Андрей Мирошниченко:

1. Подлинное и апофеоз подлинного. Зло и апофеоз зла. Ужас и апофеоз ужаса.
2. Сперва тотальное осознание абсолютной нереальности абсолютной реальности, затем разворот на стовосемьдесят в непостижимое.
3. Сначала мир как пустота следа, затем непостижимость оставившего след.

HerosCivilisateur:

А мне не понятно, почему в Новой Теологии, Гейдар сказал: "Бесконечность восприятия и смертность воспринимающего - это одно и тоже". Тут случаем не опечатка?
"Смертность воспринимающего" это сознание, так? "Бесконечность восприятия" это бесконечность. Выходит, что Рухулла оно же сознание, и бесконечное тождественны. Т.е. это тождество субъекта и объекта...

Андрей Мирошниченко:

Подлинное бесконечное, оно же то, кроме чего ничего нет, оно же подлинное утверждение, оно же трансцендентное, оно же Всевышний, оно же тотальное ведение (парадоксальным образом сразу знающее как ведение так и неведение; парадоксальным, потому что ведение и неведение противоположности абсолютные — они друг друга исключают)… в общем, подлинное бесконечное, которое бесконечное на самом деле — оно вне разумения. Однако мы её можем помыслить, точнее особым образом констатировать без раскрытия. А раскрыть мы можем ту бесконечность, которая ложная/иллюзорная.

Говоря гносеологически…
Было время, когда «я жил в юрте» и что такое апельсин не знал вообще, даже такого слова. Но однажды я узнал, и теперь больше не могу сказать, что я не знаю апельсина. Либо ведаю, либо не ведаю, потому что если ведаю, то неведение исключается. Теперь неведения нет, а ведение есть.
Причём (!) изначальное неведение — неведение чистое. Чистая лишённость, чистая абсолютная тщета. Оно (здесь внимание!) никак не связано с апельсином, ведь я, как чукча, ничего о нём не слыхивал даже краем уха. А когда я апельсин познал, то изначальное чистое неведение стало неведением невозможным, ведь теперь я апельсин знаю, а незнание теперь — это незнание именно апельсина, которое невозможно, потому что я его знаю)) Теперь изначальное чистое неведение превратилось в невозможное неведение. Неведение стало невозможным, исключаемым, скрываемым, т.е. принципиально отрицаемым.

Эта метафора была для демонстрации некоторых фундаментальных принципов трансцендентной логики. Дальше кратко и тезисно.

Иллюзорная бесконечность бывает двух видов. Первый вид — негативная бесконечность. Абсолютная полнота (плерома) абсолютно скрывает/исключает/отрицает абсолютную тщету. Не могут абсолютная полнота и абсолютная тщета быть вместе. Либо-либо. Если одно есть, другого нет, или точнее другого быть не должно. Поэтому абсолютная тщета оборачивается невозможным, а абсолютная полнота — бесконечно отрицающим негативом. А дальше результат отрицания: скрывая невозможное, негативная бесконечность создаёт иллюзию присутствия только себя и только себя, т.е. рождается второй вид иллюзорной бесконечности — позитивное бесконечное. В действительности, обе бесконечности иллюзорны, так как ограничены, т.е. это бесконечное не подлинное, это, на самом деле, конечное.
(В геометрических терминах первая бесконечность — чистая протяжённость, вторая — точка и её множество или искривлённая протяжённость).

Теперь по поводу фразы Джемаля: «Бесконечность восприятия и смертность воспринимающего – это одно и то же». Речь идёт об отрицательном тождестве. «Бесконечность восприятия» — это вторая (позитивная бесконечность), а «смертность воспринимающего» — это невозможное. Оба аспекта тождественны через третий аспект, при этом оба друг другу абсолютно противоположны (смотрим метафору с апельсином). Такое тождество называется отрицательным. Третьим же аспектом является чистая тщета, которая, напомню, является тщетой вовсе не по поводу абсолютной полноты. Тщета по поводу полноты — это невозможное — это тщета по поводу известного. Чистая же тщета является тщетой по поводу принципиально неизвестного, т.е. по поводу Трансцендентного. Т.е. чистая тщета суть неведение как таковое. Неведение «в собственном соку», если хотите.

чат "Новая Теология", 17 июня 2023 г.

Микеланджело: "Я могу слушать речи о конце мира, но когда мне становится невмоготу, я иду и начинаю тесать камень".
Из этой фразы может показаться, что творчество является некой альтернативой "концу мира". Это не так. Наоборот. Творчество как раз и протекает в режиме конца ЭТОГО мира, который, скажем, в монотеизме понимается как фундаментальное искажение подлинной Реальности. Творчество - эсхатологично и являет собой долженствование: да, этот мир такой, какой он есть, но ДОЛЖНО быть иначе. Творчество - это активированная воля ко всегда иному, к тому, что поэтически называется "новое Небо и новая Земля".
Поэтому жизнь подлинно творческого человека, как правило, драматична - художник живёт внутри незаживающей раны, в непрерывном диалоге с собственной "отложенной" смертью. При этом внешние формы такой жизни не имеют значения, формально творческая личность может жить богато. Кстати, как жизнь того же Микеланджело, который был невероятно богат, но жил как последний аскет... да и почитайте его сонеты.
#эсхатология_искусства

Источником искусства является бессознательное беспокойство существа, находящегося в плену космического сна. В искусстве делается первая попытка противопоставить субъективную волю детерминистической оцепенелости мира. Поэтому только искусство является с самого начала стихийно антиразумным. Поскольку искусство свободно от причины и цели, постольку оно ускользает из сферы диалога между причиной и следствием, который постоянно происходит во всех других видах человеческой деятельности.
Таким образом, только в искусстве человеческая деятельность приближается к принципу совершенного восклицания. Искусство начинается до всякого объективного знания. Поэтому только оно одно работает с исходным состоянием неведения. Искусство стремится кристаллизовать это состояние в структуре личного мифа. Этот личный миф представляет собой попытку ответа на опыт абсолютного ужаса. Абсолютный ужас как раз и является подоплекой беспокойства, владеющего художником.

Гейдар Джемаль, Ориентация Север.

С точки зрения монотеистической традиции, бесконечное, которое является последней инстанцией восприятия — это абсолютно враждебный живому Богу рок. Вечно вращающееся небо над нами, назовем мы его «брахман», «зерван» или «уранос» — это бесконечный, всё стирающий рок. Но если рок всё стирает, в том числе и нас, значит созерцание, стремящееся стать одно с роком, установить абсолютное триединое тождество воспринимающего, восприятия и воспринимаемого есть некий страшный прорыв к спасению от чистой негации, от чистого отрицания. Это есть попытка каким-то образом уйти от всепожирающего пламени апейрона. Но само восприятие возможно в силу того, что апейрон не всесилен, он вынужден пожирать, чтобы утвердить свою бесконечность. Восприятие стремится установить последнюю, гомогенную истину как то, кроме чего ничего нет. И когда мы поняли, что апейрон это не то, кроме чего ничего нет, когда мы поняли, что кроме него есть то ничто, которое внутрь бесконечного не входит или входит парадоксальным образом как не-оно, то сразу, в следующий же момент истиной является для нас не это бесконечное, а то, что есть кроме него. Истиной является бесконечная тайна тёмного, ещё более тёмного чем тьма, которая, будучи чернее, чем тьма, является светом поверх света.
Вот гносеологическая схема того, что заключено в откровении пророков, противостоящем содержанию того, что открывается в структурах глобальной примордиальной метафизики.
Есть два вектора: утверждение бесконечного как того, кроме чего ничего нет, и утверждение того, что бесконечное противоречиво в самом себе, поскольку есть мы, которые здесь стоим и его видим. Из второго вектора следует, что бесконечного как такового нет, а то, что оно отрицает, то, что существует помимо него — есть! Иными словами бытия нет, небытие есть. Вопреки школе Элеатов, вопреки мудрости воспринимающих праздник космоса онтологических мудрецов, бытия нет, небытие есть. Но в более глубоком и страшном смысле. Потому что последняя правда бытия оказывается апейроном, огнем, который все пожирает. Оказывается, что не райские сады, не дерево, не земля, не воздух, не вода, не ангелы, не свет является бытием. А бытием является то, что есть вместо них, как чистая гомогенность, отрицательное утверждение. И вот — его нет, а то, что оно отрицает (но что при этом есть) оказывается тайной нашего сердца, которую мы можем сохранить, идя этим путем, а можем и предать её, стремясь к центру космоса, сквозь который проходит мировое Древо, онтологический ствол. Мы можем стать мировой душой, распятой на мировом древе, реинтегрировать все состояния существа, и в этом смысле мы становимся центральной вещью, той вещью, о которой сказано в Изумрудной скрижали — «чудеса единой вещи». Единой вещи, но именно вещи, которая все равно будет стерта апейроном. Потому что финальная цель всякой инициации есть абсолютное тождество объекта и субъекта. Вот как формулируется парадоксальный вызов, который является безумием перед мудростью мира: «Последнего бытия, лишённого границ и форм, нет, а небытие, которое отрицается, которое невидимо пребывает „с задней стороны зеркала“ — есть!»
Две позиции, о которых у нас идет речь, обречены на абсолютную вражду. Собственно, духовная история человечества есть не что иное, как страшная битва между двумя этими позициями. В итоге этой битвы возникает профаническое общество, которое основано на общечеловеческих ценностях, представляющих собой не что иное, как некий вербальный компромисс между двумя взаимоисключающими правдами. Это компромисс, который обходит острые углы, и надевает на всё что угодно «всё и всяческие маски». Но профанизм, основанный на таком компромиссе, стал возможным только благодаря тому, что в центр пирамиды великого созерцания был нанесён сокрушающий удар молнии из ниоткуда.

Гейдар Джемаль, Традиция и реальность.

Будущие, принадлежащие к касте героев, уже с момента рождения проходят фазу задавания вопросов. И они уже инстинктивно ощущают, чем пахнет этот смысл. Этот смысл, конечно, пахнет абсолютной противоположностью комфорту, удаче социальной. То есть всё, что связано с коробочкой, внутри которой есть ватка, в которую можно уютно лечь и, так сказать, накрыться крышечкой, да, – это всё исключено с самого начала, заведомо, по самой экзистенциальной структуре этих людей. Для них устройство в социальном пространстве равноценно гибели. И вот что ещё очень важно: эти люди различают гибель и смерть. Гибель – это как раз исчезновение в качестве материального объекта. То есть вот чашка – она разбилась, есть собака – её переехал трактор, она издохла. Это – гибель. А смерть – это встреча с той подлинной сущностью, которая есть внутри тебя и которую ты можешь увидеть только в какой-то последний момент или, как в зеркале, внезапно обнаружить – в таком особом, экзистенциальном. То есть смерть – это твой финал, который оказывается тем, ради чего и чем ты живёшь. Смерть – это то, что неповторимо в тебе и благодаря чему ты воспринимаешь весь окружающий мир. Умираешь ты только один, никто за тебя не умрёт, и эта твоя смерть – это и есть твоё истинное «я». Это абсолютно не тождественно гибели.
...Тогда получается, что смерть – она и есть лик Бога внутри тебя. Это и есть аспект Бога, который в тебе присутствует и проявляется в тебе, как твоя абсолютная, исключительная нетождественность всему. Это обнаружение вот этого тождества между смертью и Богом и есть смысл.

Гейдар Джемаль, Разговоры с Джемалем.

Мы, истинное тайное «мы» всегда в центре ада, потому что мы всегда на противоположной стороне того бытийного блаженства, которое является сущностью князя мира сего. И наша задача — это абсолютная революция света, это абсолютная трансформация, когда то, что было внизу, станет вверху, и последние станут первыми. Т. е. трансформация вселенной, онтологическая трансформация последней основы — это и есть рождение, реализация тайны жизни, это и есть приход абсолютно нового на место абсолютно вечного, отмена вечности. Само человеческое общество создано и поставлено в мир как знамение об этой провиденциальной мысли.
... Там, где «мы», там всегда центр ада. Там, где «мы», там всегда воля к трансцендентному преображению ничем не ограниченной ночи в ничем не замутненный свет.

Гейдар Джемаль, Традиция и реальность.

https://t.iss.one/newtheologyofDzhemal/342

Объективная реальность представляет собой царство глобальной пассивности.
Глобальная пассивность есть загипнотизированный вселенский покой. Этот покой зиждется на самодостаточности, внутренне присущей объективной реальности в целом. Гипноз покоя поддерживается и охраняется герметической замкнутостью реальности в себе. Для всего, что пребывает внутри объективной реальности, этот покой является безвыходной тюрьмой инерции. Все сущее внутри объективной реальности погружено в инерцию быть. Бытие всего сущего благодаря этой инерции течет в заданном направлении. Это неизменяемое направление поддерживает и сохраняет заданную предопределенность вещей. Как царство глобальной пассивности, реальность есть бесконечный сон о самой себе. Вечная основа этого сна положена непостижимым тотальным произволом. В тотальном произволе воплощается верховный метафизический факт отсутствия абсолюта.

Гейдар Джемаль, Ориентация Север.

Девица смеет в сумраке одна
Раздвинувшись,
Едва смеются губы
Здесь крынка старого вина
И крины райские на ветвях дуба
И, может быть, однажды — самоцветом
Прохладная и дерзкая вина
Змеёю прикорнет на ветвях дуба
И, может быть, однажды нас полюбит
Звеном соединённым светлый сон
И теплой каплей
Изольётся кубок

Гейдар Джемаль, 1974 г.

Метафизический смысл Курбан-байрама заключен в принципе жертвы. Задолго до концепции жертвы Иисуса Христа, сформулированной христианством, родилась другая концепция, связанная с именем предка Христа и Мухаммеда — Авраама (в мусульманской традиции — Ибрахима). Но здесь есть трагический парадокс, который первым отметил датский философ Серен Кьеркегор, написавший об Ибрахиме целую повесть как о «рыцаре веры». Вспомним, что Авраам обращался в своих молитвах к «Неведомому Богу», избранному им по принципу того, что эта сила сокрыта, не проявляется и не может быть распознана как что-нибудь из сущего. Главная черта этого Бога — это именно его непостижимость, его пребывание вне всяких аналогий.
Между тем аналогии — это базовый фундамент языческой метафизики. Язычество построено на аналогиях, оно утверждает, что «внизу» то же, что и «вверху», и наоборот. Согласно этому мировоззрению, все предметы и явления, окружающие нас, — это знаки, указывающие на свои архетипы, существующие в невидимом плане. То есть языческая метафизика зиждется на принципе тождества — последнего великого тождества. Боги греческого Олимпа ведут себя подобно людям: они ссорятся, завидуют, влюбляются, воюют, входят к земным женщинам и соблазняют их. В троянской войне, описанной Гомером, боги разделяются на два лагеря: одни помогают троянцам, а другие — ахейцам. На поле боя их можно встретить лицом к лицу. О какой божественной непостижимости можно тут говорить?
Откровение и метафизика пророков строятся на совершенно противоположном принципе. Авраам, согласно преданию, в своем поиске истины перебрал несколько символов безусловного и вечного и обнаружил, что эти символы — не более чем гламурные лики, за которыми скрывается тщета. Звезда заходит, ветер утихает, пламя гаснет — все конечно, и лишь то, что непостижимо, вне чувств и рассуждений, вне опыта, является абсолютно безусловным.
И вот это Неведомое безусловное обращается к Аврааму и говорит: «Принеси мне в жертву твоего любимого сына!» Вопрос колоссальный. Можно верить в нечто явное, здешнее, в то, что можно потрогать, ощутить и пережить. Но подчиниться в таком предельном акте самоотдачи Неведомому, тому, что, в принципе, может быть, является иллюзией или даже абсурдом, который ничем не подтверждаем, — это другое.

...Курбан-байрам — праздник жертвы — является единственно уникальным праздником, который повторяет подвиг Авраама.
Задаваться вопросом о том, что было бы, если бы Бог через своего ангела не остановил руку Авраама, уже занесенную с ножом над собственным сыном, бессмысленно. Дескать, был бы этот Неведомый Бог также благостен и светел, если бы допустил убийство любимого ребенка? «Светлизна» вообще не является категорией истины. Неведомый Бог по определению является императивом воли. Его приказы и то, что вызывает Его довольство, — это и есть благо. А не то, что кажется людям. Потому что этот Бог противостоит бытию. Платоновское бытие и платоновское благо — это одно, а то, что приказывает Неведомый Бог, — совершенно другое. Здесь человек стоит перед выбором и должен для себя решить: он кусок бытия или же он шкатулка, в которой лежит частица духа?

Гейдар Джемаль, 11 сентября 2016 г.

https://t.iss.one/newtheologyofDzhemal/884

Жертва только тогда имеет смысл, когда она сопряжена с самопожертвованием - когда вы готовы пожертвовать ценнейшей "частью себя" во имя того (в "себе" же), что не имеет названия и абсолютно неопределяемо, поэтически выражаясь, что всегда Превыше.
С праздником!
#Гурбан_Байрам

Блистательное наслаждение есть упражнение души перед смертельным опытом экстаза. Чистый экстаз — это полностью осуществленная связь со своим скрытым центром совершенной пассивности. Иными словами, чистый экстаз есть не что иное, как соитие со своим внутренним мертвецом. Оживление своего внутреннего мертвеца силой чистого экстаза осуществляет абсолютное исчезновение пассивности внутри себя. Таким образом, скрытый центр совершенной пассивности трансформируется в средоточие парадоксальной жизни. В этой трансформации реализуется благодатное одиночество любви, как уникального пути мужчины.

Гейдар Джемаль, Ориентация Север.

Четыре тысячи триста лет назад произошло событие, которое стало величайшим религиозным праздником в жизни человечества: Ибрахим, пророк Аллаха, которого многие знают как библейского Авраама, получил во сне приказ Всевышнего Творца принести Ему в жертву своего первородного сына Исмаила. Ибрахим повиновался этому приказу.
Что сегодня эта жертва для нас — ведь она произошла так далеко, так давно от нас? Человечество с тех пор приносило столько жертв. Разве мало мы знаем родителей, которые жертвовали своими чадами? Разве мало знаем детей которые жертвовали своими родителями? Вся наша жизнь — это жертва. Человечество постоянно жертвуют обществу, государству, тому неведомому, что окружает его от колыбели до могилы. Высшая жертва, которую может принести человек — это собственная жизнь и жизнь его близких.
Вот в этом-то все и дело. Ибрахим изменил природу жертвы, изменил сущность того акта жертвования, которое люди совершали от начала времен. Он устранил то рациональное зерно вынужденной, понятной жертвы, которую люди приносят, чтобы добиться милости, чтобы добиться удачи. Он принес жертву, не для того, чтобы взять: он согласился дать — чтобы дать. Он выполнял приказ Бога, который является свободным и непостижимым. Бог Ибрахима творит то, что хочет, Он ведет к Своему свету, кого пожелает. Жертва этому Богу — подвиг, подвиг высшей веры.

Гейдар Джемаль, Подвиг веры.

Из холодных окон
Прыгают наружу
Раненые звери
С добрыми глазами
Детвора смеётся
В детских лицах ужас
До смерти смеётся
Но не умирает
А у малиновой девочки взгляд
Откровенней, чем сталь клинка
Непрерывный суицид
Для меня
Непрерывный суицид
Для меня

Роман Неумоев, Непрерывный суицид.


Вторая функция, носящая сакральный характер, это функция чистой деструкции, которая принадлежит воину. Мистерия воина это разрушение. Естественно, чтобы разрушать вокруг себя, воин должен быть готов к тому, чтобы разрушить себя самого. Есть только две глобальных модели, действующих в человеке. Одна — консервативная, связанная с созерцанием, другая — деструктивная, суицидальная. Жречество созерцает небо без звезд и воспринимает себя как воплощение Великого существа, наводит мост к нему.
Почему оно созерцает? Жречество, и в его лице человек как таковой не хочет, чтобы неизбывно вращающееся время его стерло. Жрец хочет быть вечным, поэтому он созерцает вечность и, созерцая, стремится стать невоспринимающим, слившимся с объектом существом — блаженством, имя которому Ананда. Это высшее мистериальное жречество. Ему, естественно, противостоит контр-вектор — суицид. Человек хочет разрушить себя, хочет, чтобы его не было и ничего не было. И эта экстатическая воля к самоубийству противостоит этой воли к вечности. Это — сакральная модель касты воинов. Традиция говорит нам — то, что ниже этого, не интересно. Там просто ползают существа: ремесленники, торгаши, мелкие бюрократы. Третье сословие вайшья является союзником жречества. Они там внизу, они, конечно, за «все хорошее» против «всего плохого». А что хорошо знают жрецы. Между ними такая прослойка неукротимых демонов, которые пышат огнем. Раджас — стихия огня, энергии, взрыва, суицида, убийства. Умей нести смерть и принимать ее — вот лозунг кшатриев. А ниже третьего сословия — этих социальных стабилизаторов или пластификаторов социума находятся люди, которым нечего терять кроме своих цепей. Шудры ничего не имеют кроме внешнего сходства с людьми. Несчастные существа, которые, конечно хотели бы пожить, но с другой стороны, присущая им жизнь настолько скверна, что они все время на грани самоуничтожения. Как биологические существа они слишком слабы, чтобы кончать с собой, но как коллектив они деструктивны, на грани срыва и распада. В силу этих свойств каста шудр — пролетариев является союзником воинов. Пролетариат находится в инстинктивном союзе, социальной симфонии с воинами.

Гейдар Джемаль, Традиция и реальность.

Когда происходит бунт периферии против центра, восстание субстанции против формы, все потрясения, которые мы привыкли воспринимать как истинную революцию, – все они доказывают только одно: истинная вина, истинная проблема коренится не в периферии, а в центре. Центр и периферия сопрягаются вместе не только в том, что одно производит другое, но и в том, что другое отвечает бунтом, вызовом, стремлением к эмансипации. Это враждебный диалог между двумя элементами, которые, хотя и располагаются иерархически один над другим, тем не менее сопряжены в общей плоскости. Общая плоскость – это то, что и центр, и периферия (принцип и его производное) равно стираемы, равно подлежат отрицанию неумолимой силой негатива, заключенной в Роке. Наступают Götterdämmerung – «сумерки богов». Нет такой световой манифестации, которая бы не погасла. Нет ничего, что бы не было скошено. Большой Космос будет уничтожен, но и то, что стоит за большим Космосом, – то сердцевинное, то тайное, то первобытие, которое порождает большой Космос, – тоже отменимо. Все отменимо!
Если все отменимо, то тогда в ненависти зависимого к тому, от чего зависишь, на онтологическом уровне есть великая правда. Зачем я буду подчиняться большому Космосу, Великому небу, когда я знаю на уровне глубокого тайного инстинкта, что это небо будет разодрано как бумага? Почему тогда мне его веления должны быть вменены в императив? Если я буду подчиняться тому, что будет уничтожено, тогда моя жизнь обращается в пустую насмешку, в ничто. Напротив, если, не зная последней, окончательной правды, я все же взбунтуюсь против лжи, как бы тотальна она ни была, то тогда моя жизнь получит оправдание! Вот почему на каждом онтологически врожденном революционере лежит печать особой, как бы огненной, харизмы.

Гейдар Джемаль, Новая теология.

В массовом сознании укоренилось предвзятое отношение к "утопии" (это отношение было сформировано либеральным дискурсом, восходящим к девизу великой французской революции - "свобода, равенство, братство"... прямо скажем, девизом в пользу бедных). Мол, из-за реализации этих утопий проливают кровь целые поколения. Но, что такое утопия как не интеллектуальный ориентир, который побуждает человека всякий раз выходить из своей "экологической ниши" и устремляться в неведомое? То есть именно в утопических идеях проявляется человек как животное + (плюс) - как существо трансцендирующее. Запрети утопию и исчезнет этот плюс. Другое дело, что за последние лет тридцать сформировались (в том числе и в академической среде) влиятельные "интеллектуальные" тренды, которые прямо так и настаивают на аннулировании этого плюса, искренне полагая, что человек должен вернуться в свою животную "экологическую нишу", которую он покинул примерно 35-40 тыс. лет назад, когда начал производить изображения и хоронить ближних (рождение визуальной антропо-практики и осознание фактора смертности как индексы трансценденции). А эта уже идеологическая и - античеловеческая позиция (не путать с преодолением антропоцентризма).
#нонактуальное #утопия

Мне кажется, что вообще очень важен в мышлении, у любой вещи - опыт неудачи. Мы сегодня живём в ситуации, когда существует какой-то культ успеха. Если ты что-то делаешь - ты обязательно должен добиться цели. Вот мышление об утопии, это такая вещь, которая по определению не может приводить к позитивному результату, потому что утопии или не сбываются, или сбываются не так, как задумывались. Именно это мне и интересно в разговоре об утопии. То есть - вернуть в мышление ценность ставки, которая может быть побита, ценность неудачной ставки. И для этого требуется, в общем, мне кажется, гораздо большая вовлечённость, чем заведомо делать что-то или обсуждать что-то, что имеет чёткие дедлайны и понятные представления о том, как мы придём к успеху.

Пётр Сафронов, Постчеловек и утопии.

Петр Сафронов, Постчеловек и утопии.

Анонимность мира...
Бесконечность множеств...
В золотой пустыне мой потерян след
Утром из квартиры вышел на площадку
Человек без кожи полусотни лет

Анонимность мира... Ничего нет проще
Ничего нет шире простоты ноля
Бесконечность множеств городской пустыни
Крик уходит с ветром в дальние поля

Гейдар Джемаль, 1998 г.