На кадрах хроники - пример того ада, из которого удалось выбраться лейтенанту Дзяковичу. Один из лагерей военнопленных в р-не Витебска. Немцы, издеваясь, разбрасывают советским солдатам куски хлеба. 1941 год - прим. @partizan1944

Вчера «справляли» новый год. Купили ½ литра какого-то вина немецкого производства (гадость), мятую картошку взяли в столовой, которой заведует Мишкин дядя. Думал о семье и встрече нового [прошлого - @partizan1944] 41-го г. Ни жены, ни ребят уж, видно, не придется видеть.

Настроение похоронное. Гибнет и личная жизнь, и Россия.

А ведь к этой войне готовились многие годы. А немцы ходят и радуются: «Весной Русь капут».

1.1.42

Мы работаем. Мишка агрономом. Алексей бухгалтером. Я техноруком кирпичного завода Товарищества Жлобин.

1.2.42

[Михаил Дудников и Алексей Упорников – земляки-саратовцы А.Н.Дзяковича. С ними он познакомился в лагере военнопленных, с ними "выкупился" на волю, с ними прошел всю свою партизанскую эпопею @Partizan1944]

8.2.1942.

Если в жизни поломаны крылья,
Если в душу сомненье вошло,
Кокаина серебряной пылью
Все дорожки мои занесло.

И волнуется, пенится море
В этом дальнем и чуждом краю.
Кто развеет проклятое горе,
Кто обрадует душу мою?

Нет ли жизни, тоска ли напала
На усталую душу мою?
Мне осталась одна лишь гитара,
Под которую песни пою!

Так играй же, родная гитара,
Моим мыслям как будто в ответ.
Я совсем ведь еще молодая,
А душе моей тысячи лет.

[Дзякович цитирует первый куплет песни на стихи Сергея Алымова из малоизвестного советского кинофильма "Заключенные" 1936 года, остальные строки, видимо, написаны им самим - @partizan1944]

https://youtu.be/itOQyhNR7I0

Видел во сне ребят.

10.2.42

[в Саратове у Дзяковича остались жена и двое маленьких детей - @partizan1944]

Много пью самогона в компании Л. Кураша – директора завода, Забелина – бургомистра района (хороший человек, но пьяница), Гришки Ермоленко – гада и пьяницы, бургомистра города, и Кашина Михаила – шефа полиции.

Приказывают: комбинируй и воруй, как хочешь, но чтобы самогон был.

Говорят, в Минске постреляли всех евреев. Не верю.

17.2.42.

Был на Жлобинском кладбище военнопленных. Тесно, ровными рядами стоят крестики. Во главе – большой деревянный крест, и на нем написано, что тут похоронены русские военнопленные.

Лагерь в Жлобине был маленький – почти все вымерли. В Жлобине собрали всех неработающих евреев и заперли в бараки. Охрана – два полицая.

Поражаюсь жлобинским барышням. Гуляют, танцуют с немцами, чехами и т.д., но разговаривать не могут. Подслушал: «Их вас ждали на штрассе, ворум вы не пришли?»

[Чешских воинских формирований в составе вооружённых сил Германии не было. Чехи в Жлобине – это люди, присланные для восстановления промышленных предприятий Белоруссии и работе на них. Мужское население созданного нацистами на территории Чехии протектората Богемия и Моравия подлежало трудовой мобилизации и частично отправлялось на работу в Германию и оккупированные ею территории. На архивном фото - немцы встречают актрису в Могилеве @Partizan1944]

В Жлобине и Стрешине cобрали всех евреев. Говорят, постреляют. Вряд ли возможно такое чудовищное преступление. Хотя и ходят упорные слухи, что в других городах это проделано.

Или пью, или тоскую. Мишка ходит нормально, а то все как-то боком ходил.

Спорил с Т.М., она: первое – человеконенавистница, второе – горой за немецкую власть

[Мы публикуем дневник полностью, включая некоторые записи, которые могут показаться малоинтересными. Но делать каки-либо пропуски считаем недопустимым - @Partizan1944 ]

Польское танго

Чи жутишь мне,
Чи завше бендишь мою,
Чи уста тве
Испата мне упоют,
Чи хвиля зле засмутце душу бедно.
Вшистко мне едно, вшистко мне едно.
Чипонки руж
Расквитнуть в день радосный,
Чи нигде юж
Ни венди ясной весны,
Чи сонце уж
Як звезды стане бледно,
Вшитско мне едно, як женди лос.

Весна. Мне очень грустно. Когда не болит голова, напеваю старинный романс:

В том саду, где мы
С вами встретились,
Ваш любимый куст
Хризантем расцвел,
А в душе моей
Расцвело тогда
Чувство жаркое
Нежной любви.
Отлетел тот час,
Вас давно уж нет.
Я брожу один,
Весь истерзанный,
И невольные
Слезы катятся
Пред увядшим кустом
Хризантем.
Отцвели уж давно
Хризантемы в саду,
А любовь все живет
В моем сердце больно.

25.3.42.

[на самом деле романс не такой уж и старинный - его автор, Николай Иванович Харито, написал его в 1910 - это год, когда родился Дзякович - @Partizan1944]

https://youtu.be/vdpV2zxAwl4

Сегодня во временном городском управлении произошло следующее: пришел староста еврейских бараков, еще в коридоре снял шапку, тихонько постучал в дверь к Ермоленко Гришке, всунул голову, и диалог:
– Можно?
– Ну, здрасте-с, чего приперся?
– Слюшайте, только, пожалуста, не сердитесь: мои жиды уже два дня не едят. Может быть, им можно получить хлеба?
– Нет вам хлеба.
– Спасиба. До свиданья.

В Жлобин прибыл какой-то особый отряд гестапо. Говорят, для суда и расправы – надо спрятать дневник.

Ну, вот и мне пришлось быть почти свидетелем величайшего злодеяния в мире, сделанного под руководством и при прямом участии немцев. Германия – страна ученых, философов и музыкантов. Боже мой, какой позор падает на тебя. Никакие злодеяния, совершенные во все века истории, не могут сравниться с тобой, блекнут.

С 12 по 14 апреля в Жлобине убивали евреев. Их возили с утра до вечера на машинах под Лебедевку. Там заставляли раздеться и спуститься в старый противотанковый ров и лечь плотно один к другому. Затем 2 немца поливали свинцовым дождем из автоматов. Пропущенных достреливали из пистолета Кашин Михаил и Ермоленко Гришка.

Привозили следующую партию. Те поправляли разметавшихся убитых и раненых и ложились на них. Снова огонь. И так более 3000. Дети, женщины, старики – все. Прикидали землей и поставили охрану. И долго еще то тут, то там земля шевелилась.

Не могу понять евреев. Их в бараках было по несколько сот в каждом. Все они знали, что их расстреляют. И чего-то ждали. Чего? Охрана – 2 полицая на барак. Полицаи ходили между евреями. С винтовками на плечах. Торговали, меняли и больше всего грабили. Да если бы я был в таком положении один, а не сотней, и то постарался бы дорого отдать свою жизнь. Ненавижу и презираю трусов, а такое массовое избиение способно порвать сердце каждому, у кого оно есть.

До сих пор не могу есть. Много пью. И думаю, думаю без конца. Вспоминаю, как Ю., удирая от С.П., кричал: «Мама!» – это, оказывается, показательно для нации. Решил, что долгие века угнетения выработали такой характер. Но ведь молодежь не знала угнетения? Ведь в гражданскую войну были евреи-смельчаки. Ведь, судя по истории, Иудея долго, упорно и смело боролась с Римом?

Думаю и ничего не понимаю. Знаю одно: надо бороться. Жить можно будет только в том случае, если немец, если фашизм будет уничтожен.

Работаю в плодоовощи. Много езжу по деревням. Настроение у большинства антигерманское, но активных действий нет.

Очевидно, сколачиваются подпольные группки, но меня как немецкого работника боятся. Ничего, поближе узнают – все будет в порядке.

Ездил с Лешкой в Красный Берег, ночевали у Белякова. Буду помнить всю жизнь. Беляков – гестаповец.

[у недавно подписавшихся на телеграм-публикацию этих дневников может вызвать удивление такое внимание к деталям быта немецкой оккупации. Однако немного терпения - до ухода автора в партизанский отряд осталось совсем недолго - @Partizan1944]