Ворон и куропатка
Разочарование иранцев в «западных» идеологиях – национализме, коммунизме и либерализме – отчетливо проявилось в 1960-е. На фоне затухания политической жизни после расцвета 40-х – начала 50-х., установления двухпартийной системы (про которую сами иранцы шутили, что теперь есть два варианта для голосования – «да» и «да, господин») и авторитарной модернизации, проводимой Мохаммадом-Резой Пехлеви, мучительный поиск альтернативы был неизбежен. Стремление найти «третий путь» в иранском случае сводилось не только к возвращению к «красному шиизму», как это предлагал Али Шариати.
Близкий друг Шариати писатель и публицист Джалал-е Ал-е Ахмад (1924–1969) развивает свою критику западных моделей развития Ирана в вышедшем в 1962 г. сочинении «Поражение Западом» (ġarbzādegī). Эта книга становится настоящим интеллектуальным прорывом и своего рода манифестом «иранского нативизма». Ал-е Ахмад провозглашает необходимость «возвращения к себе» и поиска собственных методов построения настоящего и будущего: «Тысячу лет назад Насир Хосров уже все сказал, и это всегда было прямо передо мной. Это он научил меня писать, а не Ньютон или Сартр».
Ал-е Ахмад говорит о приоритете иранского поэта и мыслителя перед Ньютоном и Сартром, таким образом создавая свою особую версию «иранской традиции»: именно на ее основании, по мнению автора, необходимо строить будущее Ирана. Западные стандарты неприменимы для иранской действительности – Ал-е Ахмад называет влияние Запада «болезнью», от которой Ирану необходимо излечиться. «Поражение Западом» – это цивилизационный и культурный вызов навязываемым в течение долгого времени культурным ценностям и встать на собственный путь. «Двести лет мы напоминали ворона, который хочет быть похожим на куропатку», – резюмирует Ал-е Ахмад.
Упоминание двух птиц отнюдь не случайно и отсылает к известной иранской притче, в которой ворон был восхищен оперением и поступью куропатки. Так как он не мог отрастить такие же перья, то хотел научиться ходить, как она, однако в результате забыл собственную поступь. Выбор именно этой истории, приводимой, в частности, последним персидским классиком Джами, также кажется осознанным. В тех случаях, когда Шариати предлагает искать иранскую идентичность в шиизме, Ал-е Ахмад уповает на литературную традицию и пытается найти основу для «особого пути» Ирана именно в его богатейшей культурной традиции, способной бросить вызов Западу.
Ал-е Ахмад, как и Шариати, не дожил до Исламской революции, однако их влияние на революционную идеологию видно невооруженным взглядом и признается (пусть, кажется, и не в должной мере) нынешним иранским официозом. «Третий путь» Ирана четко выражен в революционном лозунге «ни Запад, ни Восток», а в словах лидера революции Рухоллы Хомейни об отсталости мусульман из-за поклонения перед Западом отчетливо прослеживается образность и риторика Ал-е Ахмада: «Чтобы излечить эту болезнь, мы должны заменить западную форму правления на исламскую. До этого все в нашей жизни было на западный манер. Если мы избавимся от этого, то увидим, кто мы есть на самом деле».
Разочарование иранцев в «западных» идеологиях – национализме, коммунизме и либерализме – отчетливо проявилось в 1960-е. На фоне затухания политической жизни после расцвета 40-х – начала 50-х., установления двухпартийной системы (про которую сами иранцы шутили, что теперь есть два варианта для голосования – «да» и «да, господин») и авторитарной модернизации, проводимой Мохаммадом-Резой Пехлеви, мучительный поиск альтернативы был неизбежен. Стремление найти «третий путь» в иранском случае сводилось не только к возвращению к «красному шиизму», как это предлагал Али Шариати.
Близкий друг Шариати писатель и публицист Джалал-е Ал-е Ахмад (1924–1969) развивает свою критику западных моделей развития Ирана в вышедшем в 1962 г. сочинении «Поражение Западом» (ġarbzādegī). Эта книга становится настоящим интеллектуальным прорывом и своего рода манифестом «иранского нативизма». Ал-е Ахмад провозглашает необходимость «возвращения к себе» и поиска собственных методов построения настоящего и будущего: «Тысячу лет назад Насир Хосров уже все сказал, и это всегда было прямо передо мной. Это он научил меня писать, а не Ньютон или Сартр».
Ал-е Ахмад говорит о приоритете иранского поэта и мыслителя перед Ньютоном и Сартром, таким образом создавая свою особую версию «иранской традиции»: именно на ее основании, по мнению автора, необходимо строить будущее Ирана. Западные стандарты неприменимы для иранской действительности – Ал-е Ахмад называет влияние Запада «болезнью», от которой Ирану необходимо излечиться. «Поражение Западом» – это цивилизационный и культурный вызов навязываемым в течение долгого времени культурным ценностям и встать на собственный путь. «Двести лет мы напоминали ворона, который хочет быть похожим на куропатку», – резюмирует Ал-е Ахмад.
Упоминание двух птиц отнюдь не случайно и отсылает к известной иранской притче, в которой ворон был восхищен оперением и поступью куропатки. Так как он не мог отрастить такие же перья, то хотел научиться ходить, как она, однако в результате забыл собственную поступь. Выбор именно этой истории, приводимой, в частности, последним персидским классиком Джами, также кажется осознанным. В тех случаях, когда Шариати предлагает искать иранскую идентичность в шиизме, Ал-е Ахмад уповает на литературную традицию и пытается найти основу для «особого пути» Ирана именно в его богатейшей культурной традиции, способной бросить вызов Западу.
Ал-е Ахмад, как и Шариати, не дожил до Исламской революции, однако их влияние на революционную идеологию видно невооруженным взглядом и признается (пусть, кажется, и не в должной мере) нынешним иранским официозом. «Третий путь» Ирана четко выражен в революционном лозунге «ни Запад, ни Восток», а в словах лидера революции Рухоллы Хомейни об отсталости мусульман из-за поклонения перед Западом отчетливо прослеживается образность и риторика Ал-е Ахмада: «Чтобы излечить эту болезнь, мы должны заменить западную форму правления на исламскую. До этого все в нашей жизни было на западный манер. Если мы избавимся от этого, то увидим, кто мы есть на самом деле».
Forwarded from MiddleEAST
В связи с обращением депутата Милонова в Следственный комитет по поводу Кирилла Семенова, хотелось бы, избегая лишних эмоций, отметить следующее:
1) Не имеет никакого значения, разделяем ли мы чужие воззрения и убеждения, считаем их ложными или верными - если они не содержат призывов к насилию, они имеют право на существование.
2) Странно видеть рассуждения относительно того, является ли Семенов востоковедом, экспертом. Их вбрасывают ради того, чтобы делигитимизировать статус Кирилла и выставить его маргиналом - для дальнейшей расправы. Со стороны экспертного сообщества необходимо четко и ясно обозначить: Кирилл Семенов является признанным экспертом по Ближнему Востоку.
3)Увы, Милонов и ему подобные не первые открыли ящик Пандоры - борьба с инакомыслием захватывает все новые сферы общественной мысли, ставя под угрозу ее дальнейшее развитие (которое возможно только в условии конкуренции, борьбы разных идей и концепций). Лучший способ убить экспертизу по Ближнему Востоку - начать огульно обвинять специалистов по политическому исламу в «исламизме», специалистов по Турции в «лоббировании интересов Турции» и так далее.
Если нам суждено теперь жить в эпоху «генеральных линий», то пусть их обозначат авторитетные арабисты (типа Наумкина), но не депутат-клоун Милонов посредством следственного комитета.
4) Необходимо всеми силами бороться с «милоновщиной» - начав с работы с общественным мнением, заканчивая подачей в суд на «депутата» за клевету и информацию, порочащую репутацию. Они наглеют, если не получают достойного отпора.
1) Не имеет никакого значения, разделяем ли мы чужие воззрения и убеждения, считаем их ложными или верными - если они не содержат призывов к насилию, они имеют право на существование.
2) Странно видеть рассуждения относительно того, является ли Семенов востоковедом, экспертом. Их вбрасывают ради того, чтобы делигитимизировать статус Кирилла и выставить его маргиналом - для дальнейшей расправы. Со стороны экспертного сообщества необходимо четко и ясно обозначить: Кирилл Семенов является признанным экспертом по Ближнему Востоку.
3)Увы, Милонов и ему подобные не первые открыли ящик Пандоры - борьба с инакомыслием захватывает все новые сферы общественной мысли, ставя под угрозу ее дальнейшее развитие (которое возможно только в условии конкуренции, борьбы разных идей и концепций). Лучший способ убить экспертизу по Ближнему Востоку - начать огульно обвинять специалистов по политическому исламу в «исламизме», специалистов по Турции в «лоббировании интересов Турции» и так далее.
Если нам суждено теперь жить в эпоху «генеральных линий», то пусть их обозначат авторитетные арабисты (типа Наумкина), но не депутат-клоун Милонов посредством следственного комитета.
4) Необходимо всеми силами бороться с «милоновщиной» - начав с работы с общественным мнением, заканчивая подачей в суд на «депутата» за клевету и информацию, порочащую репутацию. Они наглеют, если не получают достойного отпора.
В рассылке одного известного ресурса пришел вопрос «Любят ли иранцы Резу Пехлеви?». Из любопытства я решил заглянуть в ответы и обнаружил там два ответа, отлично демонстрирующих генеральные линии восприятия основателя династии Пехлеви современными иранцами. Более того, обе эти линии непротиворечиво вплетены в политический дискурс, доминирующий в иранском обществе в последнее пятидесятилетие.
Pax Iranica
В рассылке одного известного ресурса пришел вопрос «Любят ли иранцы Резу Пехлеви?». Из любопытства я решил заглянуть в ответы и обнаружил там два ответа, отлично демонстрирующих генеральные линии восприятия основателя династии Пехлеви современными иранцами.…
Один из ответов фактически с точностью воспроизводит хорошо известный нам по российским войнам памяти тезис о «сильной руке». Бесполезно спорить с тем, что именно в эпоху правления Резы в Иране происходила экстенсивная модернизация и вестернизация, а главными витринами той эпохи являются Трансиранская железная дорога, женщины в европейских нарядах и медицинский факультет Тегеранского университета. Идея сильного и независимого Ирана, выполняющего свою великую миссию, в той или иной форме бередила умы интеллектуалов и государственных деятелей на протяжении последних полутора столетий. Она же находит свое отражение в разных начинаниях этого периода – от модернизации Резы до ядерной программы в современном Иране.
Второй ответ также весьма симптоматичен: в нем выражена «колониальная травма» иранского общества. Иран никогда не был колонией, но долгое время находился под колоссальным влиянием западных держав: России, Британии, США. Это влияние, как реальное, так и мнимое, дало пищу для множества фобий, главная из которых – неверие в самостоятельность политических акторов. Идея «самостоятельности» также является одной из смыслообразующих для современной иранской политики и, что интересно, выражается, в том числе, и в борьбе с разного сорта «влияниями».
Удивительно, что оба эти ответа, казалось бы, имеющие противоположную окраску, восходят к одним и тем же стержневым понятиям – силы, независимости и самостоятельности. Не менее удивительным кажется тот факт, что в коллективной исторической памяти практически не находится места политическим заключенным и жертвам эпохи Резы Пехлеви. По сути, главной рефлексией этой травмы являются «Тюремные записки» и «Пятьдесят три человека» – два произведения Бозорга Алави, выпущенные в1940-х годах, когда с приходом к власти молодого Мухаммада-Резы Пехлеви в Иране началась кратковременная либерализация политической жизни.
Алави был одним из 53 осужденных за коммунистическую агитацию на большом процессе 1937 года, хотя и утверждал, что он был членом литературного кружка, на котором, среди прочего, обсуждалась и марксистские произведения. Общественная дискуссия о жертвах эпохи Резы-шаха была остановлена после разгрома левой и националистической оппозиции и маргинализации «нежелательных элементов» (так, был запрещен самый известный роман Алави – «Ее глаза»). Взгляды репрессированных оппонентов Резы не позволили им оказаться в первых рядах «пострадавших от шахского режима» после Исламской революции – среди фигур прошлого официоз предсказуемо выделял представителей духовенства, хотя тот же Алави сейчас считается классиком персидской прозы и «певцом» довольно абстрактной «свободы».
Второй ответ также весьма симптоматичен: в нем выражена «колониальная травма» иранского общества. Иран никогда не был колонией, но долгое время находился под колоссальным влиянием западных держав: России, Британии, США. Это влияние, как реальное, так и мнимое, дало пищу для множества фобий, главная из которых – неверие в самостоятельность политических акторов. Идея «самостоятельности» также является одной из смыслообразующих для современной иранской политики и, что интересно, выражается, в том числе, и в борьбе с разного сорта «влияниями».
Удивительно, что оба эти ответа, казалось бы, имеющие противоположную окраску, восходят к одним и тем же стержневым понятиям – силы, независимости и самостоятельности. Не менее удивительным кажется тот факт, что в коллективной исторической памяти практически не находится места политическим заключенным и жертвам эпохи Резы Пехлеви. По сути, главной рефлексией этой травмы являются «Тюремные записки» и «Пятьдесят три человека» – два произведения Бозорга Алави, выпущенные в1940-х годах, когда с приходом к власти молодого Мухаммада-Резы Пехлеви в Иране началась кратковременная либерализация политической жизни.
Алави был одним из 53 осужденных за коммунистическую агитацию на большом процессе 1937 года, хотя и утверждал, что он был членом литературного кружка, на котором, среди прочего, обсуждалась и марксистские произведения. Общественная дискуссия о жертвах эпохи Резы-шаха была остановлена после разгрома левой и националистической оппозиции и маргинализации «нежелательных элементов» (так, был запрещен самый известный роман Алави – «Ее глаза»). Взгляды репрессированных оппонентов Резы не позволили им оказаться в первых рядах «пострадавших от шахского режима» после Исламской революции – среди фигур прошлого официоз предсказуемо выделял представителей духовенства, хотя тот же Алави сейчас считается классиком персидской прозы и «певцом» довольно абстрактной «свободы».
@wildfield приводит воспоминания ираниста Владимира Иванова, я тоже добавлю в копилку знаний отрывок из его письма его коллеге Анри Корбену 1951 года, в котором он размышляет о судьбах Ирана.
«Печально, что в Персии продолжаются волнения. Я бы очень хотел прожить год-другой в маленьком захолустном городке, который остался вдалеке от прогресса цивилизации. Мои нервы отдохнули бы от постоянных мучений и беспокойств цивилизованной жизни. Но сейчас для меня с моим британским паспортом это практически невозможно. Зная Персию с 1910 г., я бы искренне пожелал персам одну вещь (извините за парадоксальную откровенность), а именно – скорейшего вхождения под власть Советской России. Большевики одним махом с жестокостью искоренят курение опиума, они устроят так, что персы излечатся от своего сифилиса, уменьшатся их беспросветная нищета и бесконечные страдания, паразитические классы исчезнут. И я абсолютно и непоколебимо уверен, что через 20-30 лет персы действительно стали бы наиболее передовой нацией в Азии»
«Печально, что в Персии продолжаются волнения. Я бы очень хотел прожить год-другой в маленьком захолустном городке, который остался вдалеке от прогресса цивилизации. Мои нервы отдохнули бы от постоянных мучений и беспокойств цивилизованной жизни. Но сейчас для меня с моим британским паспортом это практически невозможно. Зная Персию с 1910 г., я бы искренне пожелал персам одну вещь (извините за парадоксальную откровенность), а именно – скорейшего вхождения под власть Советской России. Большевики одним махом с жестокостью искоренят курение опиума, они устроят так, что персы излечатся от своего сифилиса, уменьшатся их беспросветная нищета и бесконечные страдания, паразитические классы исчезнут. И я абсолютно и непоколебимо уверен, что через 20-30 лет персы действительно стали бы наиболее передовой нацией в Азии»
Forwarded from Wild Field
Владимир Иванов о встрече с духовным отцом Пакистана, Мухаммадом Икбалом, которая случилась в Лахоре.
"Когда я был там в 1914 году, я посетил местную знаменитость по имени Икбал, 65 лет, адвокат, который в то время набирал популярность благодаря своей философской поэзии на персидском языке. Изначально я относился к нему довольно серьезно и хотел обсудить с ним вопросы индийского суфизма и суфийскую литературу, но в конце концов я обнаружил, что он очень плохо осведомлен об этих предметах. Он хотел обсудить политику и спросил меня, почему русские преследуют мусульман. Я спросил его, откуда он взял такую информацию. Он ответил: "Мы тоже читаем газеты". Я сказал ему, что это чушь - говорить о массовых преследованиях - так как в России было очень много мусульман с высоким воинским званием, а то что писали в его газетах очевидно было британской пропагандой. Его это не убедило, и мы расстались."
"Когда я был там в 1914 году, я посетил местную знаменитость по имени Икбал, 65 лет, адвокат, который в то время набирал популярность благодаря своей философской поэзии на персидском языке. Изначально я относился к нему довольно серьезно и хотел обсудить с ним вопросы индийского суфизма и суфийскую литературу, но в конце концов я обнаружил, что он очень плохо осведомлен об этих предметах. Он хотел обсудить политику и спросил меня, почему русские преследуют мусульман. Я спросил его, откуда он взял такую информацию. Он ответил: "Мы тоже читаем газеты". Я сказал ему, что это чушь - говорить о массовых преследованиях - так как в России было очень много мусульман с высоким воинским званием, а то что писали в его газетах очевидно было британской пропагандой. Его это не убедило, и мы расстались."
Знаменитое письмо Хомейни Горбачеву, который празднует сегодня 90-летие, вызвало довольно серьезную дискуссию в иранских религиозных кругах. В этом письме Хомейни выступал с критикой марксистского учения, предрекая скорый коллапс его экономической и социальной составляющих, и подчеркивал, что западная идеология «не излечит общество от недугов». Хомейни видел проблему советского строя в недостаточной вере в Бога и даже порекомендовал «специалистам» Горбачева обратиться к трудам исламских философов ал-Фараби, Ибн Сины, Сухраварди и Муллы Садры.
Именно эта рекомендация Хомейни вызвала серьезное возмущение среди иранского духовенства. Вскоре группа консервативных религиозных деятелей, назвавшаяся «Защитниками Иерусалима», опубликовала открытое письмо к Хомейни, в котором упрекала его за обращение к трудам «еретика Ибн Сины», «Сухраварди, казненного за выступления против религии» и «Муллы Садры, изгнанного за неправоверные взгляды». Авторы письма считали, что Хомейни следовало ограничиться только ссылками на Коран: по их мнению, философия существовала задолго до пророка Мухаммада, но не могла дать людям того, что дало им откровение, принесенное в мир пророком.
Сам Хомейни, создавая это письмо, видимо, чувствовал себя фигурой, стоящей в одном ряду с Мухаммадом: пророк, как сообщают его жизнеописания, отправил письма с призывом обратиться к истинной вере правителям крупнейших государств его времени – Византии, Ирана и Эфиопии. Он отреагировал на критику еще одним письмом, на этот раз адресованным духовенству. В нем он обрушился на «реакционных мулл», чья глупость нанесла гораздо больший урон, чем изучение философии. Среди прочих обвинений в адрес «ортодоксального» духовенства, в этом письме содержалось еще одно предсказание Хомейни: он считал, что если дела будут продолжаться в том же духе, то мусульманское духовенство проследует по пути христианской церкви в Средние века.
Именно эта рекомендация Хомейни вызвала серьезное возмущение среди иранского духовенства. Вскоре группа консервативных религиозных деятелей, назвавшаяся «Защитниками Иерусалима», опубликовала открытое письмо к Хомейни, в котором упрекала его за обращение к трудам «еретика Ибн Сины», «Сухраварди, казненного за выступления против религии» и «Муллы Садры, изгнанного за неправоверные взгляды». Авторы письма считали, что Хомейни следовало ограничиться только ссылками на Коран: по их мнению, философия существовала задолго до пророка Мухаммада, но не могла дать людям того, что дало им откровение, принесенное в мир пророком.
Сам Хомейни, создавая это письмо, видимо, чувствовал себя фигурой, стоящей в одном ряду с Мухаммадом: пророк, как сообщают его жизнеописания, отправил письма с призывом обратиться к истинной вере правителям крупнейших государств его времени – Византии, Ирана и Эфиопии. Он отреагировал на критику еще одним письмом, на этот раз адресованным духовенству. В нем он обрушился на «реакционных мулл», чья глупость нанесла гораздо больший урон, чем изучение философии. Среди прочих обвинений в адрес «ортодоксального» духовенства, в этом письме содержалось еще одно предсказание Хомейни: он считал, что если дела будут продолжаться в том же духе, то мусульманское духовенство проследует по пути христианской церкви в Средние века.
Мусульманское завоевание Ирана значительно повлияло на религиозную жизнь иранцев – носители новой религии не спешили открыто подавлять обычаи и ритуалы подчиненного им населения, но и не приветствовали их распространение. Празднования Навруза – нового года по иранскому календарю – напрямую отождествлялось с былым величием и наследием доисламских правителей Ирана, а потому Омейяды по мере сил ограничивали празднование «Нового дня».
Аббасиды, пришедшие к власти, на волне антиомейядских и антиарабских настроений изменили свою политику по отношению к иранскому населению, их привычкам и традициям. Примечательный случай произошел во времена правления халифа Муʻтадида (892–902) – он хотел запретить разведение костров в предновогоднюю ночь, однако, опасаясь бунта, отменил приказ. Понимая, что полный запрет на празднование Навруза, не принесет результатов, власти запрещали мусульманам «вести себя, как зимми (податное население)». Получалось у них это далеко не всегда: «Школы были закрыты, а ученики были заняты играми. Мусульмане пили вино и ели чечевицу, подобно зимми, и поливали вместе с ними водой окружающих. Знатные люди делали это в своих домах или садах, а простой народ занимался этим прямо на улицах».
Захватившие власть над большой частью азиатских земель Халифата Буиды праздновали Навруз на официальном уровне. Историк Йакут сообщает, что правитель Адуд ад-Даула проводил торжественную церемонию в своем дворце – слуги приносили «еду, фрукты и цветы на золотых и серебряных подносах». В церемонии также участвовали поэты, читавшие панегирики в адрес правителя, и аккомпанировавшие им музыканты. Все следующие династии, будь то суннитские или шиитские, попав под влияние персидского языка и иранской культуры вообще, продолжали пышное празднование Навруза.
Празднование Навруза вышло за пределы иранского культурного ареала. Так средневековые историки сообщают, что этот праздник отмечался в Йемене «на иранский манер». В Египте во времена Фатимидов Навруз воспринимался как народный праздник со всеми характерными персидскими ритуалами – разведением костров, обменом подарками, песнями и танцами. Мусульмане из Индии принесли традиции Навруза в Южную Африку, а представители народа суахили восприняли и переработали ритуалы, принесенные в их земли мореплавателями. Так древний иранский праздник пережил несколько тысячелетий и распространился далеко за пределы ареала своего изначального распространения.
Аббасиды, пришедшие к власти, на волне антиомейядских и антиарабских настроений изменили свою политику по отношению к иранскому населению, их привычкам и традициям. Примечательный случай произошел во времена правления халифа Муʻтадида (892–902) – он хотел запретить разведение костров в предновогоднюю ночь, однако, опасаясь бунта, отменил приказ. Понимая, что полный запрет на празднование Навруза, не принесет результатов, власти запрещали мусульманам «вести себя, как зимми (податное население)». Получалось у них это далеко не всегда: «Школы были закрыты, а ученики были заняты играми. Мусульмане пили вино и ели чечевицу, подобно зимми, и поливали вместе с ними водой окружающих. Знатные люди делали это в своих домах или садах, а простой народ занимался этим прямо на улицах».
Захватившие власть над большой частью азиатских земель Халифата Буиды праздновали Навруз на официальном уровне. Историк Йакут сообщает, что правитель Адуд ад-Даула проводил торжественную церемонию в своем дворце – слуги приносили «еду, фрукты и цветы на золотых и серебряных подносах». В церемонии также участвовали поэты, читавшие панегирики в адрес правителя, и аккомпанировавшие им музыканты. Все следующие династии, будь то суннитские или шиитские, попав под влияние персидского языка и иранской культуры вообще, продолжали пышное празднование Навруза.
Празднование Навруза вышло за пределы иранского культурного ареала. Так средневековые историки сообщают, что этот праздник отмечался в Йемене «на иранский манер». В Египте во времена Фатимидов Навруз воспринимался как народный праздник со всеми характерными персидскими ритуалами – разведением костров, обменом подарками, песнями и танцами. Мусульмане из Индии принесли традиции Навруза в Южную Африку, а представители народа суахили восприняли и переработали ритуалы, принесенные в их земли мореплавателями. Так древний иранский праздник пережил несколько тысячелетий и распространился далеко за пределы ареала своего изначального распространения.
Сообщения о весьма противоречивой реакции иранцев на 25-летнее соглашение о сотрудничестве с Китаем резонируют с совсем недавним прошлым страны. Еще чуть более столетия назад Иран не просто находился в долговой зависимости от крупнейших европейских держав – угроза нависала над самостоятельностью государства. Внутренние потрясения, неурожаи и эпидемии уронили престиж правящей династии Каджаров, а фактический раздел иранской территории между Россией и Британией в 1907 г. лишь усугубил бедственное положение иранских монархов.
Экономический и политический кризис стал результатом каджарской политики во второй половине XIX в. Все более очевидное технологическое отставание от европейских держав, казалось бы, должно было подталкивать правительство к серьезным политическим и экономическим реформам. Преобразования происходили медленно и встречали резкое сопротивление со стороны консервативной части элиты, а также требовали серьезной финансовой поддержки. Несовершенство налоговой системы и устоявшаяся практика подарков и подношений мешали регулярному пополнению казны. Для покрытия многочисленных расходов двора шах Насир ад-дин решил прибегнуть к выдаче европейцам концессий.
Такая политика привела к тому, что в течение нескольких десятилетий все крупнейшие промыслы и средства коммуникации в стране оказались в руках европейских предпринимателей. Каспийская рыба и табачные плантации, дороги и телеграф, таможня и банковское дело были переданы им в неограниченное пользование в обмен на ежегодное пополнение казны. В 1901 г. указом шаха Музаффар ад-дина Уильям Нокс Д'Арси получил концессию на 60-летнюю разработку нефтяных месторождений практически на всей территории Ирана. Созданная для этого Англо-персидская нефтяная компания предпочитала для обеспечения безопасности производства договариваться с главами местных племен, а не с правительством в Тегеране.
Современные политологи наверняка могли бы охарактеризовать каджарский Иран начала ХХ в. ярким термином failed state. Экономическая и политическая несамостоятельность, коллапс сельского хозяйства, пустая казна и возникновение локальных политических игроков действительно наводят на такое определение. Однако государство Каджаров с трудом можно было назвать словом state даже в краткий период его расцвета. Ванесса Мартин предлагает называть совокупность институтов власти в эту эпоху термином «каджарский пакт»: жизнеспособность власти этой династии обеспечивалась серией неформальных договоров правителей с другими источниками авторитета – религиозного, племенного или финансового. Ослабление центральной власти по сути дезавуировало эти договоренности, а европейские займы и поступления от концессий помогли лишь отсрочить неминуемое падение Каджаров.
В исторической памяти иранцев эпоха Каджаров ассоциируется с коррупцией и деспотизмом слабовольных правителей, засильем европейцев и весьма явной угрозой полной потери суверенитета. Удивительно, но примерно те же словами иранский официоз характеризует и эпоху последнего иранского шаха Мохаммада Резы Пехлеви (только вместо европейцев – американцы). В свою очередь, независимость Ирана, как политическая, так и идеологическая, преподносится как одно из главных достижений Исламской революции и с плохо скрываемой завистью признается даже теми, у кого нет никаких оснований любить нынешний иранский режим. Поэтому и нет ничего удивительного в протестах (пока что словесных, а не физических) против «новой концессии», на этот раз выдаваемой Китаю. Независимость, которую так долго пытались заслужить, теперь оказалось очень просто потерять.
Экономический и политический кризис стал результатом каджарской политики во второй половине XIX в. Все более очевидное технологическое отставание от европейских держав, казалось бы, должно было подталкивать правительство к серьезным политическим и экономическим реформам. Преобразования происходили медленно и встречали резкое сопротивление со стороны консервативной части элиты, а также требовали серьезной финансовой поддержки. Несовершенство налоговой системы и устоявшаяся практика подарков и подношений мешали регулярному пополнению казны. Для покрытия многочисленных расходов двора шах Насир ад-дин решил прибегнуть к выдаче европейцам концессий.
Такая политика привела к тому, что в течение нескольких десятилетий все крупнейшие промыслы и средства коммуникации в стране оказались в руках европейских предпринимателей. Каспийская рыба и табачные плантации, дороги и телеграф, таможня и банковское дело были переданы им в неограниченное пользование в обмен на ежегодное пополнение казны. В 1901 г. указом шаха Музаффар ад-дина Уильям Нокс Д'Арси получил концессию на 60-летнюю разработку нефтяных месторождений практически на всей территории Ирана. Созданная для этого Англо-персидская нефтяная компания предпочитала для обеспечения безопасности производства договариваться с главами местных племен, а не с правительством в Тегеране.
Современные политологи наверняка могли бы охарактеризовать каджарский Иран начала ХХ в. ярким термином failed state. Экономическая и политическая несамостоятельность, коллапс сельского хозяйства, пустая казна и возникновение локальных политических игроков действительно наводят на такое определение. Однако государство Каджаров с трудом можно было назвать словом state даже в краткий период его расцвета. Ванесса Мартин предлагает называть совокупность институтов власти в эту эпоху термином «каджарский пакт»: жизнеспособность власти этой династии обеспечивалась серией неформальных договоров правителей с другими источниками авторитета – религиозного, племенного или финансового. Ослабление центральной власти по сути дезавуировало эти договоренности, а европейские займы и поступления от концессий помогли лишь отсрочить неминуемое падение Каджаров.
В исторической памяти иранцев эпоха Каджаров ассоциируется с коррупцией и деспотизмом слабовольных правителей, засильем европейцев и весьма явной угрозой полной потери суверенитета. Удивительно, но примерно те же словами иранский официоз характеризует и эпоху последнего иранского шаха Мохаммада Резы Пехлеви (только вместо европейцев – американцы). В свою очередь, независимость Ирана, как политическая, так и идеологическая, преподносится как одно из главных достижений Исламской революции и с плохо скрываемой завистью признается даже теми, у кого нет никаких оснований любить нынешний иранский режим. Поэтому и нет ничего удивительного в протестах (пока что словесных, а не физических) против «новой концессии», на этот раз выдаваемой Китаю. Независимость, которую так долго пытались заслужить, теперь оказалось очень просто потерять.
Никакого отношения к Туде данный плакат не имеет. Эта картинка из серии антинацистских плакатов времен второй мировой войны. Филолог Моджтаба Минови, сотрудничавший с ВВС, предложил британцам использовать сюжеты из легендарной истории Ирана для идеологической борьбы с нацистами. А автором этой серии является египетский художник, писавший под псевдонимом Кем.
Сам плакат был создан в 1942 году, а массовое распространение получил в 1943 во время Тегеранской конференции, главные герои которой также изображены здесь.
Сам плакат был создан в 1942 году, а массовое распространение получил в 1943 во время Тегеранской конференции, главные герои которой также изображены здесь.
Forwarded from Abbas Djuma
Иранский антинацистский плакат 40-х. Попытаюсь расшифровать аллюзию (у иранцев все, как всегда, мудрёно):
Итак, человек с флагом - это, по всей видимости, Каве - иранский кузнец, который по легенде поднял восстание против арабского узурпатора Заххака с растущими из плечей змеями.
Ну а Гитлер - это и есть Заххак (или Дахак). В Авесте он изображается в качестве трехглавого змея (как славянский Змей-Горыныч). К лошадиному хвосту привязан Иблис, который, согласно рассказу Фирдоуси, и сделал из Заххака монстра, приняв обличье повара и накормив его мясом животных (до этого, по легенде, люди питались только растениями). А затем присобачил змей (японцы) к плечам Заххака.
И вот, что интересно. По легенде, правление кровожадного Заххака длилось тысячу лет. Каждый день по его приказу убивали двоих юношей (видимо они изображены на заднем плане). А вот «Тысячелетнего рейха» рейха не получилось.
Скорее всего, плакат - дело рук марксистско-ленинской Народной партии Ирана (Туде).
Итак, человек с флагом - это, по всей видимости, Каве - иранский кузнец, который по легенде поднял восстание против арабского узурпатора Заххака с растущими из плечей змеями.
Ну а Гитлер - это и есть Заххак (или Дахак). В Авесте он изображается в качестве трехглавого змея (как славянский Змей-Горыныч). К лошадиному хвосту привязан Иблис, который, согласно рассказу Фирдоуси, и сделал из Заххака монстра, приняв обличье повара и накормив его мясом животных (до этого, по легенде, люди питались только растениями). А затем присобачил змей (японцы) к плечам Заххака.
И вот, что интересно. По легенде, правление кровожадного Заххака длилось тысячу лет. Каждый день по его приказу убивали двоих юношей (видимо они изображены на заднем плане). А вот «Тысячелетнего рейха» рейха не получилось.
Скорее всего, плакат - дело рук марксистско-ленинской Народной партии Ирана (Туде).
Спасибо @middleastguide за новую для меня картинку из этой серии. Под ногой лошади "Рузвельта" можно увидеть автограф художника - другой по сравнению с остальными плакатами серии. Обычно он подписывался латиницей, а здесь мы видим стилизованное начертание его псевдонима (Кем) в арабице.
А здесь можно посмотреть кинохронику визита шаха в Великобританию в 1959 г. Визит состоялся ещё до официального бракосочетания с Фарах, которое прошло в самом конце этого же года.
https://youtu.be/Ajw0IElh_ic
https://youtu.be/Ajw0IElh_ic
YouTube
Shah of Iran state visit to the UK 1959
H.I.M Shahanshah Aryamehr pays his first state visit to the United Kingdom. His Imperial Majesty addresses the city dignitaries at Guildhall of London during his visit, delivering the message of friendship to the British representatives.
Ну и последнее видео. Тот самый королевский визит в Иран 1961 г. в цвете. https://youtu.be/M2t0YFbztCo
YouTube
Queen In Persia (1961)
Technicolor.
Queen in Persia (Iran).
C/U of Persian Flag. L/S of the Shah and Queen Farah waiting of the arrival of Queen Elizabeth II at Tehran airport. L/S of Queen's plane taxiing on runway. L/S of Shah. Queen and Duke walking down steps of aircraft.…
Queen in Persia (Iran).
C/U of Persian Flag. L/S of the Shah and Queen Farah waiting of the arrival of Queen Elizabeth II at Tehran airport. L/S of Queen's plane taxiing on runway. L/S of Shah. Queen and Duke walking down steps of aircraft.…
Материалы газеты Эттелаат о полете Юрия Гагарина. И бонус из светской хроники: фотография Софи Лорен, целующей Гагарина, подписана "Каков на вкус поцелуй Гагарина?"