Мусульманское завоевание Ирана значительно повлияло на религиозную жизнь иранцев – носители новой религии не спешили открыто подавлять обычаи и ритуалы подчиненного им населения, но и не приветствовали их распространение. Празднования Навруза – нового года по иранскому календарю – напрямую отождествлялось с былым величием и наследием доисламских правителей Ирана, а потому Омейяды по мере сил ограничивали празднование «Нового дня».

Аббасиды, пришедшие к власти, на волне антиомейядских и антиарабских настроений изменили свою политику по отношению к иранскому населению, их привычкам и традициям. Примечательный случай произошел во времена правления халифа Муʻтадида (892–902) – он хотел запретить разведение костров в предновогоднюю ночь, однако, опасаясь бунта, отменил приказ. Понимая, что полный запрет на празднование Навруза, не принесет результатов, власти запрещали мусульманам «вести себя, как зимми (податное население)». Получалось у них это далеко не всегда: «Школы были закрыты, а ученики были заняты играми. Мусульмане пили вино и ели чечевицу, подобно зимми, и поливали вместе с ними водой окружающих. Знатные люди делали это в своих домах или садах, а простой народ занимался этим прямо на улицах».

Захватившие власть над большой частью азиатских земель Халифата Буиды праздновали Навруз на официальном уровне. Историк Йакут сообщает, что правитель Адуд ад-Даула проводил торжественную церемонию в своем дворце – слуги приносили «еду, фрукты и цветы на золотых и серебряных подносах». В церемонии также участвовали поэты, читавшие панегирики в адрес правителя, и аккомпанировавшие им музыканты. Все следующие династии, будь то суннитские или шиитские, попав под влияние персидского языка и иранской культуры вообще, продолжали пышное празднование Навруза.

Празднование Навруза вышло за пределы иранского культурного ареала. Так средневековые историки сообщают, что этот праздник отмечался в Йемене «на иранский манер». В Египте во времена Фатимидов Навруз воспринимался как народный праздник со всеми характерными персидскими ритуалами – разведением костров, обменом подарками, песнями и танцами. Мусульмане из Индии принесли традиции Навруза в Южную Африку, а представители народа суахили восприняли и переработали ритуалы, принесенные в их земли мореплавателями. Так древний иранский праздник пережил несколько тысячелетий и распространился далеко за пределы ареала своего изначального распространения.

Сообщения о весьма противоречивой реакции иранцев на 25-летнее соглашение о сотрудничестве с Китаем резонируют с совсем недавним прошлым страны. Еще чуть более столетия назад Иран не просто находился в долговой зависимости от крупнейших европейских держав – угроза нависала над самостоятельностью государства. Внутренние потрясения, неурожаи и эпидемии уронили престиж правящей династии Каджаров, а фактический раздел иранской территории между Россией и Британией в 1907 г. лишь усугубил бедственное положение иранских монархов.

Экономический и политический кризис стал результатом каджарской политики во второй половине XIX в. Все более очевидное технологическое отставание от европейских держав, казалось бы, должно было подталкивать правительство к серьезным политическим и экономическим реформам. Преобразования происходили медленно и встречали резкое сопротивление со стороны консервативной части элиты, а также требовали серьезной финансовой поддержки. Несовершенство налоговой системы и устоявшаяся практика подарков и подношений мешали регулярному пополнению казны. Для покрытия многочисленных расходов двора шах Насир ад-дин решил прибегнуть к выдаче европейцам концессий.

Такая политика привела к тому, что в течение нескольких десятилетий все крупнейшие промыслы и средства коммуникации в стране оказались в руках европейских предпринимателей. Каспийская рыба и табачные плантации, дороги и телеграф, таможня и банковское дело были переданы им в неограниченное пользование в обмен на ежегодное пополнение казны. В 1901 г. указом шаха Музаффар ад-дина Уильям Нокс Д'Арси получил концессию на 60-летнюю разработку нефтяных месторождений практически на всей территории Ирана. Созданная для этого Англо-персидская нефтяная компания предпочитала для обеспечения безопасности производства договариваться с главами местных племен, а не с правительством в Тегеране.

Современные политологи наверняка могли бы охарактеризовать каджарский Иран начала ХХ в. ярким термином failed state. Экономическая и политическая несамостоятельность, коллапс сельского хозяйства, пустая казна и возникновение локальных политических игроков действительно наводят на такое определение. Однако государство Каджаров с трудом можно было назвать словом state даже в краткий период его расцвета. Ванесса Мартин предлагает называть совокупность институтов власти в эту эпоху термином «каджарский пакт»: жизнеспособность власти этой династии обеспечивалась серией неформальных договоров правителей с другими источниками авторитета – религиозного, племенного или финансового. Ослабление центральной власти по сути дезавуировало эти договоренности, а европейские займы и поступления от концессий помогли лишь отсрочить неминуемое падение Каджаров.

В исторической памяти иранцев эпоха Каджаров ассоциируется с коррупцией и деспотизмом слабовольных правителей, засильем европейцев и весьма явной угрозой полной потери суверенитета. Удивительно, но примерно те же словами иранский официоз характеризует и эпоху последнего иранского шаха Мохаммада Резы Пехлеви (только вместо европейцев – американцы). В свою очередь, независимость Ирана, как политическая, так и идеологическая, преподносится как одно из главных достижений Исламской революции и с плохо скрываемой завистью признается даже теми, у кого нет никаких оснований любить нынешний иранский режим. Поэтому и нет ничего удивительного в протестах (пока что словесных, а не физических) против «новой концессии», на этот раз выдаваемой Китаю. Независимость, которую так долго пытались заслужить, теперь оказалось очень просто потерять.

Никакого отношения к Туде данный плакат не имеет. Эта картинка из серии антинацистских плакатов времен второй мировой войны. Филолог Моджтаба Минови, сотрудничавший с ВВС, предложил британцам использовать сюжеты из легендарной истории Ирана для идеологической борьбы с нацистами. А автором этой серии является египетский художник, писавший под псевдонимом Кем.

Сам плакат был создан в 1942 году, а массовое распространение получил в 1943 во время Тегеранской конференции, главные герои которой также изображены здесь.

Иранский антинацистский плакат 40-х. Попытаюсь расшифровать аллюзию (у иранцев все, как всегда, мудрёно):

Итак, человек с флагом - это, по всей видимости, Каве - иранский кузнец, который по легенде поднял восстание против арабского узурпатора Заххака с растущими из плечей змеями.

Ну а Гитлер - это и есть Заххак (или Дахак). В Авесте он изображается в качестве трехглавого змея (как славянский Змей-Горыныч). К лошадиному хвосту привязан Иблис, который, согласно рассказу Фирдоуси, и сделал из Заххака монстра, приняв обличье повара и накормив его мясом животных (до этого, по легенде, люди питались только растениями). А затем присобачил змей (японцы) к плечам Заххака.

И вот, что интересно. По легенде, правление кровожадного Заххака длилось тысячу лет. Каждый день по его приказу убивали двоих юношей (видимо они изображены на заднем плане). А вот «Тысячелетнего рейха» рейха не получилось.

Скорее всего, плакат - дело рук марксистско-ленинской Народной партии Ирана (Туде).

Ну и раз уж зашел разговор, то вот пример визуальной пропаганды иранских левых с использованием кузнеца Каве. Гилянская советская республика, 1920 г. Забавно, что антимонархисты продолжали называть цену марок в монетах "шахи", очевидно апеллирующих к шаху.

Спасибо @middleastguide за новую для меня картинку из этой серии. Под ногой лошади "Рузвельта" можно увидеть автограф художника - другой по сравнению с остальными плакатами серии. Обычно он подписывался латиницей, а здесь мы видим стилизованное начертание его псевдонима (Кем) в арабице.

Королева Елизавета II и принц Филипп вместе с Мохаммадом Резой Пехлеви и его супругой Фарах на приеме в британском посольстве. Фотография была сделана во время визита Елизаветы в 1961 г. Удивительно, что Филипп был всего на несколько лет моложе последнего иранского шаха.

А здесь можно посмотреть кинохронику визита шаха в Великобританию в 1959 г. Визит состоялся ещё до официального бракосочетания с Фарах, которое прошло в самом конце этого же года.
https://youtu.be/Ajw0IElh_ic

Ну и последнее видео. Тот самый королевский визит в Иран 1961 г. в цвете. https://youtu.be/M2t0YFbztCo

Иран эпохи Каджаров активно знакомился не только с достижениями технического прогресса европейских государств, но и с новыми веяниями в политической сфере. Так, XIX век стал временем проникновения в Иран представлений о парламентаризме, конституции и демократии. Постепенно иранская элита знакомилась и с гулявшими по Европе идеями национализма, хотя, как отмечают отдельные исследователи, некоторые протонационалистические тенденции были распространены в Иране задолго до эпохи формирования национальных государств на Западе.

В отличие от их предшественников Сефевидов (вряд ли стоит считать правивших в промежутке Афшаридов и Зендов всерьез укрепившимися династиями), Каджары не опирались на прямое родство с шиитскими имамами. Осознавая религиозный и политический авторитет шиитской аристократии, каджарские правители и их соратники жертвовали большие суммы на строительство мечетей, проведение шиитских траурных ритуалов и поддержку духовенства. Так, первой постановкой в театре, построенном в Тегеране после того, как шах Насир ад-дин посетил Альберт-холл в Лондоне, была шиитская мистерия та'зийе. Каджары не только словом, но и делом доказывали, что являются защитниками ислама и шиизма в особенности, однако стремились к использованию и других источников легитимности.

Научные открытия XVIII-XIX веков расширили представления европейских ученых об истории Ирана. Благодаря дешифровке средне- и древнеперсидского языков выяснилось, что барельефы, авторство которых приписывалось легендарным героям иранского эпоса, были высечены по приказу Сасанидов, а Бехистунская надпись повествует о подавлении мятежа ахеменидским правителем Дарием I. Государственный патронаж переводов европейских научных работ на персидский язык уже в скором времени сделал известными иранцам эти достижения ориенталистики.

Каджарские монархи были заинтересованы древней историей не только из чистого любопытства – они видели в ней мощный потенциал для легитимации. Правители активно поддерживали не только шиитские ритуалы и институты, но и распространение знаний о доисламском прошлом Ирана. Именно под покровительством двора проводились чтения главного иранского эпоса «Шах-наме», воспевающего Иран до арабского завоевания, а с развитием технологий книгопечатания именно произведение Фирдоуси, а также его адаптации распространялись активнее остальных.

Сами Каджары, которых популярное мнение изображает недалекими деспотами, делали ставку на развивавшиеся в иранском обществе идеи романтического национализма. Придворный поэт Саба создал поэму «Шахиншах-наме», в котором восхвалял деяния каджарской династии, ориентируясь на произведение Фирдоуси. Вельможа И'тимад ас-салтане написал хронику Аршакидов – другой иранской доисламской династии. При дворе довольно быстро был сделан перевод книги «Седьмая великая монархия Востока» Дж. Роулинсона, в котором Сасаниды назывались «настоящими правителями Ирана». Удивительно, но особые отношения преемственности у иранских монархов сложились именно с Аршакидами: сначала Каджары, а потом и Пехлеви указывали на свое происхождение от великих парфянских родов.

Увлечение иранской древностью, равно как и политика государственного национализма, пиком которых стала эпоха Пехлеви, вовсе не были их изобретением. Все эти процессы процветали уже во времена Каджаров. Однако туман «нарратива отсталости» застилает глаза: официальная иранская историография и удивительно схожая с ней в ряде оценок советская историческая наука укоренили миф об избалованных деспотах и несамостоятельных правителях эпохи Каджаров.

Каджарский правитель Фатх-Али убивает русского генерала. Миниатюра из «Шахиншах-наме» придворного поэта Саба, воспевающей подвиги Каджаров. Сюжет истории выполнен по лекалам из эпоса «Шах-наме», на который и ориентировался Саба: два предводителя армий сходятся в поединке.

В средневековой иранской литературе главными ролевыми моделями правителя были сасанидский правитель Хосров Ануширван, коранический пророк Сулейман и Искандар, образ которого имел не так много общего с прототипом – Александром Македонским – и сложился под влиянием эллинистического романа об Александре. Разумеется, ряды идеальных правителей не ограничивались этой троицей. Однако именно эти правители выступали главными авторитетами в многочисленных «княжьих зерцалах», а панегирик любому монарху обязательно содержал его уподобление одному из них.

Новые времена требовали новых героев. Сторонники реформ при дворе Каджаров стремились вдохновить монархов на преобразования, используя новые ролевые модели. Здесь свою роль сыграло более тесное знакомство иранской элиты с достижениями европейских государств, а также с их историей. Считалось, что образы европейских монархов-реформаторов в данном случае могут послужить образцами для каджарских правителей.

Мирза Таги-хан Амир Кабир, главный двигатель иранских реформ середины XIX в., посчитал, что примеры западных правителей станут авторитетными для шаха Насир ад-дина. Ради этой цели Амир Кабир заказал перевод биографии Наполеона на персидский язык, а уже позднее при иранском дворе появились переводные жизнеописания Петра I, Карла XII и Вильгельма I. Выбор персоналий подсказывает, как иранские реформаторы видели сам процесс преобразований. Модернизация Ирана в их понимании должна была быть исключительно авторитарной и осуществляться по воле и под началом монарха.

Переводческое движение, организованное с целью знакомства просвещенной публики с достижениями Европы, не было эксклюзивно иранским явлением. Египетский реформатор Мухаммад Али испытывал личный интерес к биографиям выдающихся европейских правителей и заказал их переводы на османский язык. Список его фаворитов, впрочем, несильно отличался от иранского: место Вильгельма I, который в то время и не помышлял об императорском титуле, занимала Екатерина II.

Даже ориентируясь на европейский опыт, участники авторитарной модели управления государством ищут и в истории, и в современной повестке примеры, которые являются наиболее подходящими для их политических взглядов. Кажется, нет ничего удивительного в том, что именно проект авторитарной модернизации был в итоге осуществлен в Иране в ХХ веке.

Передовица иранской газеты "Азербайджан" 9 мая 1946 г., рассказывающая о первой годовщине "дня победы демократических наций над фашизмом". Газета выпускалась просоветской Демократической партией Азербайджана на азербайджанском языке. Официальная пресса по понятным причинам обделила дату своим вниманием.

«Борьба N напоминает борьбу Карла Маркса. Оба они были иудеями. Оба они отвергали принятые в обществе традиционные нормы. Как и Маркс, N был объектом нападок. У N было немного последователей при жизни, хотя при этом у Маркса было множество сторонников, видевших в нем надежду нового мира. Возможно, дело в том, что N не принес ничего нового для мира, а только лишь то, за что мир его никогда не простит. Он избавил людей от иллюзий».

«Теории Фрейда сотрясли научный мир до основания и вызывали такое же волнение, какое в свое время вызвали начинания Карла Маркса и идея социализма» – писал автор первого персидского перевода «Толкования сновидений» Мухаммад Хавар. Этот перевод увидел свет в 1949 г., открыв путь научному осмыслению фрейдистского учения в Иране. Впрочем, довольно долгое время в восприятии иранцев Фрейд был не столько основоположником новой психологической теории, сколько мыслителем, ниспровергающим сложившуюся систему ценностей традиционного общества.

Историю иранской психологии в том или ином виде можно возвести к трудам Ибн Сины (X–XI вв.), который рассматривал взаимоотношения души и тела в знаменитом «Каноне врачебной науки». Наука о «познании души» была одним из важных направлений восточного аристотелизма, течения, к которому принадлежал Ибн Сина. «Древняя мудрость» была для арабских и персидских последователей Аристотеля универсальным источником знаний, а сам греческий философ служил непререкаемым авторитетом. «Наука о познании души оставалась в чреве мысли Аристотеля в Древней Греции, откуда распространилась по миру и попала в том числе в Персию. Здесь она была у груди матери вплоть до XIX в., когда Вундт отлучил дитя от матери при помощи эликсира, созданного им в Лейпцигской лаборатории» – метафорично описывает историю психологии один из иранских специалистов.

Иранская образованная публика познакомилась с идеями Фрейда раньше, чем его работы были переведены на персидский язык. Один из самых знаменитых иранских писателей Садек Хедаят активно опирался на фрейдистские концепты в своих произведениях. Его перу также принадлежит ряд фрейдистских памфлетов, в которых сам основатель психоанализа предстает скорее в обличии интеллектуала – Хедаят называет его «философом». Таким образом, первое появление Фрейда в иранских интеллектуальных кругах никак не было связано с его теоретическими или терапевтическими идеями.

Интеллектуалы 40-50-х гг. находились под большим влиянием марксистских идей, рупором которых в Иране была партия «Туде». Такая среда влияла и на восприятие идей Фрейда, который выступал в первых переводах как борец с предрассудками и суевериями и становился фигурой, равновеликой Марксу, ниспровергателю старого социального порядка. Как и в работах египетских интеллектуалов того времени, ключевыми направлениями мысли были идеи о полной политической и культурной деколонизации и освобождении угнетенных – именно колониальные силы часто назывались ответственными за те несчастья, которые выпали на долю иранской нации. Другими словами, в обличье фрейдизма первые иранские интерпретаторы Фрейда преподносили критику действующего режима с точки зрения марксизма и национализма.

В еврофильски настроенных иранских интеллектуальных кругах 40-50-х гг. Фрейд выступал в образе «агента модернизма» – именно он, по мнению ранних интерпретаторов, взвалил на себя ношу избавления человечества от заблуждений. Восприятие теорий Фрейда в Иране происходило в марксистском духе, а основатель психоанализа превращался в борца со суевериями и «консерватизмом традиционного общества».