НОБЕЛЕВКА - ПОЛИТОЛОГАМ

Внесу пару центов к поздравлениям новых нобелевских лауреатов - Джима Робинсона и Дэрона Асемоглу. Я лично знакома с обоими и слушала курс Д.Робинсона в Гарварде в 2009 году.

Что очень важно, это то, что политологам (political scientists), как в случае Джима Робинсона, стали давать все больше премий. Среди предыдущих политологов, получивших нобелевку, напомню, была Элинор Остром. И наверное можно отнести сюда и Дугласа Норта (хотя он больше институциональный экономист). Мне кажется, это сильно подтолкнет политические науки к развитию. У нас остается очень много срочных (!) и малоизученных вопросов.

Конкретно работы Джима и Дэрона важны не только напоминанием о важности институтов, но и тем, что они одними из первых популяризовали использование инструментальной переменной в измерении этих вопросов (в их знаменитой статье - в качестве IV для институтов используется смертность поселенцев), что позволяет снизить эндогенность (рост и институты коррелируют в обе стороны, что затрудняет изучение того, как одно влияет на другое). Это сильно подтолкнуло институциональные исследования вперед.

С содержательной же точки зрения, печально то, что хотя мы теперь точно знаем, что хорошие институты создают прогресс/экономический рост, мы толком так и не знаем, как создавать хорошие институты. Вся история России (и большого числа других стран) свидетельствует об этом. Переноса формальных правил из одних стран в другие недостаточно. Важно, чтобы изменились установки людей, чтобы они поверили, что эти институты работают. А как это сделать, мы пока не понимаем.

The Bell: "Российская экономика пережила первые два года с «нездоровым румянцем» из-за диспропорциональных денежных вливаний, писал The Bell. На третий стали вылезать трудно решаемые проблемы: перегрев при дефиците рабочей силы и дефиците бюджета, растущая инфляция при запретительных ставках и блокаде внешнеторговых расчетов. 2025 год может стать переломным за счет наращивания мощностей ВПК стран НАТО."

О КОЛЛЕКТИВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Лев Гудков: "Абсолютное большинство россиян говорят о том, что они не могут и не хотят отвечать за положение дел в стране, за политику руководства страны, за ситуацию в городе или в том месте, где они живут, за работу своего предприятия и т.п. В этом нежелании ответственности нет различий между считающими себя православными и атеистами или агностиками, между верящими в загробную жизнь и неверующими. Единственно, за что почти все россияне безоговорочно согласны нести ответственность, в чем они едины — это благополучие своих детей и семьи, как об этом заявляют 85–90% опрошенных. Доминирует замкнутость интересов на проблемах частного, изолированного от других существования.

Принципиальный момент здесь — отсутствие у подавляющего большинства россиян сознания какой-либо вины перед другими, хотя две трети опрошенных признаются в том, что им «приходилось» поступать вопреки тому, что сами они считают правильным или справедливым (ответственность за такие действия возлагается преимущественно на других — давление начальства, коллектива, семьи, «требования дела» и проч.). Но на вопрос: «Боитесь ли вы [после смерти] наказания за грехи, и если да, то в какой мере?» — 57% респондентов отвечали, что никогда не испытывают подобных страхов; 15% — иногда вспоминают об этом; действительно, по их словам, боятся лишь 25% опрошенных (в том числе 17% — испытывают постоянный страх)."

"В этом свете важно понять силу и значение квазитрадиционных (не моральных) регуляторов массового поведения в современной России. Именно рутина повседневных, почти автоматических действий — пробуждение, умывание, завт­рак, ключи от дома, поездка на работу, разговоры на ежедневно повторяющиеся темы, магазин, ужин, телевизор и т.п. — составляет костяк почти бессознательного существования, размеченного ритуалами праздников разного уровня общности (семейных, государственных, всеобщих — вроде Нового года или Пасхи) или экстраординарными, но столь же безличными церемониями вроде похорон или свадьбы. С этим огромным массивом привычного поведения не может сравниться относительно скромная часть нашей жизни, которая должна характеризоваться как сфера «рационального» поведения, представленная расчетами возможных выгод и издержек от последствий наших действий. Накопленная инерция существования подавляет любые попытки осознания условий своего существования, что выражается в амнезии мысли о смерти. Такое социальное существование должно быть названо внеморальным."

"Описываемое здесь отношение россиян к смерти является лишь одним из примеров общего процесса примитивизации («архаизации») массового сознания в нынешней России, социальной игры в условный традиционализм, легко сочетающийся с другими формами предшествующих идеологий — милитаризмом, антизападничеством. Этот тренд свидетельствуют о слабости личностной морали (субъективного «Я»), а значит — об ограниченности потенциала общественной самоорганизации, состоятельности «общества»."

https://www.levada.ru/2024/10/16/boites-li-vy-smerti

ПОЧЕМУ СПОРЫ О КОЛЛЕКТИВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫ?

1) Нет, не потому, что это "Путин начал войну, взяв россиян в заложники". Для меня очевидно, что люди хоть отчасти, но отвечают за страну, в которой живут. И куча россиян сегодня стали бенефициарами войны.

Но, как убедительно показывает Лев Гудков, такие установки характеризуют россиян по отношению абсолютно КО ВСЕМУ, выходящему за рамки узкого круга их семей (https://www.levada.ru/2024/10/16/boites-li-vy-smerti). Россияне не считают себя ответственными ни за что и ни при каких обстоятельствах.

2) Поэтому конкретно война, в каких бы обстоятельствах Путин ее не начал, не имеет значения. Когда в начале нулевых Путин точно также отбирал у общества все свободы, почти никто не выходил на площади, протестуя против этого. Ровно в рамках тех же установок: "мы тут ни при чем", "нас это не касается". Хотя тогда режим был относительно свободным.

3) И очевидно, что так же российское общество будет вести себя в других обстоятельствах. Оно не способно бороться за свои права. В этом плане, оно не гражданское, и демократию создать на данном этапе неспособно. Граждане сопротивляются или настаивают, защищают свои свободы. Мы пример имеем перед глазами в Украине.

4) Это отчасти изучено (хотя недостаточно), и совпадает с традиционными для крестьян установками: когда все интересы и радиус доверия индивида ограничены узким кругом его семьи. Об этом писал Бэнфилд в контексте крестьян Южной Италии и характеризовал это феномен как "аморальный фамилизм". Российское общество урбанизировано только в 1-2 поколениях, и в существенной степени состоит из людей, сохранивших эти крестьянские установки. Работы по Китаю показывают сходную динамику: сам факт, что он географически переезжает в город, не меняет установки бывшего крестьянина, если нет дополнительных факторов.

5) Интересно, что модернизированный городской средний класс, который еле-еле стал формироваться в нулевые, по установкам другой. И он как раз попытался в 2011-12 взять на себя ответственность за страну. Но таких людей было слишком мало в отношении к большинству.

В этом плане, споры о коллективной ответственности вести, вероятно, преждевременно, поскольку общество российского типа абсолютно неспособно взять на себя хоть какую-то ответственность за что либо с ним происходящее. События падают на россиян откуда-то сверху, внезапно, а их дело - адаптироваться к ним как к погоде (это отношение часто видно на фокус-группах). Понятно, что при таких установках, способность к коллективному действию минимальна. Никто ни с кем объединяться и за что-то бороться не будет. Что интересно, такие же крестьянские установки характеризуют даже интеллигенцию, которая, казалось бы, должна быть более гражданственно ориентирована (но тут речь видимо не о числе прочитанных книжек, а о накопленном социальном опыте).

Понятно также, что у такого общества нет механизмов для создания демократии. Оно будет ждать пока новый батюшка Горбачев/Ельцин с царской руки дарует свободы. И снова эти свободы вернут назад, когда царь-батюшка их заберёт. Само оно пока не способно ни требовать, ни бороться за них.

Стив Коткин:

"На протяжении половины тысячелетия внешняя политика России характеризовалась амбициями, которые превосходили возможности страны. Начиная с правления Ивана Грозного в 16 веке, Россия умудрялась расширяться со средней скоростью 50 квадратных миль в день в течение сотен лет, в конечном итоге охватив одну шестую часть суши Земли. К 1900 году она была четвертой или пятой по величине промышленной державой мира и крупнейшим производителем сельскохозяйственной продукции в Европе.

Но ее ВВП на душу населения достигал лишь 20% от ВВП Великобритании и 40% от ВВП Германии. Средняя продолжительность жизни при рождении в императорской России составляла всего 30 лет — выше, чем в Британской Индии (23), но такая же, как в Цинском Китае, и намного ниже, чем в Великобритании (52), Японии (51) и Германии (49). Уровень грамотности в России в начале двадцатого века оставался ниже 33% — ниже, чем в Великобритании в восемнадцатом веке. Все эти сравнения были хорошо известны российскому политическому истеблишменту, поскольку его члены часто ездили в Европу и сравнивали свою страну с мировыми лидерами (что справедливо и сегодня)."

"Чувство особой миссии способствовало скудности официальных союзов России и нежеланию вступать в международные организации, если только не в роли исключительного или доминирующего члена. Это дает российскому народу и лидерам гордость, но также подпитывает негодование по отношению к Западу за то, что он якобы недооценивает уникальность и важность России. Таким образом, психологическое отчуждение добавляется к институциональным отличиям, вызванным относительной экономической отсталостью. В результате российские правительства, как правило, колебались между поиском более тесных связей с Западом и яростным отшатыванием от него из-за предполагаемых обид, и ни одна из тенденций не преобладала постоянно."

https://www.foreignaffairs.com/articles/ukraine/2016-04-18/russias-perpetual-geopolitics