Forwarded from Владислав Живица | Władysław Żywica
В 2020 году моя подруга участвовала в субботнике в Смоленске, в Рачевском овраге. В глине она нашла это (палеовенера?).
Вопрос к знатокам: ваши догадки, что это?
Для справки:
Рачевка. Район, известный каждому жителю Смоленска, и в то же время мало кто может рассказать вам о нём что-то конкретное, кроме того, что это где-то далеко и добираться туда не очень. …
Само название района – одно из древнейших в городе. В документах можно найти упоминание о Рачевке уже в 11 веке. Расположен этот район в восточной части города. В средневековье, в его ранней стадии, здесь располагалась одна из пристаней, где разгружались товары, идущие из Поволжья. Но после того, как татары разбили князя Владимира, товары сюда перестали поступать, что не могло не сказаться на развитии этого района. Постепенно всё начало чахнуть.
Вопрос к знатокам: ваши догадки, что это?
Для справки:
Рачевка. Район, известный каждому жителю Смоленска, и в то же время мало кто может рассказать вам о нём что-то конкретное, кроме того, что это где-то далеко и добираться туда не очень. …
Само название района – одно из древнейших в городе. В документах можно найти упоминание о Рачевке уже в 11 веке. Расположен этот район в восточной части города. В средневековье, в его ранней стадии, здесь располагалась одна из пристаней, где разгружались товары, идущие из Поволжья. Но после того, как татары разбили князя Владимира, товары сюда перестали поступать, что не могло не сказаться на развитии этого района. Постепенно всё начало чахнуть.
Гранива Гора
Недавно коллега поделился микротопонимом с реки Жижала - Гранива Гора. На фото можно видеть, как она выглядела несколько десятков лет назад. Сейчас преимущественно поросла лесом.
В качестве параллели сразу вспомнился Гранный Холм в Калужской области, неподалеку от знаменитого Чертого Городища. Изначально этимология мне виделась от 'грань' > граненый, то есть холм с ровными или крутыми сторонами. Но англоязычный Викисловарь пришел на помощь и раскрыл более глубокую, и уверен, что верную, этимологию.
Гранива - диалектное от праслав. *granivъ - оранжевый, точнее зелено-оранжевый или грязно-желтый цвет.
А ведь, действительно, гора песчаная, характерного рыжего цвета. Это видно и на спутниковом снимке, и на старых фото, и очевидно такой она была в древности, когда еще диалектное 'гранива' не было замещено на 'оранжевая / рыжая'.
#гранивагора #топонимика #жижала
Недавно коллега поделился микротопонимом с реки Жижала - Гранива Гора. На фото можно видеть, как она выглядела несколько десятков лет назад. Сейчас преимущественно поросла лесом.
В качестве параллели сразу вспомнился Гранный Холм в Калужской области, неподалеку от знаменитого Чертого Городища. Изначально этимология мне виделась от 'грань' > граненый, то есть холм с ровными или крутыми сторонами. Но англоязычный Викисловарь пришел на помощь и раскрыл более глубокую, и уверен, что верную, этимологию.
Гранива - диалектное от праслав. *granivъ - оранжевый, точнее зелено-оранжевый или грязно-желтый цвет.
А ведь, действительно, гора песчаная, характерного рыжего цвета. Это видно и на спутниковом снимке, и на старых фото, и очевидно такой она была в древности, когда еще диалектное 'гранива' не было замещено на 'оранжевая / рыжая'.
#гранивагора #топонимика #жижала
Статья тверского этнографа Г. Н. Базлова об исследованиях культа ужей в Тверской области
Часть 1
https://vk.com/@etnokniga-uzh-domovoi-chast-1
Часть 2
https://vk.com/@etnokniga-uzh-domovoi-chast-2
В статье:
- Живая традиция почитания ужей как "хозяев" дома и предков на северо-западе РФ в 90е годы.
- Почему оставление молока в блюдце домовому связано с культом ужей.
- Почему свист это способ связи с потусторонним.
- Зачем мыли ужей.
- Почему ужей изображали на боевых мстинских палках-"тросках".
- Почему ужи родственны кукушкам, ласточкам и соловьям.
И многе другое.
#культужей
Часть 1
https://vk.com/@etnokniga-uzh-domovoi-chast-1
Часть 2
https://vk.com/@etnokniga-uzh-domovoi-chast-2
В статье:
- Живая традиция почитания ужей как "хозяев" дома и предков на северо-западе РФ в 90е годы.
- Почему оставление молока в блюдце домовому связано с культом ужей.
- Почему свист это способ связи с потусторонним.
- Зачем мыли ужей.
- Почему ужей изображали на боевых мстинских палках-"тросках".
- Почему ужи родственны кукушкам, ласточкам и соловьям.
И многе другое.
#культужей
VK
Уж – ДОМОВОЙ. Часть 1
Г. Н. Базлов
Велопоход на Чертово Городище (Июль 2021). Часть 1
Земля Вятичей. Грейдеры тянутся средь спелых полей и задумчивых темных лесов. Колдовские речки, шепот трав, хищный клёкот коршуна пронзает высь.
Путь лежит за дальний горизонт. Там, за "Злым городом" Козельском, в лесной глуши, хранит тайны самое загадочное языческое святилище Верхней Оки - Чертово Городище.
#чертовогородище #землявятичей #galindaszeme #верховскиеземли #велопоход
Земля Вятичей. Грейдеры тянутся средь спелых полей и задумчивых темных лесов. Колдовские речки, шепот трав, хищный клёкот коршуна пронзает высь.
Путь лежит за дальний горизонт. Там, за "Злым городом" Козельском, в лесной глуши, хранит тайны самое загадочное языческое святилище Верхней Оки - Чертово Городище.
#чертовогородище #землявятичей #galindaszeme #верховскиеземли #велопоход
ДУДАРЬ
И. С. Соколов-Микитов (1929г.)
Осенью путешествовали мы по лесному соседнему уезду. Край этот и после революции остался глухой: стоят большие леса, водится лось и медведь. За медведями мы больше и ходили. Всякий день мы видели в лесу, на просеках, свежие следы зверей, похожие на след мужичьего лаптя, находили сорванные стебли сладкой лесной травы — «ствольев» — любимого лакомства медведей, видели дымившиеся кучи медвежьего помета, похожего на пироги с черникой. Мы стерегли зверей ночами на вытоптанных овсах, но так и не довелось нам тот раз повидать землячка нашего Топтыгина Михайлу...
А край был действительно медвежий, глухой. В деревнях встречали нас с опаской, не раз деревенское начальство спрашивало у нас документы (тут еще совсем недавно, как в старину, гулял по дорогам, губил души удалой разбойничек Кыш), потом, приглядевшись, делались доверчивее, проще. И даром что проходила совсем близко железная дорога и шумели в лесу поезда, — много страшных историй о разбойниках и бандитах, о зарезанных и убитых охотниках наслышались мы за дорогу.
Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, упрямо хлопотал о своем. Однажды, посмеиваясь, угостивши нас чаем и новостями, деревенский председатель нам сказал:
— Есть, есть у нас один старичок, зовут Семеном. На старинной умеет играть дуде, песен много знает, вы к нему пройдите...
Напившись чаю, мы отправились искать Семенов двор. Деревни в Бельском уезде, не в пример нашим дорогобужским, глядят чисто, крыши тесовые, лес на стенах ровный, избы высокие, светлые. Мы вошли в новую, наполовину отделанную избу. Курносая девка выбежала нам навстречу; ахнув от испуга и топая босыми пятками, скрылась. В избе было просторно и пусто. Мы остановились.
Молодой бритый мужик вошел, подозрительно оглядывая нас и наши охотничьи ружья. Мы поспешили рассказать, что приехали из города, занимаемся охотой, что надо бы нам повидать старичка Семена, послушать его игру на старинной дуде.
Молодой хозяин был уже бывалый, смекалистый человек. Чуялось это и по говору с газетными городскими словами, и по тому, как пренебрежительно он улыбнулся, узнав, что ищем мы старика, интересуемся его дудою.
— Марья, покличь батьку! — крикнул он, приоткрыв дверь.
Он провел нас в неотделанную половину, где было прохладно, лежали в углу на выструганном, чистом полу стружки, приятно пахло смолой. Мы сели и закурили, поглядывая в окошко на деревенскую чистую улицу с новым колодцем и колодезным журавлем.
Старик пришел не скоро. Вошел он, тихонько ступая лаптями, осторожно прикрыл за собою дверь. С нами он поздоровался за руку. Был он мал ростом, сух, узок в плечах; на маленьком, загорелом, смуглом лице его курчавилась короткая, легкая бороденка, улыбался он по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики.
Все в нем было легкое: походка, спутанные на голове серые волосы, взгляд, манера легонько покашливать и прикладывать к губам руку, даже белая холщовая рубаха как-то особенно и легко лежала на покатых его плечах. Руки его были легки, сухи и почти по-женски малы.
— Здравствуй, Семен, — сказали мы. — Вот мы из города, за медведями вашими ходим.
— Дело хорошее, — сказал он, улыбаясь и оглядывая нас живыми глазами. — Дело хорошее: надо попугать зверя...
— Медведи-то медведями, а вот слыхивали мы, что ты большой мастер играть на дуде, петь старинные песни. Покажи-ка нам свое искусство.
Он не стал много запираться, отнекиваться, ответил просто, будто того и ждал от нас:
— На дуде? Эх, братики, дуда-то моя чай теперь уж рассохлась: двадцать годиков в руки не брал, навряд вспомню сыграть.
— Вспомни, пожалуйста!
— Не знаю, не знаю, — ответил он, — навряд вспомню... Да и дуду теперь не сыщешь, на чердаке куры загадили ...
Мы долго уговаривали его отыскать дуду. Должно быть, и в самом деле далеконько завалилась дедова дуда: мы слышали, как он лазил на чердак, приставлял к стене лестницу, как ходил потом на колодец отмывать с дуды грязь.
И. С. Соколов-Микитов (1929г.)
Осенью путешествовали мы по лесному соседнему уезду. Край этот и после революции остался глухой: стоят большие леса, водится лось и медведь. За медведями мы больше и ходили. Всякий день мы видели в лесу, на просеках, свежие следы зверей, похожие на след мужичьего лаптя, находили сорванные стебли сладкой лесной травы — «ствольев» — любимого лакомства медведей, видели дымившиеся кучи медвежьего помета, похожего на пироги с черникой. Мы стерегли зверей ночами на вытоптанных овсах, но так и не довелось нам тот раз повидать землячка нашего Топтыгина Михайлу...
А край был действительно медвежий, глухой. В деревнях встречали нас с опаской, не раз деревенское начальство спрашивало у нас документы (тут еще совсем недавно, как в старину, гулял по дорогам, губил души удалой разбойничек Кыш), потом, приглядевшись, делались доверчивее, проще. И даром что проходила совсем близко железная дорога и шумели в лесу поезда, — много страшных историй о разбойниках и бандитах, о зарезанных и убитых охотниках наслышались мы за дорогу.
Приятель мой, хранитель музея и собиратель старины, упрямо хлопотал о своем. Однажды, посмеиваясь, угостивши нас чаем и новостями, деревенский председатель нам сказал:
— Есть, есть у нас один старичок, зовут Семеном. На старинной умеет играть дуде, песен много знает, вы к нему пройдите...
Напившись чаю, мы отправились искать Семенов двор. Деревни в Бельском уезде, не в пример нашим дорогобужским, глядят чисто, крыши тесовые, лес на стенах ровный, избы высокие, светлые. Мы вошли в новую, наполовину отделанную избу. Курносая девка выбежала нам навстречу; ахнув от испуга и топая босыми пятками, скрылась. В избе было просторно и пусто. Мы остановились.
Молодой бритый мужик вошел, подозрительно оглядывая нас и наши охотничьи ружья. Мы поспешили рассказать, что приехали из города, занимаемся охотой, что надо бы нам повидать старичка Семена, послушать его игру на старинной дуде.
Молодой хозяин был уже бывалый, смекалистый человек. Чуялось это и по говору с газетными городскими словами, и по тому, как пренебрежительно он улыбнулся, узнав, что ищем мы старика, интересуемся его дудою.
— Марья, покличь батьку! — крикнул он, приоткрыв дверь.
Он провел нас в неотделанную половину, где было прохладно, лежали в углу на выструганном, чистом полу стружки, приятно пахло смолой. Мы сели и закурили, поглядывая в окошко на деревенскую чистую улицу с новым колодцем и колодезным журавлем.
Старик пришел не скоро. Вошел он, тихонько ступая лаптями, осторожно прикрыл за собою дверь. С нами он поздоровался за руку. Был он мал ростом, сух, узок в плечах; на маленьком, загорелом, смуглом лице его курчавилась короткая, легкая бороденка, улыбался он по-детски, виновато, как улыбаются чувствующие себя лишними, обиженные в семьях старики.
Все в нем было легкое: походка, спутанные на голове серые волосы, взгляд, манера легонько покашливать и прикладывать к губам руку, даже белая холщовая рубаха как-то особенно и легко лежала на покатых его плечах. Руки его были легки, сухи и почти по-женски малы.
— Здравствуй, Семен, — сказали мы. — Вот мы из города, за медведями вашими ходим.
— Дело хорошее, — сказал он, улыбаясь и оглядывая нас живыми глазами. — Дело хорошее: надо попугать зверя...
— Медведи-то медведями, а вот слыхивали мы, что ты большой мастер играть на дуде, петь старинные песни. Покажи-ка нам свое искусство.
Он не стал много запираться, отнекиваться, ответил просто, будто того и ждал от нас:
— На дуде? Эх, братики, дуда-то моя чай теперь уж рассохлась: двадцать годиков в руки не брал, навряд вспомню сыграть.
— Вспомни, пожалуйста!
— Не знаю, не знаю, — ответил он, — навряд вспомню... Да и дуду теперь не сыщешь, на чердаке куры загадили ...
Мы долго уговаривали его отыскать дуду. Должно быть, и в самом деле далеконько завалилась дедова дуда: мы слышали, как он лазил на чердак, приставлял к стене лестницу, как ходил потом на колодец отмывать с дуды грязь.
— Вот она, старинная! — сказал он, показывая свой музыкальный инструмент из телячьей, снятой мешком, шкуры, с пришитой деревянной дудкой. В руках он держал маленький пищик из камыша. — Пищик рассохся, а в пищике — главное дело, да и мех плох стал, воздух пропущает! — говорил он, беря мешок под левый локоть и его надувая.
Послышался жалобный, тонкий звук. Он остановился, набрал воздуха, поднимая под рубахою костлявую старческую грудь, и, склонив набок голову, заиграл, перебирая пальцами. Звук был тонкий, похожий на плач, — звук свирели, тростниковой жалейки, непрерывный, потому что старик время от времени надувал мех, склоняя голову и отставив ногу.
— В старину, бывало, на свадьбах играл, — сказал он, вытирая губы и смотря на нас веселыми, помолодевшими глазами. — Я прежде хороший игрок был. Тогда балалаек этих, гармоний еще не ведали. Под дуду и плясали; бывало, суток двое жаришь без передыху, а хозяева тебя за это водочкой угощают. Теперь позабыл, не могу, да и пищик не годится, новый надо делать.
И, надувши мех, он заиграл горевую старинную, сохранившуюся еще от крепостных времен, мужицкую песню, выговаривая слова на смоленский лад:
Ох — и на проходе уси веселаи наши деньки,
Ох — и наступают слизовыи на нас времена:
Разоряють нас лихие, лихие воры — господа.
В избу вошел его сын, стал у порога, деревянно улыбаясь. Старик как будто застыдился сына, бросил играть, поглядел виновато.
— Вот она, старинная музыка! — презрительно сказал сын.
— Надо тебе, дедушка, в Москву ехать, — сказали мы. — Там тебе большой почет будет.
— Эх, Москва, Москва — золотые маковки! — старинной скоморошьей скороговоркой отвечал дед. — Мы — лесные, серые, на печи привыкли сидеть, куда нам в Москву.
Помню, мы стали уговаривать старика побывать в городе, показать себя людям. Он посмеивался, продувал пищик, шутил. Даже к нашему замечанию о деньгах, что в городе, мол, можно заработать, отнесся он равнодушно.
Заслышав о деньгах, сын насторожился, заулыбался и, садясь на подоконник, сказал:
— Вот, не даром тогда хлеб будешь есть.
— Правильно, — говорим, — дедушка, поезжай!
— Уж я поеду, поеду, — полушутя-полусерьезно отвечал старик. — Вишь, карета моя еще не готова...
Он проиграл нам весь свой запас, спел много песен. Я смотрел на него, на его руки, на то, как ладно притоптывает по полу его нога в мягком лапоточке, думал, что перед нами настоящий природный артист.
Мы ушли, взволнованные нашей «находкой». Быть может, мы преувеличивали, быть может, ни один человек не станет слушать теперь старинную дуду, но что-то говорило нам, что в старике есть подлинный талант.
Вышли мы, когда уже стало меркнуть, пошли на овсы, куда ходил по вечерам медведь. Над лесом закатывалось солнце, а на золотом небе четко чернели лесные макушки. Я прошел лугом, десятиной и влез на зеленый дубок, где был приготовлен «лаба́з». Стало тихо; сорвался и прогремел вдали тетерев. Лаяли на деревне собаки, женский голос звонко манил в лесу заблудившуюся корову. Я сидел на дубу, как соловей-разбойник, слушал и смотрел, как опускается за лес большое багровое на закате солнце, кончается над землею день.
Последний раз я видел старика зимою у приятеля моего в городе, перед концертом. Старик сидел за столом, пил чай, держа в руке блюдце, крепкими зубами откусывая сахар. Для выступления на концерте он принарядился. На прямой пробор были расчесаны его курчавившиеся на концах легкие волосы, воротник чистой рубахи опрятно обнимал тонкую морщинистую шею. В углу, на диване, сидел его сын в черной вышитой рубахе, вертел в руках балалайку. Мы поздоровались, старик улыбнулся, подмигивая сказал:
— Вот и довелось опять встретиться...
— Где же дуда твоя?
— Тут дуда, новый мех для дуды справил, старину подымаю...
— Да ты пей, пей, потом покажешь...
Вечером мы отправились в клуб, где был назначен концерт.
Послышался жалобный, тонкий звук. Он остановился, набрал воздуха, поднимая под рубахою костлявую старческую грудь, и, склонив набок голову, заиграл, перебирая пальцами. Звук был тонкий, похожий на плач, — звук свирели, тростниковой жалейки, непрерывный, потому что старик время от времени надувал мех, склоняя голову и отставив ногу.
— В старину, бывало, на свадьбах играл, — сказал он, вытирая губы и смотря на нас веселыми, помолодевшими глазами. — Я прежде хороший игрок был. Тогда балалаек этих, гармоний еще не ведали. Под дуду и плясали; бывало, суток двое жаришь без передыху, а хозяева тебя за это водочкой угощают. Теперь позабыл, не могу, да и пищик не годится, новый надо делать.
И, надувши мех, он заиграл горевую старинную, сохранившуюся еще от крепостных времен, мужицкую песню, выговаривая слова на смоленский лад:
Ох — и на проходе уси веселаи наши деньки,
Ох — и наступают слизовыи на нас времена:
Разоряють нас лихие, лихие воры — господа.
В избу вошел его сын, стал у порога, деревянно улыбаясь. Старик как будто застыдился сына, бросил играть, поглядел виновато.
— Вот она, старинная музыка! — презрительно сказал сын.
— Надо тебе, дедушка, в Москву ехать, — сказали мы. — Там тебе большой почет будет.
— Эх, Москва, Москва — золотые маковки! — старинной скоморошьей скороговоркой отвечал дед. — Мы — лесные, серые, на печи привыкли сидеть, куда нам в Москву.
Помню, мы стали уговаривать старика побывать в городе, показать себя людям. Он посмеивался, продувал пищик, шутил. Даже к нашему замечанию о деньгах, что в городе, мол, можно заработать, отнесся он равнодушно.
Заслышав о деньгах, сын насторожился, заулыбался и, садясь на подоконник, сказал:
— Вот, не даром тогда хлеб будешь есть.
— Правильно, — говорим, — дедушка, поезжай!
— Уж я поеду, поеду, — полушутя-полусерьезно отвечал старик. — Вишь, карета моя еще не готова...
Он проиграл нам весь свой запас, спел много песен. Я смотрел на него, на его руки, на то, как ладно притоптывает по полу его нога в мягком лапоточке, думал, что перед нами настоящий природный артист.
Мы ушли, взволнованные нашей «находкой». Быть может, мы преувеличивали, быть может, ни один человек не станет слушать теперь старинную дуду, но что-то говорило нам, что в старике есть подлинный талант.
Вышли мы, когда уже стало меркнуть, пошли на овсы, куда ходил по вечерам медведь. Над лесом закатывалось солнце, а на золотом небе четко чернели лесные макушки. Я прошел лугом, десятиной и влез на зеленый дубок, где был приготовлен «лаба́з». Стало тихо; сорвался и прогремел вдали тетерев. Лаяли на деревне собаки, женский голос звонко манил в лесу заблудившуюся корову. Я сидел на дубу, как соловей-разбойник, слушал и смотрел, как опускается за лес большое багровое на закате солнце, кончается над землею день.
Последний раз я видел старика зимою у приятеля моего в городе, перед концертом. Старик сидел за столом, пил чай, держа в руке блюдце, крепкими зубами откусывая сахар. Для выступления на концерте он принарядился. На прямой пробор были расчесаны его курчавившиеся на концах легкие волосы, воротник чистой рубахи опрятно обнимал тонкую морщинистую шею. В углу, на диване, сидел его сын в черной вышитой рубахе, вертел в руках балалайку. Мы поздоровались, старик улыбнулся, подмигивая сказал:
— Вот и довелось опять встретиться...
— Где же дуда твоя?
— Тут дуда, новый мех для дуды справил, старину подымаю...
— Да ты пей, пей, потом покажешь...
Вечером мы отправились в клуб, где был назначен концерт.
В клубе было холодно, стучал по крыше мороз. Мы пришли, когда еще никого не было. Пустынно стояли стулья, мигало электричество.
Концерт не удался. Слушателей оказалось мало. Помешал мороз, какой-то праздник, кино, да и не охотник был в те времена уездный человек до таких концертов.
А я смотрел, слушал и дивился. Кто учил этого старика так выступать на сцене, так свободно держаться?.. Невольно вспоминалось мне, как, бывало, на деревенских свадьбах, на праздниках вдруг прорвется, и глазу не поверишь, как преобразится какая-нибудь молчаливая баба, сколько блеснет жару, таланта, каким пожаром запылает зарумянившееся, помолодевшее лицо!..
После концерта я подошел, чтобы ободрить старика. Он был весел, возбужден, неудача не произвела на него никакого впечатления. Сын сердито подсчитывал небогатую выручку.
Потом слышал я, что старик выступал в губернском городе, что был у него там шумный успех, носили его на руках, обещали поездку в Москву. А совсем недавно я узнал, что старик умер и дуду его мой приятель водворил в уездный музей... Не знаю почему, защемило вдруг сердце: пристрастие ли мое к народной старинной песне, воспоминание ли о лесном артисте-дударе, или это — что дороже всего, чем украшается жизнь — природный дар, талант, живущий в простом человеке...
#соколовмикитов #смоленщина #дуда #дударь
Концерт не удался. Слушателей оказалось мало. Помешал мороз, какой-то праздник, кино, да и не охотник был в те времена уездный человек до таких концертов.
А я смотрел, слушал и дивился. Кто учил этого старика так выступать на сцене, так свободно держаться?.. Невольно вспоминалось мне, как, бывало, на деревенских свадьбах, на праздниках вдруг прорвется, и глазу не поверишь, как преобразится какая-нибудь молчаливая баба, сколько блеснет жару, таланта, каким пожаром запылает зарумянившееся, помолодевшее лицо!..
После концерта я подошел, чтобы ободрить старика. Он был весел, возбужден, неудача не произвела на него никакого впечатления. Сын сердито подсчитывал небогатую выручку.
Потом слышал я, что старик выступал в губернском городе, что был у него там шумный успех, носили его на руках, обещали поездку в Москву. А совсем недавно я узнал, что старик умер и дуду его мой приятель водворил в уездный музей... Не знаю почему, защемило вдруг сердце: пристрастие ли мое к народной старинной песне, воспоминание ли о лесном артисте-дударе, или это — что дороже всего, чем украшается жизнь — природный дар, талант, живущий в простом человеке...
#соколовмикитов #смоленщина #дуда #дударь
nastupajuc
<unknown>
Наигрыш той самой смоленской песни, которую исполнял Семен дударь в рассказе Соколова-Микитова. Исполнение современное.
Послушайте, как берет за душу дуда.
#дуда #смоленскаядуда
Послушайте, как берет за душу дуда.
#дуда #смоленскаядуда
Велопоход на Чертово Городище. (Июль 2021) Часть 2
Проезжая очередную деревню, остановился спросить у местных, есть ли здесь сельмаг. Не знаю, какие силы нас свели, но это оказались люди, которых я знал исключительно через интернет. Это была удивительная встреча.
Миновав Сухиничи я озадачился поиском места под лагерь. Солнце должно было сесть через полчаса, а подходящего места никак не было на пути.
Вымазавшись по уши в глине на полевой грунтовке я поспешил ставить палатку на рыбацком берегу у первой встречной реки. Зарядил ливень. При постановке, палатку залило водой, так, что пришлось сливать.
На ужин у меня была припасена банка пива, которую я положил в сумку с павербанком и налобным фонарем. Открываю сумку, достаю банку - замок на месте, а она пустая. Зато электроника мигая в предсмертной агонии плавает в пиве. Что ж, отправляясь в поход-паломничество нужно быть готовым что-то отдать.
Вслед за этим, над лагерем раскинулась радуга в золотом свете заката, что было безусловно добрым знаком.
Проезжая очередную деревню, остановился спросить у местных, есть ли здесь сельмаг. Не знаю, какие силы нас свели, но это оказались люди, которых я знал исключительно через интернет. Это была удивительная встреча.
Миновав Сухиничи я озадачился поиском места под лагерь. Солнце должно было сесть через полчаса, а подходящего места никак не было на пути.
Вымазавшись по уши в глине на полевой грунтовке я поспешил ставить палатку на рыбацком берегу у первой встречной реки. Зарядил ливень. При постановке, палатку залило водой, так, что пришлось сливать.
На ужин у меня была припасена банка пива, которую я положил в сумку с павербанком и налобным фонарем. Открываю сумку, достаю банку - замок на месте, а она пустая. Зато электроника мигая в предсмертной агонии плавает в пиве. Что ж, отправляясь в поход-паломничество нужно быть готовым что-то отдать.
Вслед за этим, над лагерем раскинулась радуга в золотом свете заката, что было безусловно добрым знаком.