Общемировой спрос на электроэнергию в 2023 г. увеличился на 2,2%, а в абсолютном выражении – на 627 терватт-часов, что сопоставимо с годовым электропотреблением в Южной Корее (614 ТВтЧ в 2023 г.).
Низкоуглеродные источники – включая атомные электростанции – обеспечили 79% общемирового прироста спроса на электроэнергию в 2023 г. (с учетом сокращения выработки на гидроэлектростанциях), тогда как на долю теплоэлектростанций пришлось «лишь» чуть более 20%, согласно данным Ember.
Низкоуглеродные источники – включая атомные электростанции – обеспечили 79% общемирового прироста спроса на электроэнергию в 2023 г. (с учетом сокращения выработки на гидроэлектростанциях), тогда как на долю теплоэлектростанций пришлось «лишь» чуть более 20%, согласно данным Ember.
Общемировая выработка на угольных электростанциях в 2023 г. выросла на 1,4%, достигнув 10434 тераватт-часов, однако при этом глобальная доля угольной генерации снизилась до 35,4% (против 35,7% в 2023 г.).
95% мирового прироста угольной генерации в 2023 г. обеспечили четыре страны – Китай, Индия, Вьетнам и Мексика, которые столкнулись с серьезным сокращением выработки на гидроэлектростанциях.
95% мирового прироста угольной генерации в 2023 г. обеспечили четыре страны – Китай, Индия, Вьетнам и Мексика, которые столкнулись с серьезным сокращением выработки на гидроэлектростанциях.
Глобальная выработка электроэнергии из газа выросла более чем вдвое в период с 2000 по 2023 гг., с 2745 до 6634 тераватт-часов (ТВтЧ), а доля газа в общемировой структуре генерации – с 18% до 23% соответственно.
Однако в последние годы происходит сокращение темпов прироста газовой генерации: если в период с 2015 по 2019 гг. глобальная выработка из газа выросла на 816 ТВтЧ, то за 2019-2023 гг. – лишь на 265 ТВтЧ. Для сравнения: общий спрос на электроэнергию в России в 2023 г. достиг 1169 ТВтЧ.
Ключевой причиной стало сокращение выработки из газа в ЕС, а также сравнительно низкая роль газа в электроэнергетике Индии и Китая, где основную роль в постепенном отказе от угля играют ВИЭ.
Газ остается наиболее востребованным в электроэнергетике богатых углеводородами стран, в том числе США и России, на долю которых в 2023 г. в общей сложности пришлось 35% мировой газовой генерации (2347 ТВтЧ из 6634 ТВтЧ).
Однако в последние годы происходит сокращение темпов прироста газовой генерации: если в период с 2015 по 2019 гг. глобальная выработка из газа выросла на 816 ТВтЧ, то за 2019-2023 гг. – лишь на 265 ТВтЧ. Для сравнения: общий спрос на электроэнергию в России в 2023 г. достиг 1169 ТВтЧ.
Ключевой причиной стало сокращение выработки из газа в ЕС, а также сравнительно низкая роль газа в электроэнергетике Индии и Китая, где основную роль в постепенном отказе от угля играют ВИЭ.
Газ остается наиболее востребованным в электроэнергетике богатых углеводородами стран, в том числе США и России, на долю которых в 2023 г. в общей сложности пришлось 35% мировой газовой генерации (2347 ТВтЧ из 6634 ТВтЧ).
Среднесуточное производство автомобильного бензина в России за неделю с 29 апреля по 5 мая 2024 г. сократилось на 4%, достигнув 112 тыс. тонн в сутки, а производство дизеля – выросло менее чем на 1% (до 238 тыс. тонн в сутки).
В обоих случаях показатели выпуска уступают последнему по времени максимуму, зафиксированному на неделе с 19 по 25 февраля 2024 г., когда производство автобензина в РФ составило 129 тыс. тонн в сутки, а производство дизеля – 249 тыс. тонн в сутки. В сравнении с этим уровнем производство автобензина сократилось на 14%, а дизеля – на 5%.
Для сравнения: по данным ЦДУ ТЭК, в «докризисном» 2021 г. внутренний спрос на автобензин в РФ составлял 100 тыс. тонн в сутки, а на дизель – 108 тыс. тонн в сутки.
Тем самым, риски дефицита бензина на внутреннем рынке по-прежнему сохраняются, тогда как в случае дизеля можно говорить, как минимум, о недополучении экспортной выручки. При этом в обоих сегментах сохраняются риски сокращения выпуска: нивелировать их можно только за счет обеспечения полной безопасности инфраструктуры НПЗ, а также снятия санкций на поставку оборудования для нефтепереработки.
В обоих случаях показатели выпуска уступают последнему по времени максимуму, зафиксированному на неделе с 19 по 25 февраля 2024 г., когда производство автобензина в РФ составило 129 тыс. тонн в сутки, а производство дизеля – 249 тыс. тонн в сутки. В сравнении с этим уровнем производство автобензина сократилось на 14%, а дизеля – на 5%.
Для сравнения: по данным ЦДУ ТЭК, в «докризисном» 2021 г. внутренний спрос на автобензин в РФ составлял 100 тыс. тонн в сутки, а на дизель – 108 тыс. тонн в сутки.
Тем самым, риски дефицита бензина на внутреннем рынке по-прежнему сохраняются, тогда как в случае дизеля можно говорить, как минимум, о недополучении экспортной выручки. При этом в обоих сегментах сохраняются риски сокращения выпуска: нивелировать их можно только за счет обеспечения полной безопасности инфраструктуры НПЗ, а также снятия санкций на поставку оборудования для нефтепереработки.
Почему развалился социализм?
Кризис 1990-х, о котором в последние недели сломано столько копий, был предопределен «Великим переломом» конца 1920-х, когда был полностью свернут НЭП и фактически возвращена политика военного коммунизма. Запрет частной собственности, переход к государственному планированию, коллективизация сельского хозяйства, установление государственной монополии на внешнюю торговлю – все эти институты привели к тяжелым долговременным последствиям.
Социализм сделал невозможным рост производительности труда: у тебя нет стимулов наращивать выпуск и при этом сокращать издержки в условиях, когда твой доход никак не зависит от результатов твоего труда. Именно в этом – причина кризиса в советском сельском хозяйстве, который становился все более критичным по мере урбанизации в 1950-1980-е гг.
Социализм сделал невозможным инновации – по крайней мере, в «гражданских» секторах. Ключевым стимулом инноваций, в конечном счете, является получение прибыли: вот есть рынок кнопочных мобильных телефонов; но вот есть Стив Джобс и компания Apple, которые одними из первых выпустили смартфон, объединяющий функции телефона, видеокамеры, плеера, фотоаппарата, диктофона (и далее по списку). И вот буквально за десятилетие смартфоны вытесняют кнопочные телефоны на рынке мобильных устройств. При социализме такой переход невозможен: потому что есть Госплан, который предписывает предприятиям выпускать энное количество кнопочных телефонов; срыв этого плана грозит, как минимум, административными последствиями для директоров предприятий.
И у директора предприятия есть только один стимул: занизить плановые показатели и при этом выбить из Госплана побольше ресурсов для их исполнения, что неизбежно спряжено с ростом издержек. Наряду с государственной монополией внешней торговли, это привело к тому, что советские предприятия «гражданских» отраслей выпускали продукцию, которая была неконкурентоспособна по соотношению качества и издержек, что обернулось резким сокращением выпуска после либерализации импорта.
Неконкурентность гражданских секторов сначала компенсировалась возможностью использовать дешевый, а порой и вовсе бесплатный труд крестьян и бежавших из села горожан первого поколения, а позже – в 1970-е и 1980-е гг. – уже за счет ренты от освоения нефтегазовых месторождений Западной Сибири. К концу 1980-х оба эти источники были полностью исчерпаны: Россия (в границах РСФСР) была страной с фактически завершенной урбанизацией, при этом в Западной Сибири начала стремительно падать нефтедобыча, в том числе из-за сокращение доли фонтанного способа добычи и сопутствующего роста издержек, которые было невозможно компенсировать из-за падения цен.
К 1991 г. Россия была страной тотального продовольственного кризиса, накладывавшегося на катастрофу государственных финансов (чем еще является бюджетный дефицит в 30% ВВП?), абсолютную неконкурентоспособность несырьевых отраслей и производственный спад в нефтяной промышленности: неслучайно в начале 1990-х Правительство привлекало займы Всемирного банка на реабилитацию нефтедобычи.
Кризис 1990-х, о котором в последние недели сломано столько копий, был предопределен «Великим переломом» конца 1920-х, когда был полностью свернут НЭП и фактически возвращена политика военного коммунизма. Запрет частной собственности, переход к государственному планированию, коллективизация сельского хозяйства, установление государственной монополии на внешнюю торговлю – все эти институты привели к тяжелым долговременным последствиям.
Социализм сделал невозможным рост производительности труда: у тебя нет стимулов наращивать выпуск и при этом сокращать издержки в условиях, когда твой доход никак не зависит от результатов твоего труда. Именно в этом – причина кризиса в советском сельском хозяйстве, который становился все более критичным по мере урбанизации в 1950-1980-е гг.
Социализм сделал невозможным инновации – по крайней мере, в «гражданских» секторах. Ключевым стимулом инноваций, в конечном счете, является получение прибыли: вот есть рынок кнопочных мобильных телефонов; но вот есть Стив Джобс и компания Apple, которые одними из первых выпустили смартфон, объединяющий функции телефона, видеокамеры, плеера, фотоаппарата, диктофона (и далее по списку). И вот буквально за десятилетие смартфоны вытесняют кнопочные телефоны на рынке мобильных устройств. При социализме такой переход невозможен: потому что есть Госплан, который предписывает предприятиям выпускать энное количество кнопочных телефонов; срыв этого плана грозит, как минимум, административными последствиями для директоров предприятий.
И у директора предприятия есть только один стимул: занизить плановые показатели и при этом выбить из Госплана побольше ресурсов для их исполнения, что неизбежно спряжено с ростом издержек. Наряду с государственной монополией внешней торговли, это привело к тому, что советские предприятия «гражданских» отраслей выпускали продукцию, которая была неконкурентоспособна по соотношению качества и издержек, что обернулось резким сокращением выпуска после либерализации импорта.
Неконкурентность гражданских секторов сначала компенсировалась возможностью использовать дешевый, а порой и вовсе бесплатный труд крестьян и бежавших из села горожан первого поколения, а позже – в 1970-е и 1980-е гг. – уже за счет ренты от освоения нефтегазовых месторождений Западной Сибири. К концу 1980-х оба эти источники были полностью исчерпаны: Россия (в границах РСФСР) была страной с фактически завершенной урбанизацией, при этом в Западной Сибири начала стремительно падать нефтедобыча, в том числе из-за сокращение доли фонтанного способа добычи и сопутствующего роста издержек, которые было невозможно компенсировать из-за падения цен.
К 1991 г. Россия была страной тотального продовольственного кризиса, накладывавшегося на катастрофу государственных финансов (чем еще является бюджетный дефицит в 30% ВВП?), абсолютную неконкурентоспособность несырьевых отраслей и производственный спад в нефтяной промышленности: неслучайно в начале 1990-х Правительство привлекало займы Всемирного банка на реабилитацию нефтедобычи.
Почему реформы 1990-х оказались настолько тяжелыми?
Преодолеть позднесоветский кризис можно было только за счет перехода к рыночной экономике, с частной собственностью, свободными ценами и конвертируемой валютой. Только это могло перезапустить цепочки создания добавленной стоимости, которые при социализме работали за счет громоздкого аппарата принуждения.
Это и предопределило содержание реформ: либерализацию цен, внутренней и внешней торговли; переход к конвертируемости рубля вместо характерной для социализма множественности валютных курсов; полноценную приватизацию, в том числе с целью остановить «номенклатурную приватизацию» конца 1980-х, когда руководители предприятий захватили контроль над денежными потоками, но при этом ответственность за их действия формально продолжало нести государство.
Проблема заключалась в том, что быстро можно было лишь насытить продовольственный рынок, тогда как для перехода к устойчивому росту потребовались долгие 8 лет.
Россия к началу 1990-х была страной с фактически завершенной урбанизацией, поэтому достижению роста предшествовал болезненный переток рабочей силы из промышленности и сельского хозяйства в сферу услуг. До тех пор, пока не завершился его основной этап, рост в новых отраслях – банковском секторе, торговле, IT (первые IT-компании в России появились во второй половине 1990-х) – полностью компенсировался сокращением выпуска в отраслях, которые либо не могли конкурировать с импортом по соотношению качества и издержек (легкая промышленность, автомобилестроение), либо не могли существовать без госсубсидий (сокращение занятости в угольной отрасли).
Смягчить последствия перетока рабочей силы из сельского хозяйства и промышленности в сферу услуг можно было за счет финансовой помощи Запада, однако за все 1990-е гг. Россия получила лишь около $20 млрд, включая кредиты МВФ и Всемирного банка – этого было явно недостаточно для купирования кризиса государственных финансов, который Россия унаследовала от СССР.
На пути к росту были и политические ограничения. Ты не можешь быстро купировать инфляцию до тех пор, пока в парламенте доминирует даже не проинфляционное, а гиперинфляционное большинство, как это было с директорским корпусом в Верховном Совете 1991-1993 гг. Ты не можешь легализовать частную собственность на землю, когда у тебя в Думе крупнейшей фракцией является КПРФ (Земельный кодекс был принят лишь в 2001 г.). Ты не можешь обеспечить нормальную институциональную среду, когда парламент принимает закон об акционерных обществах лишь спустя три с половиной года после официального начала приватизации.
Обеспечить более последовательное проведение реформ можно было за счет перевыборов в Верховный Совет, который был избран в 1990 г. еще на однопартийной основе и который стоило распустить сразу после провала путча. Однако осенью 1991-го у Ельцина не было политических рычагов для роспуска парламента, хотя именно тогда проще всего было обеспечить победу прореформаторской коалиции. Это предопределило пробуксосывание с реформами и, как следствие, излишне долгий переход к экономическому росту.
Преодолеть позднесоветский кризис можно было только за счет перехода к рыночной экономике, с частной собственностью, свободными ценами и конвертируемой валютой. Только это могло перезапустить цепочки создания добавленной стоимости, которые при социализме работали за счет громоздкого аппарата принуждения.
Это и предопределило содержание реформ: либерализацию цен, внутренней и внешней торговли; переход к конвертируемости рубля вместо характерной для социализма множественности валютных курсов; полноценную приватизацию, в том числе с целью остановить «номенклатурную приватизацию» конца 1980-х, когда руководители предприятий захватили контроль над денежными потоками, но при этом ответственность за их действия формально продолжало нести государство.
Проблема заключалась в том, что быстро можно было лишь насытить продовольственный рынок, тогда как для перехода к устойчивому росту потребовались долгие 8 лет.
Россия к началу 1990-х была страной с фактически завершенной урбанизацией, поэтому достижению роста предшествовал болезненный переток рабочей силы из промышленности и сельского хозяйства в сферу услуг. До тех пор, пока не завершился его основной этап, рост в новых отраслях – банковском секторе, торговле, IT (первые IT-компании в России появились во второй половине 1990-х) – полностью компенсировался сокращением выпуска в отраслях, которые либо не могли конкурировать с импортом по соотношению качества и издержек (легкая промышленность, автомобилестроение), либо не могли существовать без госсубсидий (сокращение занятости в угольной отрасли).
Смягчить последствия перетока рабочей силы из сельского хозяйства и промышленности в сферу услуг можно было за счет финансовой помощи Запада, однако за все 1990-е гг. Россия получила лишь около $20 млрд, включая кредиты МВФ и Всемирного банка – этого было явно недостаточно для купирования кризиса государственных финансов, который Россия унаследовала от СССР.
На пути к росту были и политические ограничения. Ты не можешь быстро купировать инфляцию до тех пор, пока в парламенте доминирует даже не проинфляционное, а гиперинфляционное большинство, как это было с директорским корпусом в Верховном Совете 1991-1993 гг. Ты не можешь легализовать частную собственность на землю, когда у тебя в Думе крупнейшей фракцией является КПРФ (Земельный кодекс был принят лишь в 2001 г.). Ты не можешь обеспечить нормальную институциональную среду, когда парламент принимает закон об акционерных обществах лишь спустя три с половиной года после официального начала приватизации.
Обеспечить более последовательное проведение реформ можно было за счет перевыборов в Верховный Совет, который был избран в 1990 г. еще на однопартийной основе и который стоило распустить сразу после провала путча. Однако осенью 1991-го у Ельцина не было политических рычагов для роспуска парламента, хотя именно тогда проще всего было обеспечить победу прореформаторской коалиции. Это предопределило пробуксосывание с реформами и, как следствие, излишне долгий переход к экономическому росту.
Экспорт нефти из России достиг годового максимума
Сокращение выпуска нефтепродуктов привело к росту экспорта нефти: по данным S&P Global Platts, морской экспорт нефти из России в период с февраля по апрель 2024 г. увеличился на 8%, а в абсолютном выражении – на 270 тыс. баррелей в сутки (до 3,82 млн б/с), тогда как морской экспорт нефтепродуктов – сократился на 24%, или на 620 тыс. б/с (до 1,94 млн б/с).
Апрельский объем поставок нефти стал максимальным с мая 2023 г., когда морской экспорт нефти также достиг 3,82 млн б/с. В свою очередь, морской экспорт нефтепродуктов в апреле 2024 г. достиг минимальной отметки за более чем 12 месяцев.
По данным Росстата, среднесуточное производство автомобильного бензина в период с 1 апреля по 5 мая 2024 г. сократилось на 9% в сравнении с уровнем, зафиксированным в период с 29 января по 3 марта 2024 г. (114 VS 125 тыс. тонн в сутки). Производство дизеля, основного экспортного товара среди всех российских нефтепродуктов, сократилось за тот же период на 4% (232 VS 240 тыс. тонн в сутки).
Сокращение выпуска нефтепродуктов привело к росту экспорта нефти: по данным S&P Global Platts, морской экспорт нефти из России в период с февраля по апрель 2024 г. увеличился на 8%, а в абсолютном выражении – на 270 тыс. баррелей в сутки (до 3,82 млн б/с), тогда как морской экспорт нефтепродуктов – сократился на 24%, или на 620 тыс. б/с (до 1,94 млн б/с).
Апрельский объем поставок нефти стал максимальным с мая 2023 г., когда морской экспорт нефти также достиг 3,82 млн б/с. В свою очередь, морской экспорт нефтепродуктов в апреле 2024 г. достиг минимальной отметки за более чем 12 месяцев.
По данным Росстата, среднесуточное производство автомобильного бензина в период с 1 апреля по 5 мая 2024 г. сократилось на 9% в сравнении с уровнем, зафиксированным в период с 29 января по 3 марта 2024 г. (114 VS 125 тыс. тонн в сутки). Производство дизеля, основного экспортного товара среди всех российских нефтепродуктов, сократилось за тот же период на 4% (232 VS 240 тыс. тонн в сутки).
Чем был вызван позднесоветский спад нефтедобычи?
Одним из проявлений позднесоветского кризиса стал обвал нефтедобычи: достигнув в 1987 г. пика в 569,5 млн т, добыча нефти в РСФСР к 1991 г. сократилась на 19% (до 461,9 млн т). При этом спад продолжался и в первые постсоветские годы: в 1996 г. добыча нефти в России снизилась на 34% к уровню 1991 г. и на 47% – к уровню 1987 г. (до 302,9 млн т).
Ключевой причиной стало сокращение дебита скважин: если в 1970 г. среднесуточный дебит скважин в РСФСР/РФ составлял 27,9 тонны в сутки, то в 1990 г. – 11,6 тонны в сутки, а в 1995 г. – 7,5 тонны в сутки.
Почти четырехкратное сокращение было связано с усложнением условий добычи в Западной Сибири: если в 1970 г. на долю менее затратного фонтанного способа эксплуатации скважин приходилось 51,9% добыча нефти в РСФСР/РФ, то в 1990 г. – лишь 12,0%, а в 1995 г. – 9,0%, тогда как доля более капиталоемкого «насосного» (в терминологии Росстата) за тот же период выросла с 47,6% до 81,0% и 87,2% (при доле всех прочих способов в 0,5%, 7,0% и 3,8%).
Ухудшение условий было сопряжено с ростом издержек: годовая проходка в эксплуатационном бурении выросла более чем вдвое в период с 1980 по 1990 гг. – с 14,3 млн м в год до 32,7 млн м в год. При этом у нефтегазодобывающих управлений (НГДУ; территориальных производственных объединений советской «нефтянки») уменьшались возможности для покрытия издержек из-за падения цен на нефть: средняя цена Brent снизилась с $50,2 за баррель в 1981-1985 гг. до $23,2 за баррель в 1986-1990 гг. (в долларах США 2010 года).
Поэтому в начале 1990-х российское Правительство привлекало займы Всемирного банка на реабилитацию нефтедобычи. Ситуацию в отрасли смогла изменить лишь демонополизация и приватизация первой половины 1990-х: частные игроки стали привлекать зарубежные нефтесервисные компании, что позволило постепенно повысить дебит скважин при несопоставимо меньшем (чем в конце 1980-х) объеме бурения. В результате в 1999-2004 гг. добыча нефти в России выросла на 52% (до 463,3 млн т).
Одним из проявлений позднесоветского кризиса стал обвал нефтедобычи: достигнув в 1987 г. пика в 569,5 млн т, добыча нефти в РСФСР к 1991 г. сократилась на 19% (до 461,9 млн т). При этом спад продолжался и в первые постсоветские годы: в 1996 г. добыча нефти в России снизилась на 34% к уровню 1991 г. и на 47% – к уровню 1987 г. (до 302,9 млн т).
Ключевой причиной стало сокращение дебита скважин: если в 1970 г. среднесуточный дебит скважин в РСФСР/РФ составлял 27,9 тонны в сутки, то в 1990 г. – 11,6 тонны в сутки, а в 1995 г. – 7,5 тонны в сутки.
Почти четырехкратное сокращение было связано с усложнением условий добычи в Западной Сибири: если в 1970 г. на долю менее затратного фонтанного способа эксплуатации скважин приходилось 51,9% добыча нефти в РСФСР/РФ, то в 1990 г. – лишь 12,0%, а в 1995 г. – 9,0%, тогда как доля более капиталоемкого «насосного» (в терминологии Росстата) за тот же период выросла с 47,6% до 81,0% и 87,2% (при доле всех прочих способов в 0,5%, 7,0% и 3,8%).
Ухудшение условий было сопряжено с ростом издержек: годовая проходка в эксплуатационном бурении выросла более чем вдвое в период с 1980 по 1990 гг. – с 14,3 млн м в год до 32,7 млн м в год. При этом у нефтегазодобывающих управлений (НГДУ; территориальных производственных объединений советской «нефтянки») уменьшались возможности для покрытия издержек из-за падения цен на нефть: средняя цена Brent снизилась с $50,2 за баррель в 1981-1985 гг. до $23,2 за баррель в 1986-1990 гг. (в долларах США 2010 года).
Поэтому в начале 1990-х российское Правительство привлекало займы Всемирного банка на реабилитацию нефтедобычи. Ситуацию в отрасли смогла изменить лишь демонополизация и приватизация первой половины 1990-х: частные игроки стали привлекать зарубежные нефтесервисные компании, что позволило постепенно повысить дебит скважин при несопоставимо меньшем (чем в конце 1980-х) объеме бурения. В результате в 1999-2004 гг. добыча нефти в России выросла на 52% (до 463,3 млн т).
Рост поставок «Новатэка» в Европу во многом связан с возвращением рынка газа к многолетней норме, при которой цены на газ в Азии немного превышают цены в Европе. Так, ценовой индекс Platts JKM, отражающий спотовые цены на СПГ в Восточной Азии, в зимний период 2023-2024 гг. превышал цены на газ на ключевом в Европе хабе TTF в среднем чуть более чем на $50 за тыс. куб. м. В таких условиях преимущество имеют поставщики с коротким логистическим плечом, позволяющим экономить транспортные издержки.
Даже если страны ЕС пойдут на запрет импорта СПГ из России, торговые ограничения, скорее всего, вступят в силу не раньше 2025 г. Можно вспомнить пример нефтяного эмбарго, решение о котором было окончательно принято в июне 2022 г., но которое вступило в силу уже в декабре 2022 г., т.е. шесть месяцев спустя, не говоря уже об исключениях для Болгарии и нефтепровода «Дружба», поставки по одной из ниток которого продолжаются до сих пор.
В среднесрочной перспективе на объем поставок СПГ из России будет влиять ввод новых экспортных терминалов в США. По данным Минэнерго США, только за счет уже реализуемых проектов общая мощность заводов по производству СПГ в Штатах увеличится почти на 80% к 2028 г. (до 196,4 млн т в год), в том числе за счет ввода очередей на проектах Plaquemines LNG, Corpus Christi LNG, Golden Pass LNG, Port Arthur LNG и Rio Grande LNG.
Мой комментарий для «Ведомостей»
Даже если страны ЕС пойдут на запрет импорта СПГ из России, торговые ограничения, скорее всего, вступят в силу не раньше 2025 г. Можно вспомнить пример нефтяного эмбарго, решение о котором было окончательно принято в июне 2022 г., но которое вступило в силу уже в декабре 2022 г., т.е. шесть месяцев спустя, не говоря уже об исключениях для Болгарии и нефтепровода «Дружба», поставки по одной из ниток которого продолжаются до сих пор.
В среднесрочной перспективе на объем поставок СПГ из России будет влиять ввод новых экспортных терминалов в США. По данным Минэнерго США, только за счет уже реализуемых проектов общая мощность заводов по производству СПГ в Штатах увеличится почти на 80% к 2028 г. (до 196,4 млн т в год), в том числе за счет ввода очередей на проектах Plaquemines LNG, Corpus Christi LNG, Golden Pass LNG, Port Arthur LNG и Rio Grande LNG.
Мой комментарий для «Ведомостей»
Ведомости
ЕС за четыре месяца увеличил закупку газа с «Ямал СПГ»
Поставки растут, несмотря на общее снижение импорта СПГ европейскими странами
Единственным в России объектом ВИЭ, подключенным к сети в I квартале 2024 г., стала вторая очередь Труновской ветроэлектростанции мощностью 35 мегаватт (МВт) в Ставропольском крае, который является регионом-лидером по установленной мощности ветрогенераторов.
Установленная мощность ВИЭ в России – без учета крупных гидроэлектростанций – к концу I квартала 2024 г. достигла 6,11 гигаватта (ГВт). Для сравнения: мощность всех действующих электростанций в Единой энергосистеме России к началу 2024 г. составляла 248,2 ГВт.
Источник данных – последний квартальный отчет по рынку ВИЭ от Ассоциации развития возобновляемой энергетики (АРВЭ).
Установленная мощность ВИЭ в России – без учета крупных гидроэлектростанций – к концу I квартала 2024 г. достигла 6,11 гигаватта (ГВт). Для сравнения: мощность всех действующих электростанций в Единой энергосистеме России к началу 2024 г. составляла 248,2 ГВт.
Источник данных – последний квартальный отчет по рынку ВИЭ от Ассоциации развития возобновляемой энергетики (АРВЭ).
Перестановки в Правительстве породили ожидания новых послаблений для угольной отрасли, которая переживает не самые лучшие времена: по данным ЦДУ ТЭК, экспорт энергетического угля из России в период с 2021 по 2023 гг. сократился на 11% (до 171,5 млн т), в том числе из-за эмбарго ЕС и роста транспортных издержек.
Ключевая ловушка – в том, что увеличение косвенных льгот – например, «бронирование» мощностей РЖД в ущерб перевозчикам других грузов – не предотвратит кризиса угольной отрасли, которая находится на пороге крупнейшего за более чем 30 лет слома, чему есть сразу несколько причин.
Цены на уголь возвращаются к многолетней норме. В апреле 2024 г. средняя цена на энергетический уголь в австралийском Ньюкасле, ключевом угольном хабе Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), была на 31% ниже, чем в апреле 2023 г., и на 57%, чем в апреле 2022 г. ($135 VS $194 VS $311 за тонну). Для сравнения: в 2017-2021 гг. средняя цена на энергетический уголь на условиях FOB Ньюкасл составляла $94 за тонну.
После эмбарго ЕС экспорт угля из России стал критически зависеть от Китая, Индии и Турции: по данным ЦДУ ТЭК, в 2023 г. на долю этих трех стран пришлось 75% экспорта угля из РФ (153,0 млн т из 202,7 млн т). Однако Турция во второй половине 2020-х начнет сокращать потребление энергетического угля – как из-за поэтапного ввода АЭС «Аккую», которая должна будет обеспечить 10% общенациональной электрогенерации, так и освоения газового месторождения «Сакарья» в Черном море, добыча на котором к концу 2020-х будет сопоставима с текущим объемом турецкого импорта сжиженного природного газа (СПГ).
В свою очередь, Китай обеспечивает свыше 60% общемирового ввода мощности ветровых и солнечных генераторов и при этом является мировым лидером по темпам строительства новых атомных реакторов; наряду с ростом инвестиций в собственную угледобычу, это будет играть на снижение импорта энергетического угля в КНР. Основной «надеждой» для российских угольщиков остается Индия, где из-за отставания от КНР по уровню урбанизации (36% против 63% в 2022 г.) есть большой потенциал для наращивания спроса на сталь, для выплавки которой используется коксующийся уголь. Однако значимую конкуренцию на индийском рынке будет поставлять Монголия, которая, вдобавок, стала крупнейшим поставщиком коксующегося угля на китайский рынок.
Для внутреннего рынка энергетического угля характерна долговременная стагнация. По данным Global Energy Monitor, в России в период с 2000 по 2023 гг. было введено в строй 6,6 гигаватта (ГВт) новых угольных ТЭС, тогда как выведено из эксплуатации – 9,6 ГВт. При этом в ближайшие годы угольная генерация столкнется с усилением лоббистского давления со стороны «Росатома», который планирует ввод новых мощностей в Сибири и на Дальнем Востоке (основном регионе российских угольных ТЭС), так и «Газпрома», которому будет выгоден ввод новых газовых генерирующих мощностей в России на фоне потери европейского рынка.
Что не менее важно, даже в случае гипотетического снятия санкций ЕС угольщикам не придется рассчитывать на серьезное увеличение экспорта: после 2030 г. единственными крупными странами-потребителями энергетического угля в Европе будут оставаться только Германия и Польша, да и то в этих странах угольная генерация будет вытесняться как за счет ВИЭ (Германия), так и за счет атомных реакторов (Польша).
Поэтому ситуацию на рынке угля будет определять как глобальное сокращение спроса на энергетический уголь, так и усиление конкуренции между производителями коксующегося угля. Долгосрочные тренды сильнее любых регуляторных послаблений, поэтому дополнительные льготы для угольной отрасли лишь отнимут несколько лет у ее неизбежной структурной перестройки. В результате последняя станет еще более болезненной и трудной.
Ключевая ловушка – в том, что увеличение косвенных льгот – например, «бронирование» мощностей РЖД в ущерб перевозчикам других грузов – не предотвратит кризиса угольной отрасли, которая находится на пороге крупнейшего за более чем 30 лет слома, чему есть сразу несколько причин.
Цены на уголь возвращаются к многолетней норме. В апреле 2024 г. средняя цена на энергетический уголь в австралийском Ньюкасле, ключевом угольном хабе Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР), была на 31% ниже, чем в апреле 2023 г., и на 57%, чем в апреле 2022 г. ($135 VS $194 VS $311 за тонну). Для сравнения: в 2017-2021 гг. средняя цена на энергетический уголь на условиях FOB Ньюкасл составляла $94 за тонну.
После эмбарго ЕС экспорт угля из России стал критически зависеть от Китая, Индии и Турции: по данным ЦДУ ТЭК, в 2023 г. на долю этих трех стран пришлось 75% экспорта угля из РФ (153,0 млн т из 202,7 млн т). Однако Турция во второй половине 2020-х начнет сокращать потребление энергетического угля – как из-за поэтапного ввода АЭС «Аккую», которая должна будет обеспечить 10% общенациональной электрогенерации, так и освоения газового месторождения «Сакарья» в Черном море, добыча на котором к концу 2020-х будет сопоставима с текущим объемом турецкого импорта сжиженного природного газа (СПГ).
В свою очередь, Китай обеспечивает свыше 60% общемирового ввода мощности ветровых и солнечных генераторов и при этом является мировым лидером по темпам строительства новых атомных реакторов; наряду с ростом инвестиций в собственную угледобычу, это будет играть на снижение импорта энергетического угля в КНР. Основной «надеждой» для российских угольщиков остается Индия, где из-за отставания от КНР по уровню урбанизации (36% против 63% в 2022 г.) есть большой потенциал для наращивания спроса на сталь, для выплавки которой используется коксующийся уголь. Однако значимую конкуренцию на индийском рынке будет поставлять Монголия, которая, вдобавок, стала крупнейшим поставщиком коксующегося угля на китайский рынок.
Для внутреннего рынка энергетического угля характерна долговременная стагнация. По данным Global Energy Monitor, в России в период с 2000 по 2023 гг. было введено в строй 6,6 гигаватта (ГВт) новых угольных ТЭС, тогда как выведено из эксплуатации – 9,6 ГВт. При этом в ближайшие годы угольная генерация столкнется с усилением лоббистского давления со стороны «Росатома», который планирует ввод новых мощностей в Сибири и на Дальнем Востоке (основном регионе российских угольных ТЭС), так и «Газпрома», которому будет выгоден ввод новых газовых генерирующих мощностей в России на фоне потери европейского рынка.
Что не менее важно, даже в случае гипотетического снятия санкций ЕС угольщикам не придется рассчитывать на серьезное увеличение экспорта: после 2030 г. единственными крупными странами-потребителями энергетического угля в Европе будут оставаться только Германия и Польша, да и то в этих странах угольная генерация будет вытесняться как за счет ВИЭ (Германия), так и за счет атомных реакторов (Польша).
Поэтому ситуацию на рынке угля будет определять как глобальное сокращение спроса на энергетический уголь, так и усиление конкуренции между производителями коксующегося угля. Долгосрочные тренды сильнее любых регуляторных послаблений, поэтому дополнительные льготы для угольной отрасли лишь отнимут несколько лет у ее неизбежной структурной перестройки. В результате последняя станет еще более болезненной и трудной.
Несмотря на увеличение нефтегазовых доходов на 82% (на 1,88 трлн руб.), дефицит федерального бюджета по итогам первых четырех месяцев 2024 г. достиг 1,48 трлн руб.
Для сравнения: по итогам апреля 2024 г. ликвидная часть Фонда национального благосостояния (ФНБ) насчитывала 5,17 трлн руб. (против 9,74 трлн руб. по итогам февраля 2022 г.).
Для сравнения: по итогам апреля 2024 г. ликвидная часть Фонда национального благосостояния (ФНБ) насчитывала 5,17 трлн руб. (против 9,74 трлн руб. по итогам февраля 2022 г.).
Россия, Ирак и Казахстан – главные «фрирайдеры» сделки ОПЕК+
Девять стран ОПЕК в апреле 2024 г. превысили квоты на добычу нефти в общей сложности на 220 тыс. баррелей в сутки (б/с), а остальные девять участников сделки – на 35 тыс. б/с, следует из данных S&P Global Platts.
Ключевую роль сыграло нарушение обязательств тремя странами, в их числе – Ирак, второй по величине производитель нефти среди стран ОПЕК, а также Россия и Казахстан, которые являются крупнейшими производителями среди стран «вне картеля», участвующих в сделке ОПЕК+. По данным S&P Global Platts, добыча нефти в Ираке в апреле 2024 г. превысила квоту на 240 тыс. б/с, а в России и Казахстане – на 191 тыс. б/с и 72 тыс. б/с соответственно.
Для сравнения: по оценке S&P Global Platts, добыча нефти в Саудовской Аравии находилась строго в рамках установленной квоты, а в ОАЭ и Кувейте объем предложения превышал ее лишь на 40 тыс. б/с и 30 тыс. б/с соответственно.
У такого расхождения есть объективные предпосылки: в Саудовской Аравии, Кувейте и ОАЭ добычу контролируют государственные монополии – Saudi Aramco, Kuwait Oil Company и, с некоторыми оговорками, ADNOC, которые де-факто, являются производственным подразделением национальных энергетических регуляторов. Тогда как в России и Казахстане добыча, в той или иной степени, была демонополизирована в 1990-е, а Ираке – в 2000-е гг. При этом даже несмотря на последующий рост доли госкомпаний, в российской отрасли сохраняется более высокий уровень конкуренции, чем в Саудовской Аравии, Кувейте и ОАЭ.
Так или иначе, но нарушение квот будет играть на рост напряженности внутри ОПЕК+, особенно с учетом увеличения российского экспорта нефти, которое связано с вынужденным сокращением производства нефтепродуктов: морской экспорт нефти из России в период с февраля по апрель 2024 г. увеличился на 270 тыс. б/с, тогда как морской экспорт нефтепродуктов – сократился на 620 тыс. б/с, согласно данным S&P Global Platts.
Девять стран ОПЕК в апреле 2024 г. превысили квоты на добычу нефти в общей сложности на 220 тыс. баррелей в сутки (б/с), а остальные девять участников сделки – на 35 тыс. б/с, следует из данных S&P Global Platts.
Ключевую роль сыграло нарушение обязательств тремя странами, в их числе – Ирак, второй по величине производитель нефти среди стран ОПЕК, а также Россия и Казахстан, которые являются крупнейшими производителями среди стран «вне картеля», участвующих в сделке ОПЕК+. По данным S&P Global Platts, добыча нефти в Ираке в апреле 2024 г. превысила квоту на 240 тыс. б/с, а в России и Казахстане – на 191 тыс. б/с и 72 тыс. б/с соответственно.
Для сравнения: по оценке S&P Global Platts, добыча нефти в Саудовской Аравии находилась строго в рамках установленной квоты, а в ОАЭ и Кувейте объем предложения превышал ее лишь на 40 тыс. б/с и 30 тыс. б/с соответственно.
У такого расхождения есть объективные предпосылки: в Саудовской Аравии, Кувейте и ОАЭ добычу контролируют государственные монополии – Saudi Aramco, Kuwait Oil Company и, с некоторыми оговорками, ADNOC, которые де-факто, являются производственным подразделением национальных энергетических регуляторов. Тогда как в России и Казахстане добыча, в той или иной степени, была демонополизирована в 1990-е, а Ираке – в 2000-е гг. При этом даже несмотря на последующий рост доли госкомпаний, в российской отрасли сохраняется более высокий уровень конкуренции, чем в Саудовской Аравии, Кувейте и ОАЭ.
Так или иначе, но нарушение квот будет играть на рост напряженности внутри ОПЕК+, особенно с учетом увеличения российского экспорта нефти, которое связано с вынужденным сокращением производства нефтепродуктов: морской экспорт нефти из России в период с февраля по апрель 2024 г. увеличился на 270 тыс. б/с, тогда как морской экспорт нефтепродуктов – сократился на 620 тыс. б/с, согласно данным S&P Global Platts.