Гусар

Скребницей чистилъ онъ коня,
А самъ ворчалъ, сердясь не въ мѣру:
«Занесъ же вражій духъ меня
На распроклятую квартеру?

Здѣсь человѣка берегутъ,
Какъ на турецкой перестрѣлкѣ:
Насилу щей пустыхъ дадутъ,
А ужъ не думай о горѣлкѣ.

Здѣсь на тебя какъ лютый звѣрь,
Глядитъ хозяинъ, а съ хозяйкой…
Небось, не выманишь за дверь
Ее ни честью, ни нагайкой.

То-ль дѣло Кіевъ? Что за край!
Валятся сами въ ротъ галушки,
Виномъ хоть пару поддавай,
А молодицы—молодушки!
Ей-ей, не жаль отдать души
За взглядъ красотки чернобривой.
Однимъ, однимъ не хороши…»
— А чѣмъ же? Разскажи, служивый.—

Онъ сталъ крутить свой длинный усъ
И началъ: «молвить безъ обиды,
Ты, хлопецъ, можетъ быть, не трусъ,
Да глупъ, а мы видали виды.

Ну слушай: около Днѣпра
Стоялъ нашъ полк: моя хозяйка
Была пригожа и добра,
А муж-то померъ, замѣчай-ка.

Вотъ съ ней и подружился я;
Живемъ согласно, такъ что любо:
Прибью—Марусенька моя
Словечка не промолвитъ грубо;

Напьюсь—уложитъ, и сама
Опохмелиться приготовитъ;
Мигну бывало: эй кума!—
Кума ни въ чем не прекословитъ.

Кажись, о чемъ бы горевать?
Живи въ довольствѣ, безобидно!
Да нѣтъ: я вздумалъ ревновать.
Что дѣлать? Врагъ попуталъ, видно.

Зачѣмъ бы ей, сталъ думать я,
Вставать до пѣтуховъ? Кто проситъ?
Шалитъ Марусенька моя;
Куда ее лукавый носитъ?

Я сталъ присматривать за ней.
Разъ я лежу, глаза прищуря,
[А ночь была тюрьмы чернѣй,
И на дворѣ шумѣла буря]

И слышу: кумушка моя
Съ печи тихохонько прыгнула,
Слегка обшарила меня,
Присѣла къ печкѣ, уголь вздула

И свѣчку тонкую зажгла,
Да въ уголокъ пошла со свѣчкой;
Тамъ съ полки скляночку взяла
И сѣвъ на вѣникъ передъ печкой,

Раздѣлась до-нага; потомъ
Изъ склянки три раза хлебнула—
И вдругъ не вѣникѣ верхомъ
Взвилась въ трубу и улизнула.

«Эге! смекнулъ въ минуту я:
Кума-то, видно,— басурманка!
Постой, голубушка моя!..»
И съ печи слѣзъ—и вижу: склянка.

Понюхалъ, кисло! что за дрянь!
Плеснулъ я на полъ: что за чудо?
Прыгнулъ ухватъ, за нимъ лаханъ,
И оба въ печь. Я вижу: худо!

Глажу: подъ лавкой дремлетъ котъ:
И на него я брызнулъ склянкой—
Какъ фыркнетъ онъ! я: брысь!.. И вотъ
И онъ туда же за лаханкой.

Я ну кропить во всѣ углы
Съ плеча, во что ужъ ни попало;
И все: горшки, скамьи, столы,
Маршъ! маршъ! все въ печку поскакало.

Кой чортъ! подумал я: теперь
И мы попробуемъ! и духомъ
Всю склянку выпилъ; вѣрь не вѣрь—
Но кверху вдругъ взвился я пухомъ.

Стремглавъ лечу, лечу, лечу,
Куда,—не помню и не знаю;
Лишь встрѣчнымъ звѣзочкамъ кричу
Правѣй!.. и на земь упадаю.

Гляжу: гора. На той горѣ
Кипятъ котлы; поютъ играютъ,
Свистятъ и въ мерзостной игрѣ
Жида съ лягушкою вѣнчаютъ

Я плюнулъ и сказать хотѣлъ…
И вдругъ бѣжитъ моя Маруся:
— Домой! кто звалъ тебя, пострѣлъ?
Тебя съѣдят!— Но я, не струся:

«Домой? Да! чорта съ два! почемъ
Мнѣ знать дорогу?»— Ахъ, онъ странный!
Вотъ кочерга, садись верхомъ
И убирайся, окаяннiй.—

«Чтобъ я, я сѣлъ на кочергу,
Гусаръ присяжный! Ахъ ты, дура!
Или предался я врагу!
Иль у тебя двойная шкура?

Коня!»— На, дурень, вотъ и конь.—
И точно: конь передо мною
Скребетъ копытом, весь—огонь,
Другою—шея, хвость—трубою.

— Садись!—Вотъ сѣлъ я на коня,
Ищу уздечки—нѣтъ уздечки.
Какъ взвился, какъ понесъ меня—
И очутились мы у печки.

Гляжу: все также; сам же я
Сижу верхомъ, и подо мною
Не конь, а старая скамья:
Вотъ что случается порою!»

И сталъ крутить свой длинный усъ,
Прибавя, «молвить безъ обиды,
Ты, хлопец, можетъ быть, не трусъ,
Да глупъ, а мы видали виды.»



А. С. .Пушкинъ, 1833 г.

#стихи

Ночь на лысой горѣ

Народная фантазія всегда любитъ населять міръ всякаго рода волшебствами и чарами—истина извѣстная.

Русскій народъ въ этомъ отношеніи не уступаетъ другимъ народностямъ.

Одною изъ любимейшихъ тѣмъ его въ подобнаго рода вѣрованіяхъ есть—шабашъ вѣдьмъ на лысой горѣ.

Эта фантастическая гора предполагается близъ Кіева,— и туда то, въ извѣстное время года, слетаются вѣдьмы со всѣхъ сторонъ и задаютъ тамъ съ чертями дьявольскую пирушку, полную соблазнов и ужаса.

Подобную пирушку и представляетъ нашъ рисунокъ.

Народный поэтъ нашъ, Пушкинъ, на эту тему написалъ свое превосходное стихотвореніе „Гусаръ“, которое, безъ сомненія, извѣстно всякому грамотному русскому человѣку.

Художественно-литературный журналъ «Волна», 1884 год.

#жуть

Сторонись честной народъ—
Поѣздъ съ дачникомъ идетъ,—
Какъ стрѣла впередъ летитъ,
Не дымитъ и не шипитъ,
Машиниста нѣтъ на немъ

И не дышетъ онъ огнемъ,
Въ чемъ же дѣло, въ чемъ секретъ,
Объясни-ка мнѣ, мой свѣтъ?
Еслибъ котъ его не везъ,—
Не пошелъ бы паровозъ!..

Ткачъ Основа. Двухнедѣльный журналъ для дѣтей младшаго возраста «Свѣтлячокъ», 1912 г.

#стихи #котики

Жаворонокъ

На солнцѣ темный лѣсъ зардѣлъ,
Въ долинѣ паръ бѣлѣетъ тонкій,
И пѣсню раннюю запѣлъ
Въ лазури жаворонокъ звонкій.

Онъ голосисто съ вышины
Поетъ, на солнышкѣ сверкая:
Весна пришла къ намъ молодая,
Я здѣсь пою приходъ весны.

Здѣсь такъ легко мнѣ, такъ радушно,
Такъ безпредѣльно, такъ воздушно;
Весь Божій міръ здѣсь вижу я,
И славитъ Бога пѣснь моя.

В. Жуковскій. Журналъ для дѣтей младшаго возраста «Малютка», 1886 годъ.

#стихи

Толстый свинтусъ приглашаетъ
Лиску тощую плясать
И лиса въ восторгѣ таетъ,
Рада съ нимъ потанцовать.

1912

#стихи

На красную горку

„Красною горкой“ называется Ѳоминъ понедѣльникъ, мѣстами вторникъ, а мѣстами и вся Ѳомина недѣля или цѣлыя двѣ и три недѣли послѣ Пасхи. Собственно „красная горка“ — пора поминокъ родителей, но у насъ давно ужъ съ этимъ временемъ соединилось представленіе о свадьбахъ, наиболѣе многочисленныхъ на „красную горку“ послѣ долгаго перерыва поста. На нашемъ рисункѣ изображена одна изъ свадебныхъ сценъ въ Малороссіи, когда, по обычаю, родители брачующихся одаряютъ народъ, сообразно, разумѣется, своим достаткамъ.

Ориг. рис. Ижакевича, грав. Флюгель. Журналъ «Нива», 1893 г.

#корни

Егорьевъ день

У славянскихъ народовъ вообще и у русскаго народа в особенности, чествованіе св. Георгію водворилось очень рано. По крайней мѣрѣ, находя тождество въ аттрибутахъ, приписываемыхъ св. Юрію съ языческимъ Перуномъ, мы можемъ, кажется, безошибочно заключить, что предки наши, сдѣлавшись христіанами, перенесли на св. Георгія (какъ и на св. Илію пророка) свои вѣрванія въ Громовника, какъ живительную силу природы.

Съ незапамятныхъ временъ, на Руси, стада выгоняются весною въ поле „на Юрьеву росу“—т.е. утром въ Юрьевъ день (когда церковь православная празднует страданія св. Георгія Побѣдоносца). Скотъ выгоняютъ весною, въ Юрьевъ день, освященною вербою,—безъ сомнѣнія, имѣвшею при язычествѣ значеніе Перуновой плети, т.е. того же пука молніи, которая способна низводить на нивы и поля молоко небесных коровъ (тучъ) — дождь. Указываемое нами значеніе Перуновой плети—въ вѣткѣ вербы,—еще виднѣе открывается въ чешскомъ обычаѣ: выгонятъ коровъ на разсвѣтѣ 1-го мая (на kravske hody), а особенно въ обычаѣ на второй и на третій дни Пасхи: ходить съ помлазкою и бить ею хозяевъ, чтобъ скотина велась. Помлазка, это — хлыстъ, сплетенный изъ вербы или вообще изъ лозъ или ремней, и украшенный лентами. Ударяя этимъ хлыстомъ, приговариваютъ: „proutek se otoci, korbel piva (небеснаго напитка) natoci“!

Съ этим приговоромъ тѣсно связано, по всей вероятности, и повѣрье о ключахъ Петра апостола,—отмыкающихъ землю (т.е. сообщающихъ ей плодородіе). На это указываетъ прямо воззваніе чехов: „sv. Petr prima, natoci nav vina“!

Созвѣздіе Плеядъ назвает народъ (напримѣръ въ Воронежской губерніи) «Петровы ключи», связывая съ появленіемъ этого созвѣздія наступленіе теплыхъ дней весны, какъ бы открываемаго разъ въ году в Царства Небеснаго. Въ Смоленской губерніи поется закликиванье весны:

„Благослови Боже
Весну закликаць,
Заму провожаць,
Лѣта дожидаць!
Вылети сизая галочка,
Вынеси золоты ключи,
Замкни холодную зимоньку,
Отопри цеплое лѣтечко“!

На основаніи подонаго закликанья, галку зовутъ «золотая ключница».

А въ Бѣлоруссіи поется пѣсня:

„Юрью, Юрью!
„Подай Петру клюци
„Землю одамкнуци“.

По выраженію сербскихъ пѣсенъ, апостолу Петру достались на часть изъ міровыъ благъ: лѣтніе жары, вино, пшеница и «кл(ь)учеве од Небеснаго Царствія»!

Памятуя это повѣрье также, и выражая его по своему, Бѣлоруссы сложили на Юрьевъ день пѣсню, при выгонѣ скотины:

„Святый Юрья, Божій пасолъ,
До Бога пошолъ,
А узявъ ключи золотые, 
Атамкнувъ землю старорусеньскую
Пусьцивъ росу цеплюсенькую (тепленькую)
На Бѣлую Русь и на увесь свѣтъ.

На Моравѣ весну встрѣчаютъ пѣснею изъ вопросовъ и отвѣтовъ: Smarna nedela (4-е воскресенье великаго поста—время изгнанія зимы-смерти) куда ключи дѣла? Отдала вербному воскресенью! отвѣчаетъ вопрошаемая изгнательница зимы. На такой же вопрос вербное воскресенье дает отвѣтъ, что ключи переданы «Зеленому четвергу», великому четвергу—гдѣ опять припоминается поклоненіе Перуну, которому, какъ извѣстно, посвящался этотъ день въ недѣлѣ. Зеленый четвергъ (такъ называютъ «чистый четвергъ» на страстной недѣлѣ)— отвѣчаетъ, въ свою очередь, что онъ передалъ ихъ св. Юрью! А свяатой Юрій вставалъ и отмыкалъ землю, чтобы «росла трава зеленая».

Слѣдовательно, Юрьевъ—Перуновъ день, изъстари у славянъ былъ эпитетомъ начала весны и полевыхъ раотъ, съ выгонами скотины въ пое.

Какъ Илья пророкъ считался покровителемъ стадъ, такъ и Егорью причитал народъ въ выкликаньяхъ на Юрьевъ день, совершая обрядъ веснованья:

„Мы вокругъ поля ходили,
Егорья окликали,
Макарья величали,
Егорій ты нашъ храбрый…
Спасми нашу скотинку
Въ полѣ и за полемъ,
Въ лѣсу и за лѣсомъ,
Подъ свѣтлымъ подъ мѣсяцемъ,
Подъ красныимъ солнышкомъ,
Отъ волка отъ хищнаго
Отъ медвѣдя лютаго,
Отъ звѣря сохатова,
Отъ чуда косматова“.

У земледѣльческаго народа, каковы болгары дунайскіе, даже до сихъ поръх ненарушимо сохраняется языческое требище — жертва ягненка Перуну въ Юрьевъ день, съ собираніемъ крови жертвеннаго животнаго (которая, вѣрятъ они, спасаетъ отъ всякихъ болѣзней и призоровъ, Сжареннаго ягненка ѣдятъ, раздѣливъ на число членовъ семьи, въ полѣ же, и послѣ благословенія священникомъ яствы — садятся пировать, а остатки мяса и кости зарываютъ тутъ же въ землю, въ чаяніи хлѣбородія. Въ Бѣлоруссіи и Малороссіи зарываютъ на Юрьевъ день, по краямъ нивъ, кости ягнятъ, убитыхъ на «Христовъ день», — чтобы предохранить посѣвы отъ града и бурь. Существуютъ въ русскомъ народѣ заговоры объ охранѣ скота отъ скорби и падежа, и въ одномъ изъ нихъ читаются слѣдующія слова: «встрѣтили нашъ скотъ, мелкой животъ св. великомученик Георгій и св. царь Константинъ на бѣлыхъ коняхъ, несуще въ рукахъ щиты огненные, и бьютъ они побиваютъ всѣхъ колдуновъ и колдуницъ, воровъ и ворицъ, волковъ и волчицъ». И въ четьи-минеи внесены подобныя повѣрья народныя о св. Георгіи. Такъ, напримѣръ, разсказано чудо об оживленіи Георгіемъ, по просьбе земледѣльца, убившагося быка. Въ житіи Ѳеодора Анастасіупольскаго разсказано, что св. Гергій оберегалъ его еще отрока «отъ волковъ и другихъ звѣрей», при проходѣ черезъ лѣсъ изъ деревни въ городъ. Народныя сказки прямо приписываютъ св. Гергію раздѣленіе звѣрямъ въ добычу скота на Юрьевъ день, когда ѣздитъ Егорій Храбрый по лѣсамъ на бѣломъ конѣ. Это повѣрье—представленіе иносказательной росы съ туманомъ въ теплыя ночи, создало даже пословицы: «что у волка въ зубахъ, то Егорій далъ», «ловитъ волкъ роковую овечку», «обреченная скотинка ужъ не животинка».

Вотъ мотивы народныхъ повѣрій, вызвавшіе и сохранающіеся до нынѣ обряды благословенія скота при выгонѣ въ поле въ Юрьевъ день, съ котораго въ старинной Руси начиналась лѣтняя пора, съ ея работами и хлопотами о сборѣ запасов на круглый годъ.

Журналъ «Всемірная иллюстрація», 1874 г.

#корни

Барство не къ лицу

Муфтикъ бѣлый къ Танѣ въ гости
Поглодать цыплячьи кости
Собирался на обѣдъ;
Но, чтобъ лапочки всечасно
Не топтать ему напрасно,
Муфтикъ сѣлъ въ кабріолетъ.

И какъ баринъ, онъ спесиво
На лошадку крикнулъ: — „Живо,
„Сивка-Бурка, трогай въ путь!..“
Но ни с мѣста конь картонный,
Онъ стоитъ какъ-будто сонный,
Лѣнь ногою шевельнуть…
Муфтикъ крайне озабоченъ…
— „Вы, должно-быть, сыты очень?..“
На коня онъ зарычалъ

И въ карьеръ помчался въ гости,
Поглодать цыплячьи кости,
Но, конечно, опоздалъ.
Съ той поры онъ сталъ умнѣе:
Если что-нибудь скорѣе
Сдѣлать въ точности хотѣлъ,—
То за дѣло самъ онъ брался,
На другихъ не полагался
И о томъ не сожалелъ.

Ткачъ Основа. Двухнедѣльный журналъ для дѣтей младшаго возраста «Свѣтлячокъ», 1907 г.

#стихи #песики

Любимчикъ

Сидитъ Варя въ саду на скамейкѣ, а ея любимчикъ, кургузый щенокъ Томикъ, вертится около нея, за спиной, на скамейке. Визжитъ, кладетъ лапы на плечо, лижетъ ей щеку.

— Милый, милый Томикъ!— ласково говоритъ Варя и щекочетъ ему шейку.

Подошелъ старый Султанъ, прижался къ Варѣ, положилъ лапу ей на колѣно и вздохнулъ. Завидно ему стало смотрѣть на озорника Томика. «Ишъ, какъ его балуютъ, молокососа! А за что? Оттрепать бы его за уши, дармоѣда!.. Я домъ сторожу, а онъ что дѣлаетъ?»…

Посмотрѣла на Султана Варя и видитъ, что загрустила собака. Потрепала она и Султана, почесала за ушами и говорит:

— Не сердись, Султашка! Я и тебя люблю… А только Томикъ малъ, беззащитенъ и глупъ; его пожалѣть надо…

Понялъ Султанъ, шевельнулъ хвостомъ и пошелъ въ свою конуру.

«Ладно,— думаетъ,— вырастетъ щенокъ, мое дѣло справлять будетъ. А мнѣ и то не пристало ребячиться. Всему свое время и мѣсто!..»

1907

#песики

Прыжокъ обезьянъ

Пошли обезьяны купаться
И начали всѣ кувыркаться.
Пойдемте на нихъ поглядѣть,
Самимъ намъ вѣдь такъ не сумѣть.
Прыжокъ нам покажутъ прекрасный,
Хотя онъ и очень опасный.
Другъ друга схватили за хвостъ,
Прогнулся подъ ними помостъ.

1912

#стихи

Колокольчики

Колокольчики мои,
Цвѣтики степные,
Что глядите на меня
Свѣтло-голубые?
И о чемъ звените вы
Въ день веселый мая,
Средь некошенной травы
Головой качая?..

Графъ А. Толстой. Дѣтский журналъ «Малютка», 1887 г.

#стихи

Онъ: — Если бы ты не одѣвалась такъ долго, то мы бы не опоздали на поѣздъ.

Она: — И если бы ты не торопилъ меня, то намъ не пришлось такъ долго ждать слѣдующаго.

Журналъ «Punch», 1912 г.

#юмор