"Молодая Америка в лице молодого Баскервиля принесла свою жертву молодой Конституции Ирана"

В доме Конституции в Тебризе среди бюстов и изображений иранских конституционалистов есть бюст американца Говарда Баскервиля. Баскервиль, выходец из пресвитерианской семьи и выпускник Пристонского университета, погиб во время Конституционной революции, обороняя Тебриз от шахских войск.

Баскервиль прибыл в Тебриз сразу после окончания университа и начал преподавать в миссионерской школе American Memorial School - он учил английскому, европейской истории, геометрии, был инструктором по теннису и верховой езде, а также руководил постановкой "Венецианского купца". Баскервиль поначалу совсем не знал ни персидского, ни азербайджанского тюрки и пользовался услугами переводчика при неформальных встречах со своими учениками. Доходило до смешного: во время празднований Ноуруза американский учитель никак не мог заучить фразу "Поздравляю вас всех с Новым годом!" по-персидски. Несмотря на языковой барьер, Баскервиль был одним из самых востребованных учителей школы, а его занятия по истории (особенно - по истории Французской революции) пользовались огромной популярностью.

Начало Конституционной революции и появление тебризского движения конституционалистов сперва мало интересовали Баскервиля. Поворотным моментом для него стала смерть его коллеги и близкого друга Хасана Шарифзаде. После этого Баскервиль примкнул к конституционному движению в роли инструктора - но на этот раз не тенниса или верховой езды. Сам он прошел военную службу еще находясь в США, а сейчас был готов обучать азам армейского дела добровольцев, записавшихся в ряды сторонников Конституции. Активное вмешательство американского гражданина во внутренние дела Ирана беспокоило консула США в Тебризе - тот требовал от Баскервиля отказаться от помощи конституционалистам. Не в восторге от наличия американца среди защитников Конституции был и "вождь народа" Саттар-хан, руководитель тебризских революционых отрядов фидаев - "готовых пожертвовать свои жизни". Баскервиль упорно продолжал: "Разница между мной и этими людьми - лишь в месте рождения, а это невеликая разница".

Баскервиль погиб на поле боя в апреле 1909 года за 9 дней до своего 24-летия в самый тяжелый момент для тебризских конституционалистов - город осаждали шахские войска, а поддерживавшая иранского шаха Россия планировала оказать ему военную помощь. На похоронах "Американского Лафайета", собралось очень много людей. Очевидец тех событий публицист Ахмад Кесрави писал: "Поскольку Баскервиль был нашим гостем, то всякий, кто узнавал о его смерти, испытывал великую тоску и печаль". Через несколько недель после смерти Баскервиля в Тебриз вошел отряд российской армии, разгромивший силы конституционалистов.

В память о погибшем американце его соратники решили отправить его родителям ковер с его портретом, однако пересылка несколько раз откладывалась, а из-за начала Первой мировой войны и вовсе не состоялась.

В декабре 1979 года во время кризиса, связанного с захватом американского посольства в Тегеране, группа американских священников прибыла в Тегеран для встречи с аятоллой Хомейни. В последний день визита во время экскурсии по мечети к ним на хорошем английском обратился один из иранцев: "Где же они, нынешние американские Баскервили?"

Тот самый ковер с портретом Баскервиля

"Как хороша женщина, низвергающая мужчин!"

Ряд современных иранских историков, охочих до драматичных нарративов, в которых длительный политический кризис династии и начало ее заката тесно переплетены со всеобщим падением нравов, называют признаком морального разложения общества при поздних Ильханидах (в особенности в период их «опеки» со стороны Чобанидов) «тлетворное влияние женщин при дворе». Вот одна из их любимых историй, иллюстрирующих этот тезис.
Иззат-Малик-хатун, супруга правителя Хасана Кучека из династии Чобанидов («Кучек» означает «малый», так его звали из-за их соперничества с Хасаном Бозоргом, «большим», основателем династии Джалаиридов) состояла в тайных любовных отношениях с одним из эмиров мужа. Боясь быть раскрытой, она замыслила убийство благоверного, о чем позже сложил едкие стихи придворный поэт Джалаиридов Салман Саваджи:

"От хиджры посланника в 744 году
В конце раджаба случилось изумительное событие.
Женщина, какая женщина, благо из благ мира
Силой своей руки яйца шейха Хасана
Схватила и сильно держала, пока не умер!
Как хороша женщина с яйцами, низвергающая мужчин!"

Некоторые исследователи, впрочем, по (не)известным причинам заменяют обстоятельства истории, сообщая, что она-де «крепко держала» подушку, которой душила мужа. Но словарь все знает и не оставляет выбора. К тому же в версию с подушкой не ложится «женщина с яйцами» из последней строки – такой мастер слова, как Салман Саваджи не мог взять это определение «с потолка».

Иранцы против таарофа

Важной частью иранской культуры, бросающейся в глаза иностранцам, является таароф. Это не просто свод правил и норм вежливости (говорить уважительно о собеседнике, а о себе, наоборот, уничижительно), а своеобразная игра, которой увлечены носители культуры, и которая может показаться обманом и фальшью стороннему наблюдателю. Ее правила не предполагают отклонений от курса: если продавец говорит вам, что этот товар ничего не стоит, то это не значит, что вы можете радостно схватить его и уйти, напротив, отказ принять деньги является только началом игры, а вам нужно еще раз настойчиво спросить цену товара и, возможно, снова получить такой же ответ. Это лишь один из множества примеров таарофа, речь сейчас не совсем о нем.

События первой половины XIX века обнажили колоссальное превосходство европейских империй над государством Каджаров, поэтому зарождавшаяся иранская интеллигенция вела активные дебаты, главным образом, стремясь ответить на вопросы диады им. Герцена-Чернышевского – «Кто виноват и что делать?». Виновниками назывались не только отсталый политический строй, устаревшая судебная система, необразованное общество или религия, охватывающая все сферы жизни человека. Доставалось, например, персидскому языку – арабская графика объявлялась очень трудной (не верьте, это все глупости – прим. автора), и поэтому обсуждались предложения об упрощении или отмене арабицы.

Уже в начале 20-х годов ХХ века, когда бывший командир Персидской казачьей бригады Реза-хан Савадкухи только прокладывал себе путь к престолу, один из главных в будущем идеологов его реформ и архитектор новой судебной системы Ирана Али Акбар Давар опубликовал статью, в которой обвинял во многих бедах иранского народа именно таароф: «Каждый сорокалетний иранец минимум четыре года своей жизни тратит на бесплодные встречи и безрезультатные приемы. И это лишь на первый взгляд кажется преувеличением: возьмите тетрадь и ручку и попробуйте записать, сколько времени вы тратите на таароф за неделю, а на восьмой день подсчитайте, сколько часов своей жизни вы провели в пустых упражнениях в вежливости».

Далее Давар смягчается и не предлагает совсем отменить таароф: пусть он остается в частной жизни людей, но никак не затрагивает политическую сферу. «Больно, что наша великая нация везде и всегда проявляет вежливость, даже в политике».

Вот это очень интересная картинка, играющая сразу с двумя историями из эпического наследия Ирана.

Одним из наиболее ярких и уж точно самым запоминающимся сюжетом т.н. легендарной части Шахнаме является сюжет об иноземном властителе Ирана - змееподобном Заххаке. Он, подстрекаемый Иблисом, сначала убил своего отца и стал царём своих земель, а а потом захватил иранский престол, убив добродетельного, но возгордившегося своими доблестями царя Джамшида. Затем, обманутый Иблисом, он получил от него "в дар" двух змей, растущих из его плеч. Змей нужно было кормить (убить их было невозможно), поэтому им ежедневно скрамливали мозги двух юношей.

Однажды Заххак видит сон, события которого ему растолковали следующим образом: мол, придёт Фаридун, который тебя свергнет и убьёт. Заххак начинает собирать армию для борьбы с Фаридуном и тут появляется второй герой, важный для нашей истории. Кузнец Каве возмущается, что у него забирают на войну последнего сына (остальных уже скормили змеям) и пришёл к царю. Царь неожиданно соглашается с доводами кузнеца, однако в обмен на возвращение сына попросил подписать письмо, в котором Каве бы подтверждал, что Заххак милостивый царь. Тут Каве не выдерживает, бросает письмо на пол, выходит из царского дворца, берет палку, водружает на неё свой фартук и собирает народ для помощи Фаридуну. Так, согласно легенде появляется знамя Ирана. Фаридуну затем удаётся победить Заххака и свергнуть змееподобного иноземного царя с иранского престола.

Уже позже Заххаком стали называть любого неправедного правителя-тирана: им успели побывать и шахи династии Каджаров, и последний иранский шах Мохаммад Реза Пехлеви (его Иблисом конечно же была Америка), и даже Гитлер. Вот теперь сюжет о Заххаке используется как составная часть истории о генерале Солеймани: он в образе Каве-Фаридуна побеждает иноземного властителя - змееподобную Америку. Вот так иранский доисламский эпический сюжет с мифологическими корнями отлично ложится на шиитские рельсы.

Новый постер на сайте духовного лидера:

"Сулеймани был самым великим командиром в борьбе с терроризмом"

*Очевидно, что жителей России герой, поражающий копьем змия, наводит на определённые ассоциации

Благодарность вождя

В 1963 году после июньских демонстраций против «Белой революции» шаха Мохаммада-Резы Пехлеви – комплекса реформ, которые, по мнению монарха, должны были избавить Иран от пережитков традиционного уклада, ускорить модернизационные процессы и за несколько десятилетий обеспечить стране мощный экономический рост и место в числе крупнейших экономик мира, – аятолла Хомейни как зачинщик выступлений был заключен под стражу САВАКом, иранской тайной полицией. Его как важного заключенного отправили не в тюрьму, а держали под почетным домашним арестом на одной из загородных вилл, принадлежавших САВАКу. Шах и его окружение активно обсуждали, что дальше делать с популярным в народе крупным шиитским авторитетом.

Генерал Хусейн Пакраван, возглавлявший в те времена САВАК, по воспоминаниям его жены испытывал большой интерес к Хомейни. Они несколько раз обедали вместе, и Пакраван, получивший хорошее франкофильское образование (как и многие представители иранской политической элиты того времени), отмечал удивительную харизму и энергетику аятоллы, равно как и его полную неосведомленность в вопросах мировой истории и философии – якобы в одном из разговоров Хомейни заявил, что Америка уже 25 веков угнетает Иран.

Пакраван был одним из тех, кто не поддерживал силовой вариант решения судьбы Хомейни. Считается, что он лично отговорил шаха от вынесения аятолле смертного приговора и вместе с ведущим религиозным авторитетом Ирана аятоллой Шариатмадари разработал план по дарованию Хомейни своего рода неприкосновенности – назначения его «великим аятоллой» (самый высокий пост в шиитской иерархии). Пакраван также убедил монарха, что Хомейни оценит широту жеста и не будет вести антишахскую деятельность, если его выслать из страны. Существует, впрочем, и другая версия этих событий, в которой нет места Пакравану – в ней главную роль играют тот же Шариатмадари и безымянные авторитетные представители тегеранского базарного сообщества.

Хомейни был отправлен в изгнание и провел 14 лет в Турции, Ираке и Франции, после чего 1 февраля 1979 года на борту Air France вернулся в Иран в качестве вождя победившей революции. Пакраван, к тому времени находившийся на пенсии, был одним из первых арестованных революционным трибуналом. Находясь в заключении, он через доверенных лиц пытался связаться с Хомейни с просьбой напомнить, что именно генерал добился помилования аятоллы в 1963 году. «Ему не следовало этого делать», – по легенде ответил лидер революции.

История одного заголовка

16 января 1979 года первые полосы крупнейших газет Ирана «Кейхан» и «Эттелаат» вышли с заголовком «Шах ушел» (Shah raft): так они сообщали об отъезде из охваченной революцией страны Мохаммада Резы Пехлеви и его супруги. Это событие вызвало бурю радости в рядах протестующих и сочувствующих революции – журналист «Нью-Йорк Таймс» в своем репортаже с места событий назвал Тегеран городом «поздравлений, роз и падающих статуй». Имелись в виду конечно же многочисленные изваяния двух монархов династии Пехлеви.

Заголовок «Шах ушел» был неслыханной дерзостью. Во-первых, все иранские СМИ должны были использовать только официальный титул «Шахиншах» («царь царей»), попутно присовокупляя прочие почетные звания. Во-вторых, форма «ушел» (raft) считается неуважительной по отношению к обсуждаемому человеку (по нормам вежливости употребляется глагол во множественном числе, в данном случае – «ушли», raftand). Наконец, все это относилось к авторитарному правителю, находившемуся у власти почти 40 лет и уже однажды покидавшему Иран – в 1953 году во время переворота против премьера Мосаддыка шах с супругой на несколько дней улетали – может, он триумфально вернется и в этот раз. Но главный редактор «Кейхана» Рахман Хатефи отмел все опасения коллег и утвердил заголовок: «Раз шах ушел, то он ушел навсегда».

Журналист Хушанг Асади, работавший в «Кейхане» вспоминал, что в этот день в редакции царило воодушевление. Они согласовали с руководством «Эттелаат» не только текст, но и размер заголовка, а художник «Кейхана» испытывал небывалые ощущения и курил сигареты одну за одной – он долгое время был политическим заключенным, а сейчас собственноручно рисовал такой текст для первой полосы одной из крупнейших газет Ирана. Как только номера поступили в продажу, они тут же стали транспарантами – миллионы людей вышли на улицы, держа в руках газеты. На волне всеобщего воодушевления «Кейхан» и «Эттелаат» скоординировали заголовок, приуроченный к возвращению в страну аятоллы Хомейни – «Имам пришел».

После возвращения Хомейни у редакции «Кейхана» вновь начались трудности – их редакцию окружали демонстрации, недовольные левой ориентированностью публикаций, а в адрес журналистов поступали угрозы. Выпуск газеты был приостановлен на несколько месяцев. Большая часть редакции была вынуждена выбирать между пожизненным отстранением от профессии за несоответствие революционному курсу и эмиграцией. Отбывший шестилетний срок заключения Асади вспоминал, что многие его коллеги после Исламской революции стали лавочниками и торговцами мороженым. Сам он вынужден был уехать из Ирана в 2003 году, а человек, пытавший его в тюрьме, дослужился до поста посла в Таджикистане. Рахман Хатефи, отстаивавший редакционную политику и защищавший свободу прессы, был отстранен от должности главного редактора, а затем арестован. Через несколько месяцев заключения он покончил с собой в тюремной камере.

Передовица с тем самым заголовком

«НИЧЕГО»

1 февраля 1979 года после 15 лет изгнания лидер иранской революции, которую тогда еще не все обязательно называли «исламской», аятолла Хомейни вернулся в Иран. В аэропорту Мехрабад его готовились встречать несколько миллионов человек, а среди сопровождавших его лиц был корреспондент АВС Питер Дженнингс. Когда самолет оказался в воздушном пространстве Ирана, между ними состоялся короткий диалог, который позже стал известен на весь мир:

– Аятолла, окажите любезность рассказать, что вы чувствуете, возвращаясь в Иран?
– Ничего.
– Ничего? (переспросил по-персидски Садег Готбзаде, служивший переводчиком при этом разговоре и явно удивленный ответом)
– Ничего. Я ничего не чувствую.

Такой неоднозначный ответ на привычный для западного слушателя вопрос дал пищу для многих спекуляций: противники Хомейни считали, что таким образом он высказывал свое абсолютное безразличие к судьбе Ирана и сотен людей, погибших в революционных событиях. Другие комментаторы пытались увидеть нелюдимость и открытое неприятие к тем, кого аятолла считал своими врагами (западный журналист вполне мог сойти за врага), и вспоминали, например, его обещание «дать по зубам этой власти». Даже шах, обвиняемый во всех злоключениях иранцев, прослезился, покидая Иран за несколько недель до этого, а Хомейни на весь мир заявил, что не испытывает никаких эмоций от возвращения на родину после 15 лет изгнания.

Исследователь Майкл Эксуорси пытается объяснить поведение Хомейни его самоощущением в тот момент времени, согласно суфийской доктрине «Совершенного человека», получившей широкое распространение благодаря великому мыслителю XIII в. Ибн Араби. Благодаря соблюдению религиозных обязательств, самодисциплине и самонаблюдению, Совершенный человек уничтожает черты, присущие человеческому естеству, и становится зеркалом, в котором отражается Бог.

Хомейни был увлечен как идеями Ибн Араби, так и сочинениями представителей школы ирфана, на которую учение Ибн Араби оказало серьезное влияние. Это увлечение было достаточно маргинальным – во времена ученичества Хомейни Ибн Араби и школа ирфана окончательно опостылели всем и занятие этими мыслителями считалось как минимум признаком дурного вкуса. Сам же Хомейни использовал многие концепты представителей традиции ирфана, которые погрузили идею «Совершенного человека» в шиитскую матрицу, при разработке собственной концепции власти «Управление законоведа» (велаят-е факих).

Другими словами, лидер революции видел себя Совершенным человеком, тем зеркалом, в котором отражается Бог, вождем, через посредство которого простым верующим раскрываются потаенные истины. С таких высот духовного совершенства ответ на тривиальный вопрос журналиста уже не кажется таким уж таинственным, потому что по поводу своего возвращения в Иран Хомейни действительно мог ничего не чувствовать.

«Идеи, за которыми следуют миллионы»

В январе 1933 года в Иране в свет вышел первый номер журнала «Древний Иран». Издание отличалось высочайшим по тогдашним меркам качеством печати, а главный редактор Шейх Абд ар-Рахман Сейф декларировал свою преданность «нынешней политике государства и стремлению Ирана к восстановлению былого величия». На обложке первого номера был изображен шах Реза Пехлеви со всеми регалиями, однако «Древний Иран» не был просто очередным пропагандистским проектом правящей династии.

Шейх Абд ар-Рахман Сейф был одним из ведущих интеллектуалов Ирана прогерманской направленности и горячо поддерживал не только сближение Ирана и Германии в межвоенный период, но и политику национализма, проводимую Резой Пехлеви: монарх грезил о возвращении «былого величия Ирана», древней земли ариев. Государственный национализм Пехлеви опирался именно на доисламское прошлое как образец для подражания – в 1935 году шах потребовал от международного сообщества употреблять в отношении его государства слово «Иран», восходящее к древнеперсидскому «арийский», а не «Персия», повсеместно использовавшееся до этого.

Германия, тоже открывавшая свою принадлежность к арийской расе, была очень удобным союзником для Ирана, желающего избавиться от борьбы «уродливой лисы» Британии и «предательского медведя» России (так характеризовались участники Большой игры в одной прогерманской поэме). Германия в этом смысле выглядела как третья сила, на первый взгляд не имеющая отчетливых империалистических интересов в регионе. Идеологическая близость двух государств также должна была, по мнению иранской стороны, сыграть на руку новому союзу.

Журнал «Древний Иран» стал одним из проводников нацистских идей в Иране. Существует мнение, что за редакционную политику в нем отвечали немцы, а его страницы были заполнены рекламами германских корпораций. Во втором номере Адольф Гитлер, только недавно провозглашенный рейхсканцлером, характеризовался как «сильный человек серьезных убеждений», за идеями которого следуют миллионы людей. Британский МИД получал сводки о том, что журнал ведет антисемитскую пропаганду, как в Германии, а на обложку одного из номеров была помещена свастика – «один из древних арийских символов, появившийся за несколько тысячелетий до Христа, который сейчас можно увидеть, например, на мечети шаха в Исфахане». Журнал стремительно приобретал популярность: число подписчиков не самого дешевого издания превысило 20 тысяч человек.

Неизвестно, насколько далеко зашло бы сотрудничество двух «арийских» держав, ведь проникновение Германии в Иран было остановлено Второй мировой войной. Реза-шах, надеясь на помощь «партнера», отказался выдворять немецких подданных из Ирана и допускать на территорию страны советские и британские военные силы. Дело дошло до ультиматума и, проигнорировав его, правитель Ирана предрек свою судьбу – через несколько дней войска союзников вошли в Тегеран и шах Реза Пехлеви вынужден был отречься от престола в пользу своего сына. Через два года в столице Ирана, государства-наследника «великого арийского народа», проходила первая конференция глав государств союзников.

О БУКВЕ И ЗАКОНЕ
Нарождавшаяся в XIX веке иранская интеллигенция всерьез считала одной из причин отставания их государства от европейских стран персидский язык, а точнее – арабскую графику. Они полагали, что обучиться ей гораздо сложнее, чем латинице или кириллице, а одной из главных идей просветителей было реформирование алфавита. Ведущим идеологом реформы был Мирза Фатх Али Ахундзаде (Ахундов), иранско-азербайжданский драматург и общественный деятель. В 1863 году Ахундзаде написал трактат «Новый алфавит» (Ālefbā-ye jadīd), в котором утверждал, что низкий уровень грамотности в мусульманских странах (имелись в виду Персия и Османская империя) связан со сложностью арабской графики. Наиболее важными проблемами арабицы, на его взгляд были отсутствие знаков для обозначения кратких гласных, недостаточность арабских букв для выделения особенностей турецкого языка, неудобность использования точек. В этом трактате Ахундзаде изложил свои предложения по реформированию арабской графики для нужд персидского языка: помимо введения знаков для обозначения кратких гласных, он также предлагал убрать «лишние», на его взгляд буквы – например, оставить одну букву для обозначения звуков t, z или s вместо существующих нескольких.

В июле того же года Ахундзаде отправился в Стамбул с тем, чтобы представить свой проект в Османском научном обществе. Основателем этого общества был Мехмет Тахир Мюниф-паша, также имевший собственные планы реформирования алфавита. Несмотря на поддержку турецкого единомышленника, предложения Ахундзаде были отвергнуты даже на экспериментальном уровне. Подозревая интриги со стороны иранского эмиссара в Стамбуле, Ахундзаде покинул Стамбул и отправился в Тифлис.

Из России Ахундзаде продолжал пропаганду своей реформы среди персидских и турецких интеллектуалов, а также представителей российской администрации на Кавказе, с которыми состоял в активной переписке. Одним из его корреспондентов был Мирза Мальком-хан, иранский дипломат, просветитель и общественный деятель, член масонской ложи. Мальком-хан увлекся идеями Ахундзаде и даже сумел через своего соратника Амин ад-Доуле продемонстрировать собственный проект реформы алфавита лично шаху Насир ад-дину. Правитель демонстративно заинтересовался предложением, однако этим дело и окончилось. Впрочем, Мальком-хан пытался донести свои предложения популярными методами: в 1885 году он издал «Гулистан» Саади, выдержки из «Пути красноречия» названием «Изречения Али» и сборник турецких пословиц. Он преследовал цель показать, что предлагаемый им алфавит подходит для трех главных языков мусульманского мира.

Однако предложения Мальком-хана встретили серьезное сопротивление в основном со стороны представителей мусульманского богословия. Он писал: «Я бился над этим вопросом более 20 лет, живя в мусульманских странах; я думал, что исламские народы смогут двигаться вперед по пути прогресса лишь после того, как они решатся приспособить свой алфавит к современности».

ХРОНИКИ ИРАНСКИХ ЭПИДЕМИЙ

В июне 1821 года более 10 тысяч жителей иранского города Бушера в спешке покинули свои жилища из-за разыгравшейся эпидемии холеры. Так началась первая из зафиксированных массовых пандемий холеры в Иране. В кратчайшие сроки болезнь охватила крупнейшие города провинции Фарс и дошла до Исфахана, где была остановлена наступлением холодов, однако уже на следующий год добралась до Тебриза и перекинулась на прикаспийские города (в т.ч. на Баку и Астрахань). Жертвы эпидемии измеряются десятками тысяч человек: в Ширазе было зафиксировано примерно шесть тысяч погибших, в Тегеране – более семи тысяч, а больше всех пострадала провинция Азербайджан, в которой, как считается умерло от 15 до 20 тысяч человек.

На протяжении всего XIX века крупные эпидемии холеры приходили в Иран трижды из Афганистана, трижды – через западные границы с Османской империей, и как минимум дважды – через порты Персидского залива. Первая «афганская» вспышка холеры через Баку и Астрахань добралась аж до Петербурга. Катастрофические последствия пандемий заставили шаха принимать меры по борьбе с заболеваниями – в 1868 году была основана первая в стране организация здравоохранения. Ее деятельность вряд ли была успешной, а отчеты о деятельности в регионах даже не были опубликованы. В 1869 году придворный врач Жозеф Толозан направил шаху рапорт, в котором предложил серию мер по контролю вспышек холеры: самыми важными из них были ужесточение правил личной гигиены и запрет на путешествия паломников во время эпидемий. Однако первых серьезных противохолерных мер пришлось ждать до 1904 года.

Не дожидаясь помощи со стороны государства, иранцы пытались самостоятельно бороться с холерой. В народе было распространено поверье, что переносчиком холеры является насекомое Фираз. Оно способно летать с невероятной скоростью, невидимо для людей, однако его прекрасно могут увидеть другие насекомые. Любой, кто прикоснется к нему, сразу же заболевает, а если человек дотронется до его головы, то скоро умрет без надежды на исцеление. Иранцы верили, что насекомое можно отпугнуть при помощи магических формул и талисманов, которые вывешивали перед дверями домов.

Единственным врачебным решением обладала традиционная медицина, которая классифицировала холеру как «горячее» заболевание и предписывала лечение «противоположным» элементом – холодом. Врачи рекомендовали больным принимать холодные ванны, что было чрезвычайно дорогостоящей процедурой. Поэтому для большинства жителей зараженных районов единственным средством спасения от холеры было бегство подальше от очага заражения. Наиболее безопасными в этом смысле считались горы и предгорья. Такие методы практиковала даже иранская верхушка: в 1892 году шах Насир ад-дин скрывался от вспышки холеры в горном районе Шахрестанак, располагающемся на высоте 2500 метров. Но убежать от болезни было не так-то просто, особенно если корона путешествует в окружении свиты, – даже на такой высоте среди шахского двора и жителей соседней деревни было зафиксировано 50 случаев заболевания.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС

В 1895 году Биби Ханум Астарабади, воспитательница детей иранского шаха, опубликовала книгу "Пороки мужчин". Это произведение всколыхнуло иранскую общественность рубежа веков и стало предметом ожесточенных споров. Книга замышлялась Астарабади как ответ на более раннее сочинение - "Наставление женщинам" 1891 года, в котором высмеивалось понятие прав женщин. Предполагалось, что "Наставление женщинам" адресовано грамотным представительницам высших слоев иранского общества как напоминание о надлежащем для них месте. Анонимный автор заключал, что "спасение женщины зависит от ее абсолютного подчинения мужу". Большинство читателей эпохи справедливо предполагали, что авторство книги принадлежит одному из многочисленных принцев династии Каджаров. А сам факт её появления говорит о том, что права женщин и их положение в обществе были важной темой для обсуждения в высших кругах иранского общества. Ответ Астарабади, в свою очередь,  свидетельствует о наличии у нее сторонников.

В отличие от автора "Наставления", пожелавшего сохранить анонимность, Астарабади не побоялась публичности и выпустила книгу под своим именем. В "Пороках мужчин" мы видим иную стратегию повествования и отсутствие "наставлений мужчинам": "Я написала [эту книгу] ради раскрытия их недостатков, чтобы, возможно, они бросили попытки обучать женщин и вместо этого назидали бы себя". Астарабади все же признавала, что мужчины должны сохранять статус опекуна, но лишь в случае добростовестного исполнения обязанностей. В противном случае женщины имеют право отказаться от своих так называемых опекунов. И за несколько лет до выхода книги они воспользовались этим правом. 

Вполне возможно, что "Наставление" было написано в ответ на табачные бунты 1891-92 годов, в которых активное участие принимали женщины. Это движение выразилось в частности в бойкоте табачных изделий в знак протеста против политики Каджаров, выдавших концессию на монопольную торговлю табаком компании британского предпринимателя Тальбота. В обмен на авансовый платеж и 25% будущей прибыли шах предоставил Тальботу эксклюзивные права на все производство, продажу и экспорт иранского табака в течение следующих 50 лет. 

Впервые рядовые иранцы ощутили на себе британскую экспансию - Тальбот, наделенный огромными правами, скупал табак по очень низкой цене. Несмотря на то, что табак был завезенной культурой, иранцы довольно быстро к нему пристрастились, и табачный промысел вскоре стал целой индустрией. В результате действий правительства крупные торговцы теряли большие суммы денег, а работники плантаций - свои рабочие места. 

Эскалация табачного кризиса произошла после того, как в него вмешался давний союзник крупных торговцев - духовенство. Главный шиитский авторитет эпохи Мирза Хасан Ширази выпустил фетву, в которой приравнял курение табака к войне с Сокрытым имамом, который, как верят шииты, появится в конце времен. До этого призывы к бойкоту табака не имели особого эффекта - мужчины продолжали курить. Однако после издания фетвы иранцы начали массово отказываться от табака, и в этом отказе важную роль сыграли женщины. Именно они запрещали своим мужьям и домочадцам курить, причём это происходило не только в семьях простых иранцев. Шах Насир ад-дин, известный как большой любитель европейских манер и привычек, оказался в неловкой ситуации: "повелителю мира и опоре мироздания" запрещали курить женщины из его гарема. 

Демонстративный бойкот сопровождался массовыми выступлениями, в которых впервые участвовали женщины. Это поражало как иранских, так и западных наблюдателей. Такая массовая кампания подтолкнула шаха к отмене концессии. После отзыва права Тальбота Мирза Хасан Ширази отменил фетву, а табак вновь занял привычное место в жизни иранцев. Однако табачные бунты стали первым выступлением иранцев против политических решений власти, и в этом выступлении был отчётливо слышен женский голос. 

Можно бесконечно долго спорить о благе или вреде иранской революции 1979 года, смаковать подборки фотографий дореволюционного Тегерана или рассуждать о том, что каждый пятый совершеннолетний в стране был завербован шахской тайной полицией, мечтать о возвращении монархии и свержении «режима аятолл» или восторгаться антиамериканской риторикой иранского истеблишмента. Журналист-эмигрант Хуман Маджд, сын дипломата времен Мохаммада-Резы Пехлеви и внук аятоллы, работавшего профессором философии в Тегеранском университете, в своей книге «Демократия аятолл» приводит интересные выдержки из его разговоров с отцом:

«В детстве я видел, как мой отец, служивший дипломатом при последнем шахе, часто возвращался домой злым и расстроенным. Из обрывков разговоров я понимал: он был расстроен из-за того, что ему приходилось сталкиваться с решением, которое США приняли за Иран, или при принятии которого шах проявлял особую уступчивость. По иронии судьбы, он перестал говорить дома о работе, став послом в Японии, в основном из-за того, что, как я позже понял, иранское правительство тщательно прослушивало дома ведущих должностных лиц (и несомненно продолжает так поступать). Шах в какой-то момент начал думать, что он преодолел зависимость от Америки и Запада, о чем может свидетельствовать его менторский тон в интервью при ответе на вопросы о его расточительности в эпоху нефтяного кризиса (монархисты-конспирологи до сих пор утверждают, что американцы и британцы спровоцировали исламскую революцию как расплату за самодовольство Пехлеви). Хомейни не купился на образ независимого правителя, видевшего себя в образе наследника Кира Великого, однако многие люди из тогдашней верхушки всерьез верили в это до тех пор, пока шах не начал звонить американскому послу в Тегеране и спрашивать совета о набиравшей силы революции. Я не думаю, что мой отец полностью верил в этот образ, так как он все еще заметно волновался о вопросах внешней политики, коррупции иранской элиты и склонности шаха подчиняться воле американских президентов. Когда пришла революция, мой отец колебался в основном из-за неприязни к организованной религиозности и политизированному духовенству, но не из-за большой любви к шахскому режиму.

Когда я в эти дни разговариваю с отцом и рассказываю ему истории о моих встречах с нынешними иранскими послами и другими должностными лицами, я вижу в нем зависть – не из-за их должностей, а из-за того, как они ведут себя, из-за способности полностью действовать в интересах своей страны независимо от чьих-либо возражений. Он, как и многие из старой гвардии, ненавидит власть мулл, но выражает (часто неохотно) восхищение правительством, которое смогло добиться такого большого влияния и могущества на международной арене. К удивлению подобных моему отцу, для того, чтобы превратить иранские грезы о славном прошлом в реалистичные планы на светлое будущее, потребовалось именно то, что они считали недостаточно продвинутым, провинциальным или бесхитростным со стороны не поддавшихся на искушения и не действовавших по обычаям западного общества. И иногда даже противники Ахмадинежада и подобных ему могут неохотно восхищаться его porruyi – дерзостью или наглостью перед лицом попыток иностранных государств контролировать Иран или его развитие».

Старый праздник в новом мире

«В этом новом году мы благодарим отважных и смелых молодых людей, которые поставили на колени кошмар колониализма. Мы благодарим вас, дорогих сердцу борцов, собравших плоды с деревьев свободы на этой земле. Я прошу Бога Всевышнего о том, чтобы вас ждал дальнейший успех при достижении полной победы. В этот особенный момент, когда остатки сокрушенных врагов затаились в засаде, сохраняйте единство и братство и не дайте врагам возможности разделить и поссорить вас!»

Это фрагмент из послания аятоллы Хомейни по случаю наступления 1358 года – первого Навруза в Иране после свержения монархии. Хомейни и его ближайшие соратники не питали теплых чувств не только к монархии как таковой, но и к доисламскому прошлому Ирана, ставшему в эпоху Пехлеви краеугольным камнем в построении иранской национальной идентичности. Хорошо известны намерения главы Исламского революционного суда Садека Халхали уничтожить могилу Кира Великого и руины дворцов Ахеменидов в Персеполе. Другим объектом нападок ревнителей исламской идентичности иранцев был Фирдоуси – его эпос «Шах-наме», воспевающий доисламских царей Ирана, также пытались запретить в период «культурной революции». Обе эти инициативы, к счастью, не были успешными – наследие Ахеменидов до сих пор привлекает великое множество туристов, а Фирдоуси является предметом национальной гордости и вполне себе проходит по категории «наше всё».

Несмотря на мнения радикалов из числа духовенства и опасения их противников, новая власть не пыталась официально запретить Навруз. Наоборот, Хомейни, в предыдущие годы призывавший, например, к отказу от новогодних празднований, использовал каждую удобную площадку в собственных интересах. Таковой была первая первомайская демонстрация в Исламской республике, такой же площадкой для революционной пропаганды стал и Навруз. Вот и сейчас Хомейни своим приказом отменил массовые празднования в революционное время, но не отказался от «пережитка монархии» в виде новогоднего обращения.

Первый Навруз при новой власти пришелся на время борьбы с «затаившимися в засаде» врагами, о которых говорил Хомейни. Куруш Кадивар в своей книге «Прощай, Шираз» пишет: «Навруз 1358 года был ужасным. Хомейни не был заинтересован в доисламском прошлом Ирана, однако его приказы об отмене торжеств игнорировались большей частью людей. 22 марта Халхали прибыл в Шираз. Уже через несколько минут он отдал и лично проконтролировал приказ о казни двух офицеров полиции. В течение ближайших дней я следил за судьбами бывших слуг режима, которых постоянно арестовывали и приговаривали к смерти.»

Еще более трагические события происходили в провинции Курдистан, где местные отряды самообороны вступили в бой с революционными силами. Курды, поддерживавшие свержение монархии, выступили против новой власти, требуя для себя большей автономии. 18 марта в городе Санандадж в результате столкновений курдских отрядов и сил стражей революции погибло более 200 человек. Почти сразу же в Санандадже появился Халхали, однако даже его рвения не хватило для полного подавления выступлений. Отдельные курдские отряды сопротивления существовали в провинции до 1983 года, а события марта 1979 года получили название «Кровавый Навруз».

Данте и Иран

С этого года, согласно постановлению Совета министров Италии, 25 марта в стране отмечается Dantedì – день Данте Алигьери. Интересно, что в качестве даты был выбран не день его рождения, а день, когда он «очутился в сумрачном лесу» и начал свое путешествие по загробному миру в «Божественной комедии».

Ряд исследователей говорят про влияние исламских текстов о Мирадже – вознесении пророка Мухаммада – на «Божественную комедию». Хотя такие идеи высказывались и авторами XIX века, основоположником гипотезы считается испанский востоковед Мигель Асин Паласьос (1871–1944). В своей работе 1919 года «La escatología musulmanа en la Divina Comedia» он постулировал сходство описаний Мираджа, в ходе которого Мухаммад посетил рай и ад, с текстом Данте. Согласно этой теории, тексты о Мирадже, бытовавшие, в том числе, и в мусульманской Испании, были переведены на романские языки и получили распространение в Европе. Одним из таких текстов является Liber scale Machometi – «Книга о Мирадже», переведенная с арабского на кастильский в 1263 году, а уже с кастильского на другие европейские языки. Данте, видимо, был с ней знаком.

В целом, среди дантоведов установился консенсус относительно взаимоотношений Данте с исламской культурой. Да, по всей видимости, Данте был исламофилом и активно интересовался переводной литературой, проникавшей в Европу, – такой интерес испытывали многие представители ученого сословия в ту эпоху. Да, описания ада и рая в «Божественной комедии» сформировались под влиянием переводных «Книг о Мирадже», с которыми Данте был знаком. Нет, «Божественная комедия» ни в коем случае не является плагиатом (проблески таких идей можно увидеть в работе Асин Паласьоса и менее чистоплотных сторонников его идеи). Да, существуют радикальные противники такого анализа Данте, отрицающие или совсем умаляющие влияние мусульманских текстов на «Комедию».

При чем же здесь Иран? Дело в том, что существует гипотеза об иранском влиянии на традицию описаний Мираджа. О событии, получившем название «ал-Исра ва-л-Миʻрадж», мы узнаем из Корана, где сообщаются его главные детали. Подробности же этих событий приводятся в хадисах – сообщениях о словах и поступках Мухаммада, и в неофициальном корпусе околокоранических сказаний и легенд. Удивительно, что описания Мираджа очень похожи на доисламский среднеперсидский текст, возникший, по всей видимости, на излете правления Сасанидов. Речь идет о «Книге о праведном Вирафе», главный герой которой избран, чтобы совершить путешествие в потусторонний мир и выяснить у богов, правильно ли люди исполняют зороастрийские ритуалы. Вираф засыпает под воздействием одурманивающего напитка и просыпается в загробном мире, где его встречают два проводника. Далее он путешествует с ними по кругам ада, поднимается в место hamestagan, которое иногда переводят словом «чистилище», и далее следует за своими провожатыми к высотам рая.

Любая подобная гипотеза должна требовать серьезных доказательств, которыми мы не всегда обладаем. Что мы можем утверждать с большой долей вероятности? А) Мусульманская эсхатология (учение о загробной жизни) сформировалась под влиянием зороастрийской. Б) Корпус хадисов формировался в первые века ислама в том числе и в результате "усвоения" традиций народов, завоеванных мусульманами, – там нередки цитаты из Ветхого Завета, например. В) Среднеперсидская литература оказала серьезное влияние на формирование арабо-мусульманской литературной традиции. Все это не является на 100% неопровержимыми аргументами, но все же позволяет нам с большой долей вероятности говорить о влиянии, хоть и опосредованном, «Книги о праведном Вирафе» на «Божественную комедию».

МЕТАНИЯ ИРАНСКОГО ИНТЕЛЛЕКТУАЛА

Один из самых влиятельных иранских писателей и публицистов ХХ века Джалал-е Ал-е Ахмад родился в религиозной семье и поначалу даже отправился учиться в знаменитый теологический центр Неджеф в Ираке. С духовными делами не задалось, потому что Ал-е Ахмад познакомился с работами знаменитого иранского антирелигиозного публициста Ахмада Касрави. Вернувшись из Ирака в 1944 году, писатель пошел учиться в педагогический университет и вступил в коммунистическую партию «Туде». Имея колоссальную финансовую поддержку со стороны СССР, партия стремительно прирастала новыми членами и представлялась главной альтернативой политике шаха. В конце 40-х годов большая часть культурного бомонда Ирана так или иначе была связана с «Туде» – ее членами или симпатизантами были ведущие писатели, поэты и публицисты страны. Впрочем, многие из них постепенно теряли интерес к партии из-за ее открытой просоветской ориентации. По этой же причине покинул ряды «Туде» Ал-е Ахмад.

В начале 50-х главной оппозиционной силой Ирана становится движение «Национальный фронт», возглавляемое харизматичным премьер-министром Мухаммадом Мосаддыком. Ал-е Ахмад активно включается в политическую борьбу за национализацию нефтяной промышленности Ирана – этот вопрос был главным в тогдашней повестке дня. После организованного британской и американской разведками переворота против Мосаддыка Ал-е Ахмад отдаляется от политики. Сюжет о борьбе иранцев за национализацию нефти он раскрывает в вышедшем в 1954 году романе «История ульев», где рассказывается о пчелах, которые отчуждаются от производимого ими меда. Порвав с коммунистами и «Национальным фронтом», Ал-е Ахмад выражает свое разочарование «западническими» идеями и интеллектуалами – их представления о модернизме, на его взгляд, не приживаются в иранском обществе. Ирану необходимо обратиться к исламскому наследию страны. Публицист считает, что используя ирано-исламский бэкграунд, можно построить современное общество.

Развивая эти идеи, Ал-е Ахмад критикует западный путь развития. В 1962 году выходит его книга «Поражение Западом» (Gharbzadegi), в которой он пишет о важности сохранения историко-культурных особенностей Ирана и невозможности навязывания западных культурных стандартов. Ал-е Ахмад считает, что иранская цивилизация продолжает зависеть от западных машин, вместо того, чтобы самостоятельно наладить их производство. Иран, как утверждает писатель, должен перестать потреблять западные товары, иначе он рискует превратиться в «мусорную свалку Запада». «Поражение Западом» проникает во все сферы жизни иранцев и «подобно вредным насекомым, уничтожающим весь урожай». Ал-е Ахмад уверен, что единственной незагрязненной частью культурного наследия Ирана является шиизм.

Уже после смерти Ал-е Ахмада в 1969 году его идеи проникают в политическое поле и в несколько иной оболочке используются противниками монархии. «Отравленная культура империализма проникает в наши города и деревни по всему мусульманскому миру. Она замещает собой культуру Корана и вербует нашу молодежь на службу иностранцам и империалистам», – писал в 1971 году будущий лидер революции аятолла Хомейни.

Едва ли можно считать иранскую коммунистическую партию, основанную в 1941 году и получившую название «Туде», полностью самостоятельным игроком на политической арене Ирана. Как и любая институализированная коммунистическая сила того времени, «Туде» поддерживалась Советским Союзом, а «рука Москвы», указывающая направление движения партии, временами была очевидна стороннему наблюдателю. Впрочем, в первые месяцы своего существования партия вряд ли была похожа на агента советского влияния: туда было запрещено вступать женщинам, в их штаб-квартире была организована молельная комната, а одним из ранних мероприятий движения стала процессия в дни траура по третьему шиитскому имаму Хусейну. Один из основателей «Туде» Ирадж Искандари позже вспоминал, что они изначально не создали партию с отчетливой коммунистической идеологией не столько из-за традиционного уклада жизни, с которым приходилось считаться, сколько из-за того, что на повестке дня были более важные вещи – свобода, демократия, политические права и конституционное правительство. Однако вскоре все изменилось.

В рамках широкой амнистии, объявленной молодым шахом Мухаммадом-Резой Пехлеви, на свободу вышли многие политические заключенные, в том числе проходившие по печально известному «Процессу пятидесяти трех». В рамках этого масштабного процесса ряд молодых интеллектуалов и активистов был осужден по закону 1931 года, согласно которому в Иране запрещалась любая «коллективистская идеология». Выйдя на свободу, они быстро вошли в руководство «Туде» и затеяли чистку партийных рядов. Их лидер Ардашир Ованесян, избавляясь от людей, ведущих роскошный, на его взгляд, образ жизни, попутно сводил и личные счеты. Так партию покинул Джафар Пишевари, ветеран коммунистического движения в Иране. Он стал одним из критиков «Туде», а во время Азербайджанского кризиса 1945–46 годов возглавил правительство автономии.

Кризис 1945–46 годов сильно бил по престижу «Туде», руководству которой приходилось проявлять «социалистическую солидарность» с возникшими Азербайджанской и Махабадской республиками и при этом не потерять приобретенный за несколько лет политический капитал. Этот кризис пришелся на время наивысшего подъема партии – их газета «Рахбар» выходила вдвое большим тиражом, чем главная газета Ирана «Эттелаат», под контролем партии находилось большое число рабочих объединений в Иране, а весь цвет иранской интеллигенции сочувствовал «Туде». Главного иранского прозаика Садека Хедаята считали тайным коммунистом, а другой известный писатель Бозорг Алави увековечил память 53 осужденных в одноименном романе. Апогеем политической жизни партии в легальном поле стали успешные выборы в Меджлис, вхождение трех ее членов в недолговечное коалиционное правительство Ахмада Кавама и лоббирование Трудового кодекса, первого подобного документа на всем Ближнем Востоке. Именно благодаря «Туде» в иранском законодательстве впервые были зафиксированы продолжительность рабочего дня, минимальная заработная плата, запрет на использование детского труда, а также выходные и праздничные дни, в число которых конечно же входило первое мая.

Падение «Туде» тоже было стремительным – правительство совместно с британцами организовало погромы отделений партии в регионах и приостановило деятельность профсоюзных организаций и газет, критиковавших политику шаха. А после неудачного покушения на жизнь шаха в 1949 году «Туде» была запрещена – расследование «установило», что исполнитель покушения был членом партии, хотя ряд источников считают его участником фундаменталистского объединения «Фадаин-е Ислам». Уже находясь в подполье, иранские коммунисты приняли активное участие в демонстрациях в поддержку национализации нефтяной промышленности и премьера Мосаддыка, даже несмотря на то, что считали его «агентом буржуазных сил». После переворота против Мосаддыка и возвращения шаха в страну деятельность всех явных оппозиционных сил Ирана была подавлена.

Как любит говорить @irandezhurniy, Иран – это не вам не СССР, несмотря на внешнюю схожесть групповых ритуалов, элементов политической культуры и идеологических трендов. Я с этим мнением в целом согласен, да и само по себе сравнение опыта двух довольно крупных и успешных государственных конструкций требует исследования слишком большого числа переменных и не может быть сведено к сопоставлениям вроде «демонстрации в годовщину Исламской революции – это как у нас было 7-го ноября». Но то ли призрак коммунизма до сих пор бродит по Азии, то ли мурло мещанина виднеется за спиной ИРИ: мы видим, что образ Ирана как некоего подобия СССР вполне себе существует в политическом дискурсе США.

Вот, например, спецпредставитель госдерпартамента США по Ирану Брайан Хук, как отмечает @middleastguide, назвал Иран «марксистской теократией». Дело здесь даже не в том, что оба слова в определении можно применить к Ирану с огромной натяжкой. Нет, не марксистская, хотя элементы левопопулистской идеологии безусловно присутствуют, но это все так же далеко от марксизма, как далека от нее, например, КПРФ. Про теократию вообще говорить не хочется, это какое-то определение из 80-х. Впрочем, бог с ней, с теократией, само по себе интервью тоже выглядит приветом из тех самых 80-х, отличается только объект описания.

«Люди устали от режима», «всесильный КСИР», «растущая пропасть между шиитскими властями и образованным населением» (последнее определение принадлежит эксперту по Ирану Мехди Халаджи). Попробуйте подставить другую аббревиатуру и поменять определения – получится тот самый Советский Союз. Недостаточно пафоса? Пожалуйста: «империей зла» Иран вроде бы никто не называл, но «осью зла» он уже был. Можно долго рассуждать о причинах такого восприятия Ирана (это как минимум удобно и понятно, человеку вообще проще всего воспринимать информацию, представленную в виде дихотомии), но мне хочется напомнить вот о чем. После перестройки и распада СССР большая часть американской советологии столкнулась с тем, что созданные ею конструкции советского общества имели мало чего общего с реальностью, а на переваривание новой информации, выработку и осмысление новых концепций ушло не одно десятилетие. Не станется ли так, что американская иранистика (по крайней мере, та ее часть, которую принято называть экспертами) столкнется с такой же проблемой?