! — Но там тонут. У дома призраков нет злобы, или я слепну. Гр. Верилен занялась политикой; ее колесница украшена флагами, к обеду бьют в гонг, на ужин в барабаны, посуда, хруст реализма, в баре варят шоколад, пробую — пиво с соей, скоро начнут строить ступени от меня к небу, иначе не уйти отсюда, уж идут в шортах строители с антеннами на груди, дети закидывают ножки на ступеньку, можно ль сделать так, чтоб из камня и невидимо? Можно.
Как поет Огненное дитя птичьим голоском, я лягу на пояснице, мне часто снится не голос, как казалось бы, а наоборот, я не примирюсь с тем, что меня примиряют, это не мое, не мои это, я думаю, разовьются другие, золотые вещи, тиканье внутри танка означает — населенный шар будет крутиться. Время уходит, поют выпи.
Приехала ЛБ, пошла с Ло Ш. ловить грибы, утром ели грибы в лесу Ло Ш. с Гритой (чернику ели?), лес создан для соблазнов, пауки допрыгивают в рот, а паук как из речки выплывает из лесу своего. Громадное значение.
Ночь, отпарился в душе, кусаю скло ручки, ходил в лес, в левый, там дорогу кладут — куда? Походил по той дороге, поскучал, вытерся полотенцем. До этого был съезд у дам у Г. Г., чай, как коньяк похмеляющий, Ло Ш. в пиджаке с кленовыми листьями скучала. А на закате часов воспалился глаз, роговица розовеет. У моря песок, на нем грибок и белая роза, и камень-голова, глажу, глажу. Солнце, прощай. Иду в лесок, а потом моюсь в пене (своей). Бьет двенадцать.
"Я буду писать о море".
Виктор Соснора из "Книги пустот"
Заката краска шелушилась
над луком и укропом.
Божья коровка спать ложилась,
а кот всё время топал.
Над старой яблоней подгнившей
круги верстали мухи,
слегка опохмелев от вишни,
а может быть от скуки.
Дуделки чистили сверчки
меж чабрецом и мятой.
Весели звезды, как значки
на пиджаке помятом.
Картавый пёс себе под нос
на суржике балакал.
Так дни уходят под откос,
а ты их изкалякал.
над луком и укропом.
Божья коровка спать ложилась,
а кот всё время топал.
Над старой яблоней подгнившей
круги верстали мухи,
слегка опохмелев от вишни,
а может быть от скуки.
Дуделки чистили сверчки
меж чабрецом и мятой.
Весели звезды, как значки
на пиджаке помятом.
Картавый пёс себе под нос
на суржике балакал.
Так дни уходят под откос,
а ты их изкалякал.
Forwarded from Крым - мой край 🏖 Севастополь, Симферополь, Ялта, Евпатория, Керчь (туристический бизнес, туризм и путешествия)
📹 Красивое видео про Крым - https://youtu.be/y62u0CyzhEI
Похвала Ольге
/Олеся Николаева/
Из глубины души воззову, возжалуюсь, возрыдаю,
ибо душа моя содрогается: вон и прядь у меня седая!
Взбунтовались чувства мои, данью обложенные,
выполнять повинности перестали,
как древляне, подвластные граду Киеву,
против князя его восстали.
Плачь, богомудрая Ольга, по убиенном муже – Игоре вселюбимом!
Трепещите, денницей наученные,
древляне моего сердца, –огнем и дымом
будете истреблены за пагубу, за служение супостату,
за погубление своего высокого повелителя
понесете расплату!
Ты, горделивое мое око,
любящее себя во всех отраженьях, во всех
одеяньях,
ты, тщеславное мое дыханье,
кричащее о добрых своих помышленьях,
благородных деяньях,
ты, немилосердное мое сердце,
не прощающее обиды, не спешащее на подмогу,
ты, походка моя неверная,
сворачивающая на унылую, толпящуюся дорогу,
ты, существо мое суеверное,
от ближних шарахающееся, как от порчи
и сглаза,
ты, сладострастное мое мечтание,
любящее убранство, любовную подоплеку
рассказа,
ты, разуменье мое житейское,
разменивающее все, что не влезает в твои карманы,
ты, сознанье мое помраченное,
вместо истины светлой избравшее
свои личные схемы и планы,
вы, лукавые мои губы,
обличающие земную несправедливость,
вы, властолюбивые мои помыслы,
присваивающие чужие владения,
забывающие про стыдливость,
вы, ревнивые мои побуждения,
требующие себе первенства, любви, признанья,
вы, стяжательные мои руки,
чужое с трудом выпускающие, не знающие
подаянья,
вы, лживые мои речи,
кичащиеся высотою смысла, любящие
суетные разговоры,
вы, чувства мои испорченные,
любви убоявшиеся, душегубы, воры!..
Вы, древляне, будете перебиты,
похоронены заживо, выжжены, подобно заразе.
Богомудрая Ольга берется за дело, хороня
любимого князя.
Но уже не вернуть ей живого тепла и таинственной речи с любовью:
будет Ольга до смерти расхлебывать со слезами судьбину вдовью.
Но – Бог в помощь на поприще том,
а на поле сражения старом
богомудрая Ольга на бунт окаянных древлян отвечает мечом и пожаром!
Так и я – в развращенное сердце свое,
в город чувств обезумевших,
в крепость греха и соблазна
чистых жертвенных птиц выпускаю в огне
моего покаянья, –светло и ужасно
полыхают посады, и гибнут древляне,
и солнце восходит с востока...
Богомудрая Ольга в Царьград собирается,
но – до Царьграда далеко!
/Олеся Николаева/
Из глубины души воззову, возжалуюсь, возрыдаю,
ибо душа моя содрогается: вон и прядь у меня седая!
Взбунтовались чувства мои, данью обложенные,
выполнять повинности перестали,
как древляне, подвластные граду Киеву,
против князя его восстали.
Плачь, богомудрая Ольга, по убиенном муже – Игоре вселюбимом!
Трепещите, денницей наученные,
древляне моего сердца, –огнем и дымом
будете истреблены за пагубу, за служение супостату,
за погубление своего высокого повелителя
понесете расплату!
Ты, горделивое мое око,
любящее себя во всех отраженьях, во всех
одеяньях,
ты, тщеславное мое дыханье,
кричащее о добрых своих помышленьях,
благородных деяньях,
ты, немилосердное мое сердце,
не прощающее обиды, не спешащее на подмогу,
ты, походка моя неверная,
сворачивающая на унылую, толпящуюся дорогу,
ты, существо мое суеверное,
от ближних шарахающееся, как от порчи
и сглаза,
ты, сладострастное мое мечтание,
любящее убранство, любовную подоплеку
рассказа,
ты, разуменье мое житейское,
разменивающее все, что не влезает в твои карманы,
ты, сознанье мое помраченное,
вместо истины светлой избравшее
свои личные схемы и планы,
вы, лукавые мои губы,
обличающие земную несправедливость,
вы, властолюбивые мои помыслы,
присваивающие чужие владения,
забывающие про стыдливость,
вы, ревнивые мои побуждения,
требующие себе первенства, любви, признанья,
вы, стяжательные мои руки,
чужое с трудом выпускающие, не знающие
подаянья,
вы, лживые мои речи,
кичащиеся высотою смысла, любящие
суетные разговоры,
вы, чувства мои испорченные,
любви убоявшиеся, душегубы, воры!..
Вы, древляне, будете перебиты,
похоронены заживо, выжжены, подобно заразе.
Богомудрая Ольга берется за дело, хороня
любимого князя.
Но уже не вернуть ей живого тепла и таинственной речи с любовью:
будет Ольга до смерти расхлебывать со слезами судьбину вдовью.
Но – Бог в помощь на поприще том,
а на поле сражения старом
богомудрая Ольга на бунт окаянных древлян отвечает мечом и пожаром!
Так и я – в развращенное сердце свое,
в город чувств обезумевших,
в крепость греха и соблазна
чистых жертвенных птиц выпускаю в огне
моего покаянья, –светло и ужасно
полыхают посады, и гибнут древляне,
и солнце восходит с востока...
Богомудрая Ольга в Царьград собирается,
но – до Царьграда далеко!