Десять немецких учёных, вывезенных американцами из оккупированной Германии, собираются за ужином в усадьбе Фарм-холл. Особняк оборудован прослушивающими устройствами.

Офицер Том Риттнер сообщает всем ученым, что США объявили о взрыве атомной бомбы в Японии.

Большинство пленных немецких ученых встречает новость о применении атомного оружия с недоверием. Между ними разгорается спор, который оказывается записан прослушивающими устройствами.

Ведущий теоретик немецкого ядерного проекта Вернер Гейзенберг: Я не верю ни единому слову. Они, должно быть, потратили все свои 500 миллионов фунтов на разделение изотопов — вот тогда это возможно.

Нобелевский лауреат Отто Ган: Я не думал, что это будет возможно в ближайшие 20 лет.

Директор по физическим исследованиям Института кайзера Вильгельма Курт Дибнер: Мы всегда думали, что для создания одной бомбы нам понадобится два года.

Ган: Если им действительно удалось сделать эту штуку, сохранение этого факта в секрете делает им честь.

Глава исследовательского отдела Института кайзера Вильгельма Карл Вирц: Я рад, что у нас (у Германии — прим.) ее не оказалось.

Физик Карл фон Вайцзеккер: Это ужасно, что американцы сделали ее. Я думаю, это сумасшествие с их стороны.

Гейзенберг: Можно с равным успехом сказать и по-другому: это быстрейший способ закончить войну.

Ган: Только это меня и утешает.

Измученный доктор Теруфуми Сасаки по-прежнему ходит по зловонным коридорам переполненного госпиталя Красного Креста. На каждом шагу ему приходится перевязывать самые страшные раны за всю его практику. Работать приходится при свете свечей и пожаров, разгорающихся за окнами.

Пациенты госпиталя Красного Креста умирают сотнями. Выносить их трупы некому.

Кто-то из больничного персонала пытается подкормить раненых, раздавая печенье и рисовые шарики. Но мертвецкий запах так силен, что мало кто испытывает чувство голода.

Наконец, после 19 часов непрерывной работы доктор Сасаки не в состоянии больше перевязать ни одной раны.

Он берет соломенную циновку и выходит во двор, где лежат тысячи живых пациентов и сотни мертвых. За углом больницы Сасаки с трудом находит укромное место, чтобы хоть немного поспать.

— Доктор! Помогите нам! Как вы можете спать?!

Теруфуми Сасаки просыпается и видит, что окружен плачущими пациентами. Он встаёт и возвращается к работе. Поспать доктору удалось лишь один час.

Замначальника генештаба Торасиро Кавабэ получает срочное донесение: «Весь город Хиросима разрушен в одно мгновение всего одной-единственной бомбой».

Кавабэ — один из немногих военначальников, знакомый с японскими атомными исследованиями. Несколько лет назад военные подняли на смех ученых за просьбу выделить 50 тысяч йен на атомные исследования и обвинили в безумных мечтаниях.

Двое руководителей Манхэттенского проекта, генерал Лесли Гровс и доктор Роберт Оппенгеймер, говорят по телефону. Гровс говорит, что одним из самых мудрых решений, которое он принял с 1942 года, когда США вступили в гонку ядерных вооружений с Германией, стало назначение Оппенгеймера на должность директора секретной лаборатории Лос-Аламос.

Гровс: Я очень горжусь вами и всеми вашими людьми.

Оппенгеймер: Все прошло нормально?

Гровс: Кажется, все прошло с оглушительным успехом.

Оппенгеймер: Когда это было? После заката?

Гровс: Нет, к сожалению, пришлось перенести на дневное время по соображениям безопасности самолета. Это было решение тамошнего командующего.

Оппенгеймер: Понятно. Все этим, в общем, довольны, и я искренне поздравляю вас. Мы прошли долгий путь.

Гровс: Да, мы прошли долгий путь, и я думаю, что одним из самых мудрых моих решений был выбор директора Лос-Аламоса.

Оппенгеймер: Ну, генерал Гровс, у меня есть некоторые сомнения…

Гровс: Как вы знаете, я этих сомнений никогда не разделял.

Пленные немецкие учёные слушают по радио официальное сообщение о бомбардировке Хиросимы. Они совершенно ошеломлены — известие, объявленное им за ужином, оказывается правдой.

«Сначала я не хотел поверить, что это может быть правдой, но в конце концов мне пришлось признать, что эта новость официально подтверждена президентом Соединенных Штатов. Я был поражен и подавлен свыше всякой меры. Мысль о невыразимых страданиях бесчисленных невинных женщин и детей была почти невыносимой», — вспоминает первооткрыватель расщепления ядра атома урана Отто Ган.

Немцы находятся под колоссальным впечатлением: к такому масштабу работ, который выполнили американцы, в условиях «Третьего рейха» они не могли даже приступить.

Физик-ядерщик Хорст Коршинг: Это доказывает, что американцы способны на поистине широкомасштабное сотрудничество. В Германии это было бы невозможно. Там каждый говорил про другого, что от него нет никакого толка.

Глава физического отдела Имперского исследовательского совета Вальтер Герлах: Вы не можете так утверждать в отношении Уранового проекта [Германии]. Сложно себе представить более плотное сотрудничество и доверие, чем было в этой группе. Вы не можете достоверно утверждать, что кто-то из них заявлял подобное.

Коршинг: Естественно, неофициально…

Герлах (кричит): И неофициально тоже! Не противоречьте мне! Здесь слишком много других людей, которые об этом знают.

Нобелевский лауреат Отто Ган: Конечно, мы не могли работать в таком масштабе.

Ведущий теоретик немецкого ядерного проекта Вернер Гейзенберг: У нас не хватило бы смелости весной 1942 года рекомендовать правительству нанять 120 000 человек для строительства одного-единственного объекта.

Физик Карл фон Вайцзеккер: Я полагаю, что мы этого не сделали, потому что никто из физиков не хотел этого делать из принципа. Если бы мы все желали победы Германии, мы наверняка добились бы успеха.

Нобелевский лауреат Отто Ган: Я в это не верю, но я все равно рад, что нам это не удалось.

Ведущий теоретик немецкого ядерного проекта Вернер Гейзенберг: Вполне возможно, что война закончится завтра.

Специалист по физической химии Пауль Хартек: А на следующий день мы вернемся домой.

Физик-ядерщик Хорст Коршинг: Мы не вернемся домой никогда.

Хартек: Если бы мы работали в еще большем масштабе, то были бы убиты Секретной службой [Англии]. Давайте радоваться, что мы все еще живы. Давайте хотя бы это отпразднуем.

Физик-ядерщик Курт Дибнер: Профессор Герлах был бы сейчас обергруппенфюрером и его судили бы в Люксембурге как военного преступника.

Глава физического отдела Имперского исследовательского совета Вальтер Герлах: Не надо делать таких хамских замечаний. (Уходит в свою спальню.)

Пленные немецкие ученые продолжают обсуждать провальную немецкую ядерную программу.

Ведущий теоретик немецкого ядерного проекта Вернер Гейзенберг: Такова была вся структура отношений между учеными и государством в Германии. Даже если бы мы захотели, государство настолько мало доверяло нам, что это было бы нелегко довести до конца.

Физик-ядерщик Курт Дибнер: Чиновников интересовали только немедленные результаты. Они не хотели разрабатывать долгосрочную политику, как это делала Америка.

Физик Карл фон Вайцзеккер: Если бы мы принялись за дело достаточно быстро, мы могли бы кое-чего добиться. Если они (американцы — прим.) смогли закончить к лету 1945 года, то нам, возможно, посчастливилось бы завершить это зимой 1944–1945 годов.

Глава исследовательского отдела Института кайзера Вильгельма Карл Вирц: И результатом было бы то, что мы стерли бы с лица земли Лондон, но все равно не завоевали бы мир. И тогда они обрушили бы свои бомбы на нас.

Глава физического отдела Имперского исследовательского совета Вальтер Герлах громко рыдает в своей спальне. Нобелевский лауреат Макс фон Лауэ и специалист по физической химии Пауль Хартек поднимаются к нему, чтобы утешить. Но ученый слишком подавлен:

— Я говорил своей жене: «Война проиграна, и результатом будет то, что, как только враг войдет в страну, меня арестуют и увезут». Когда мы вернемся в Германию, нас ждут ужасные времена. На нас будут смотреть как на тех, кто саботировал всю работу [немецкого атомного проекта]. Мы долго там не протянем. Можете быть уверены: в Германии много людей, которые говорят, что это наша вина. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Нобелевский лауреат Отто Ган и ведущий теоретик немецкого ядерного проекта Вернер Гейзенберг говорят с глазу на глаз. Ган не понимает, почему Вальтер Герлах так тяжело воспринял атомную бомбардировку Японии.

Гейзенберг объясняет, что Герлах был единственным из немецких ученых, кто действительно желал победы в войне.

Ган отвечает, что слишком любил Германию — и именно поэтому надеялся на ее поражение.

Пленные немецкие ученые договариваются между собой никак не выказывать озабоченности успехом своих американских коллег. Внешне невозмутимые, они садятся играть в карты, но и за игрой не могут удержаться от обсуждения атомной бомбардировки.

Физик-ядерщик Эрих Багге: Мы должны снять шляпу перед этими людьми за то, что у них хватило смелости рискнуть миллиардами долларов.

Специалист по физической химии Пауль Хартек: Мы могли бы добиться успеха, если бы высшее руководство заявило: «Мы готовы пожертвовать всем».

Багге: Если бы мы потратили 10 миллиардов марок, и ничего в итоге не получилось, всем физикам отрубили бы головы.

По бомбоубежищу, где сидит инженер Mitsubishi Цутому Ямагути, ползут слухи, что вокзал Хиросимы всё еще работает. Вместе со своими двумя коллегами он решает во что бы то ни стало поехать домой в Нагасаки — к жене и сыну.

Трое мужчин выходят в город. Они не узнают его. Домов нет. Повсюду человеческие останки.

Мосты разрушены. Вокзал находится по другую сторону реки. Ямагути пускается вплавь и видит, что река заполнена человеческими телами.

«Почерневшие, неузнаваемые мужчины, женщины и дети. Многие слиплись друг с другом. Это воспоминание останется со мной на всю жизнь», — расскажет он.

Цутому Ямагути добирается до вокзала. Слухи оказываются правдой — поезда действительно ходят.

Инженер садится в поезд и впервые за сутки чувствует себя лучше. Он спасен и скоро сможет увидеть жену Хисако и маленького сына Кацутоши.

Состав покидает Хиросиму.

Поезд отправляется в Нагасаки.

В окнах поезда нет стекол. Когда он трогается, ветер рассеивает застоявшийся в вагонах запах гари.

Цутому Ямагути настолько к нему привык, что свежий воздух кажется ему чем-то странным.