Начальника штаба 41-й танковой дивизии К. А. Малыгина будит звонок в дверь.

— Вставай, рыбачок, — шумит его зам Васильев. — Зорьку проспишь!

Перед отлучкой на рыбалку полковник на всякий случай звонит в штаб. Там говорят, что никаких происшествий нет, телеграмм и указаний не поступало.

Со спокойным сердцем военные едут в сторону границы — на берег реки Луга, впадающей в Буг.

С разницей в несколько минут Жукову звонят военачальники Западного, Киевского и Прибалтийского округов. Они сообщают об авианалетах на города Белоруссии, Украины и на литовский Каунас.

Вспоминает командир эскадрильи Ганс Кноке:

— Под брюхом у моего дорогого Эмиля висели мелкие осколочные бомбы. Я с великим удовольствием обрушивал их на головы глупых Иванов. Эти сыны Сталина в одних подштанниках бежали под деревья в поисках укрытия.

Вспоминает 16-летняя жительница Литвы Алевтина Котик:

— Я проснулась от того, что ударилась головой о кровать — земля содрогалась от падающих бомб. Я побежала к родителям. Папа сказал: «Война началась. Надо убираться отсюда!» Мы не знали, с кем началась война, мы не думали об этом, было просто очень страшно.

Жуков звонит Сталину. К телефону долго никто не подходит. Наконец, трубку поднимает сонный начальник сталинской охраны Николай Власик:

— Кто говорит?

— Начальник генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас?! Товарищ Сталин спит.

— Будите немедля: немцы бомбят наши города. Началась война.

Власик несколько мгновений молчит, затем глухо отвечает:

— Подождите.

Сталин берет трубку. Жуков докладывает обстановку. Просит разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчит. Слышно лишь его тяжелое дыхание.

— Вы меня поняли?

Молчит.

— Будут ли указания?

Так и не дав приказа на ответный удар, Сталин лишь велит военным ехать в Кремль

Сон капитана авиации Иосифа Гейбо, прерванный странным ночным звонком комдива, возвращается с трудом. Лишь через час он начинает понемногу подремывать…

Но вдруг телефон снова лишает его безмятежного сна — на этот раз сразу на следующие четыре года.

«Чертыхнувшись, взял трубку. Снова комдив.

— Объявите полку боевую тревогу. Если появятся немецкие самолеты — сбивать!

В телефоне взвякнуло, и разговор прервался.

— Как сбивать? — заволновался я. — Повторите, товарищ полковник! Не выдворять, а сбивать?

Но трубка молчала. Свет снова зажегся, комиссар встал и начал быстро одеваться.

— Что там? — спросил он.

— Боевая тревога, — ответил я.

Пронзительное, душу выматывающее завывание полевой сирены мгновенно подняло лагерь на ноги»

Телефон звонит и в советском посольстве в Берлине. Трубку поднимает молодой дипломат Валентин Бережков. Резкий, практически «лающий» голос в чрезвычайно официальных выражениях вызывает советских дипломатов в германский МИД. Приглашение зловещее, и они собираются немедленно.

В первые же минуты войны Красная Армия терпит тяжелейшие потери от авианалетов. Вспоминает выпускник Гомельского стрелково-пулеметного училища Л. А. Белкин.

…Нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал. Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60–70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту, где была наша палатка, а там все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи-то галифе, а гимнастерку с портупеей — нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли — это война…

По дороге на рыбалку полковник Малыгин любуется безмятежной природой. Алеет заря. Деревни, поля и перелески окутаны голубой дымкой.

— Хороший будет клев! — улыбается его зам Васильев и спрашивает шофера: — Как считаешь, Коля?

Но тот неожиданно отвечает:

— Что это?

Со стороны границы взлетают несколько красных и зеленых ракет.

...Не успели они погаснуть, как послышался отдаленный гром. Отражаясь от голубеющего небосвода, замигали вспышки орудийных выстрелов. Где-то впереди, рикошетируя, высоко вверх летели трассирующие пули. В укрепленном районе вздыбилась земля, перемешиваясь с дымом. Донеслась трескотня пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов, уханье разрывов снарядов и мин.

— Разворачивай! — скомандовал я шоферу, в душе все же надеясь, что это идут учения 5-й армии, о которых мы, танкисты, могли и не знать, поскольку, находясь в стадии формирования, не имели возможности принять в них участие.

Когда воздух над нами рассек пронзительный свист, за ним другой, третий, а артиллерия стала бить по нашему городку, сомнения исчезли окончательно — война!

Выбросив ненужные нам теперь удочки и банки с червями, мы помчались в гарнизон. Над нами гудели плотные стаи немецких самолетов. Шли они на разных высотах. Одни — высоко, видимо направляясь вглубь страны, другие — ниже. Эти образовали круг и, пикируя один за другим, сбрасывали бомбы на военные городки во Владимир-Волынске. Идя в пике, летчики включали сирены. Пронзительный вой оглушал, леденил кровь. И — взрывы, взрывы, один за другим.

На окраине города, видимо, диверсант или предатель методически посылал красные ракеты в сторону наших складов, указывая фашистам цели.

Сухопутные войска Германии переходят границу СССР. Но запутанные противоречивой директивой советские генералы даже теперь не решаются бить врага по-настоящему.

Вспоминает командир 8-го механизированного корпуса Д. И. Рябышев.

...Ровно в четыре часа утра по московскому времени меня разбудил запыхавшийся от бега молоденький красноармеец-посыльный.

— Товарищ генерал, — торопливо обратился он, — в штабе вас срочно вызывают к телефону!

Квартира от штаба поблизости. Собрался быстро и через несколько минут поднял трубку телефона. Начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего сообщил, что немецко-фашистские войска во многих местах нарушили нашу государственную границу, ведут бои с пограничниками, бомбят наши приграничные города и аэродромы.

— Но прошу без паники, — звучал его взволнованный голос. Затем тоном приказа добавил: — Думаем, что это провокации. Не поддаваться на них! Огня по немецким самолетам не открывать! Ждите дальнейших указаний!

Командующий Черноморским флотом Октябрьский докладывает Жукову об успешном отражении налета на Севастополь, однако в городе всё же есть серьезные разрушения.

О первом ударе вспоминает севастополец Анатолий Марсанов:

— Было мне тогда всего пять лет… Единственно, что осталось в памяти: ночью 22 июня в небе появились парашюты. Светло стало, помню, весь город освещен, все бегут, радостные такие… Кричат: «Парашютисты! Парашютисты!» Не знают, что это мины. А они как ахнули — одна в бухте, другая — ниже нас по улице, столько людей поубивало!

Гитлеровцы открывают массированный артиллерийский огонь по Брестской крепости. Уничтожены склады, нарушена связь, много убитых и раненых.

О первых минутах её штурма вспоминает самый юный защитник крепости, 12-летний «сын полка» Петр Котельников:

— Под утро нас разбудил сильный удар. Пробило крышу. Меня оглушило. Увидел раненых и убитых, понял: это уже не учения, а война. Большинство солдат нашей казармы погибли в первые секунды. Я вслед за взрослыми бросился к оружию, но винтовки мне не дали. Тогда я с одним из красноармейцев кинулся тушить вещевой склад. Потом с бойцами перешел в подвалы казармы соседнего 333-го стрелкового полка… Мы помогали раненым, носили им боеприпасы, еду, воду. Через западное крыло ночью пробирались к реке, чтоб набрать воды, и возвращались обратно.

Среди обстреливающих Брестскую крепость — мощнейшее орудие своего времени, 600-мм мортира «Карл». Взрывы её снарядов поднимают столбы дыма высотой 170 м, а воронки достигают диаметра 15 м при глубине в 5 м.

Всё это, по отзывам немцев, оказывает «большой психологический эффект».

По-прежнему сомневающийся, а не учебная ли это тревога, капитан Гейбо лично поднимается в небо, чтобы разобраться в ситуации. Заметив неизвестные самолеты, он пытается лишь обозначить атаку, и в последний момент замечает черные кресты на крыльях.

За одно мгновение летчику приходится принять самое сложное решение в своей жизни. Вот как он об этом вспоминает.

...От постов ВНОС, которые вели постоянное наблюдение за воздушным пространством, поступило сообщение, что четыре двухмоторных самолета на малой высоте идут курсом на восток. В воздух по заведенному порядку поднялось дежурное звено старшего лейтенанта Клименко.

— Знаешь, комиссар, — сказал я Трифонову, — полечу-ка сам. А то видишь, мгла опускается, как бы чего-нибудь опять не напутали. Сам разберусь, что за самолеты. А ты тут командуй.

Вскоре я уже догонял звено Клименко на своем И-16. Приблизившись, подал сигнал: «Пристроиться ко мне и следовать за мной». Бросил взгляд на аэродром. На краю летного поля резко выделялась длинная белая стрела. Она указывала направление на перехват неизвестных самолетов.

Пока летели, я пытался разобраться в обстановке. Наверняка это свои самолеты, их пустили для проверки бдительности постов наблюдения и боевой готовности истребителей, их способности перехватить и уничтожить, в случае необходимости, противника. Что ж, покажем свое умение! Я прибавил газу, мой самолет стремительно двигался в нужном направлении.

Прошло чуть меньше минуты, и впереди, немного ниже, в правом пеленге, появились две пары больших самолетов. Так, будем действовать грамотно, как в настоящем бою. Ведь наверняка за нашей схваткой наблюдает посредник.

Дал полный газ, круто набирая высоту, занял исходное положение для атаки. И тут у меня в груди похолодело. Передо мною — четыре двухмоторных бомбардировщика с черными крестами на крыльях. Я даже губу себе закусил. Да ведь это «юнкерсы»! Германские бомбардировщики Ю-88! Что же делать?

Думаю, что никогда больше, ни раньше, ни потом, мне не приходилось принимать такое трудное решение. Мысли у меня бежали стремительно, меняя одна другую. Отчего Ю-88 здесь в такую рань? Идут спокойно, на нас даже внимания не обращают. Но ведь приказано: сбивать! А договор о ненападении? А если это провокация? А вдруг из-за моих опрометчивых действий начнется война? Все эти мысли не приходили одна за другой, постепенно, а нахлынули разом, сплетаясь в пульсирующий клубок.

Усилием воли я взял себя в руки. Стиснул зубы, крепче сжал ручку управления и рычаг газа. «Ты — командир, — сказал я себе. — Ты не имеешь права растеряться. Ты обязан быстро и правильно оценить обстановку и дать боевой приказ».

И еще я подумал о том, что эти четыре немецких «юнкерса» до отказа набиты бомбами. Они несут смерть и разрушение на нашу землю. А там, на мирной пока что земле, спокойно спит моя жена, баюкая маленького сына, спят дети, жены и матери ребят из звена Клименко…

И как последняя капля возникла еще одна мысль: «Сегодня воскресенье, а по воскресеньям у немцев учебных полетов не бывает».

Выходит, война? Да, война!

«Атакую, прикройте!» — подал я сигнал своим. Быстрый маневр — и в центре перекрестья прицела ведущий Ю-88. Нажимаю на гашетку пулеметов ШКАС.

Трассирующие пули вспарывают фюзеляж вражеского самолета, он как-то нехотя кренится, делает оборот и устремляется к земле. С места его падения вздымается яркое пламя, к небу тянется столб черного дыма.

Всё политбюро и Тимошенко с Жуковым собираются в кабинете Сталина. Он бледен, в руках — так и и не набитая табаком трубка. После доклада военных недоумевающе спрашивает:

— Не провокация ли это немецких генералов?

— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация, — отвечает нарком обороны.

— Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы бомбят и свои города… Гитлер наверняка не знает об этом. Надо срочно позвонить в германское посольство, — распоряжается Сталин наркому иностранных дел Молотову.

В посольстве Рейха отвечают Молотову, что посол Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Тем временем замглавы генштаба Ватутин докладывает, что немцы пошли в наступление. Просит Сталина разрешить немедленные контрудары.

— Подождем возвращения Молотова, — отвечает он

В Берлине германские дипломаты заезжают за советскими и едут с ними в МИД. Увидев рассвет над парком Тиргартен, посол СССР Деканозов жизнерадостно говорит спутникам:

— Похоже, будет великолепный день!

— Мы хотим на это надеяться, господин посол, — многозначительно отвечает германский дипломат Ганс Штрак.

Советское командование обнаруживает, что во всех западных округах нарушена проводная связь с войсками. Заброшенные немцами диверсионные группы заранее перерезали её, а теперь нападают на делегатов связи.

Штабы фактически лишаются возможности быстро передать свои распоряжения.

В ожидании советских дипломатов рейхсминистр Риббентроп буквально мечется по своему кабинету. Лицо красное и опухшее, глаза воспаленные и остекленевшие.

— Фюрер абсолютно прав, нападая на Россию. Русские бы точно сами напали, если бы мы этого не сделали, — говорит он сам с собой

Подъезжая к германскому МИДу, секретарь посольства Бережков изумляется числу фоторепортеров, кинооператоров и журналистов. И это в пятом часу утра! Как только дипломаты выходят из машины, их ослепляют десятки вспышек.

У Бережкова мелькает тревожная мысль: неужели это война?

Советские дипломаты проходят к Риббентропу. Посол Деканозов начинает обсуждать текущие вопросы, как будто не придавая значения, что он вызван в МИД в пятом часу утра.

Риббентроп придает своему лицу окаменевший вид и перебивает его:

— Теперь это неважно! Враждебная позиция советского правительства по отношению к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация советских войск на немецкой границе вынуждают Рейх принять военные контрмеры. С сегодняшнего утра начаты контроперации военного характера.

Старательно избегая слова «война», Риббентроп объявляет, что час назад германские войска перешли границу СССР. Утверждает, что действия Германии являются не агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями.

Советский посол Деканозов отвечает:

— Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь.