[после начала войны] мы словно проснулись и опомнились, поняли, что надъ нами стряслось, и почувствовали, какъ вновь загорѣлось въ душѣ древнее чувство родины. И вотъ мы сами, охотно, доброю волею, дѣлаемъ то, что нужно для побѣды…

война зоветъ тебя защищать свободу твоей жизни отъ насилія поднявшихся враговъ-иноземцевъ. Худо ты жилъ или хорошо, но идти къ врагамъ въ невольники ты не можешь и не долженъ хотѣть. И если ты жилъ хорошо — ты съ бодрою рѣшимостью встанешь на защиту твоей свободы. Но если ты жилъ плохо, то война заставитъ тебя защищать свободу твоей дурной жизни; ты имѣлъ эту свободу и не замѣчалъ ея; пользовался ею, не цѣня ее, и пользовался дурно.

Германія идетъ на насъ, презирая наши духовныя силы; она идетъ принудительно навязать намъ штампъ своей культуры, какъ въ ея здоровыхъ, такъ и въ ея больныхъ частяхъ, безразлично; она идетъ превратить насъ въ свой покорный и выгодный рынокъ; она видитъ въ насъ варваровъ, «русскія орды», которыя должны, въ благодарность за благодѣянія принудительнаго цивилизованія, предоставить себя (хотя бы изъ простого приличія, если не изъ чувства благодарности) — для экономической эксплуатаціи. Германія идетъ на насъ, открыто признавая, что «сильный всегда правъ», и что народы, у которыхъ техническая и политическая сторона жизни развита недостаточно, суть дикіе народы, предназначенные нести на своихъ плечахъ народъ болѣе преуспѣвшій въ своемъ жизненномъ устройствѣ. Она идетъ отсѣчь отъ насъ живые члены нашего духовнаго славянскаго единства и водворить въ русской жизни тѣ начала, слѣпая работа которыхъ вовлекла ее самоё въ столь глубокое потрясеніе и кризисъ.

Въ такой войнѣ мало воевать; необходимо воевать, оставаясь на духовной высотѣ. Пусть же будетъ воинственный подъемъ, но не озлобленіе и не ненависть и не уличные погромы; пусть будетъ личное безстрашіе, но не презрѣніе къ врагу, къ его храбрости и его подъему; пусть будетъ искусное обезвреженіе врага, но не месть и не жестокость и не корыстная травля; пусть будетъ обдуманность и осторожность, но не низменная хитрость и не система національнаго шпіонства. Въ такой войнѣ мало и побѣдить: ратная побѣда не должна стать для насъ духовнымъ паденіемъ, какъ это случилось съ Германіей послѣ 1870 года. Побѣда не должна вызвать въ насъ самоувѣренность и самодовольство, гордость и національное самопревознесеніе; она не должна вызвать въ насъ нелѣпую и чудовищную увѣренность въ томъ, что мы — единственный «избранный» народъ, высшій и лучшій изъ всѣхъ существовавшихъ, что къ намъ «переходитъ» теперь «гегемонія» и руководительство всѣми другими народами; она не должна пробудить въ насъ хищные инстинкты и мстительныя чувства и увлечь насъ на путь политическаго и тѣмъ болѣе духовнаго подавленія нашего врага; она не должна привести насъ къ культу силы и милитаризма.

Я не раз обращался к философскому наследию И.А.Ильина, внесшего свой весьма ощутимый вклад в разработку идеологии государственного
патриотизма

Среди религиозных мыслителей наибольшее влияние оказал на меня Иван Ильин и петербургский митрополит Иоанн (Снычев)

Самым известным идеологом русского фашизма стал Иван Ильин