Хлопал, когда все хлопали
Чувствовал, что нравится.
Не мог объяснить.
Не мог объяснить, так как никто не спрашивал.

- Прошлая жизнь как старое авто – умиляться можно, но ездить нет. Отъездили.

Все школьное детство прожил в Одессе, в чисто еврейском дворе с неповторимым местечковым колоритом. Он так мастерски перенес этот колорит в свое творчество, что прославился как главный одессит нашего времени.

М. Жванецкий

Жванецкий о любимом городе: «Для постороннего уха в Одессе непрерывно острят. Но это не юмор. Это такое состояние от жары и крикливости. Они не подозревают, что острят. Да и не надо им говорить. Не то они станут этим зарабатывать. Вместо того, чтобы говорить, они будут прислушиваться, записывать, а потом все читать по бумажке, как Жванецкий».

- Публика вообще смеяться хочет. Публика деньги платит, чтоб на её глазах все громить, критиковать, публика хочет, чтоб на её глазах жизнью рисковали, она за это по рублю даст.

- Врать можно… Э-э-э, в отношении… ну, в отношении… в отношении…. с женщинами. Вот там, там … можно…

- Я не знаю, я не специалист, меня недавно оперировали. Я лежу и чувствую – не так. Не знаю как, но не так. Я не специалист, поэтому я молчал, иначе они бы меня зарезали.

Потому вас и обманывают, что вы выслушиваете.

Не все, но понял, но не все? Но все-таки понял...
Хотя не все, но сообразил почти, да?
Хотя не все сообразил, но сообразил.
Хотя не все.
Ну пошли. Не знаю куда, но пошли. Хотя не знаю куда.
Но надо идти. Хотя некуда.
Уже три - надо бежать...
Но некуда... В том-то и все дело

– Чего она орет в трамвае? Руку прищемило дверью?.. Ну цела рука, и не ори! Руки-ноги есть, и не верещи! Прищемило ей...

Накаленный народ, нервный. Дети наскакивают на родителей, начальники – на подчиненных, подчиненные – на своих родственников, родственники кошек пинают.

Этот туман из политики, рекламы, знахарства легче пережить, но трудно перенести.

- Может быть, я не прав, но у меня такое ощущение... Это все нужно играть не так. Как?.. Отвечу. Иначе! Может быть, настолько иначе, что не играть вообще. Попробовать. Если получится хорошо, продолжать не играть. Может быть, так. А может быть, ничего не менять, все так играть, но без публики.

Почему крик «наших бьют!» — собирает толпу? А крик «наших дурят!» — никогда? А надо собираться!

Из воспоминаний: "Помню хорошо эвакуацию, помню бомбежку по дороге. Мы бежали из вагонов, бежали в поезд, пока немцы, помимо бомб, обстреливали вагоны из пулеметов. Вагоны - с беженцами, с детьми, с женщинами и стариками. Это сейчас я понимаю, какое это было бесчеловечное зверство - стрелять по беззащитным гражданским, а тогда воспринимались мелочи. То, как мама укрывала меня какими-то лопухами, забрасывала травой, стремясь сберечь мою жизнь"

Он был слабый человек...
Тут что-то надо было решать...
И, еще хуже, что-то надо было делать. А решать он не умел.

... если хочешь испытать эйфорию – не закусывай. Это же вечная наша боль – пьём и едим одновременно. Уходит втрое больше и выпивки, и закуски.

- Ева молчит как проклятая на двух языках.

Она так устроена.

Имея все. Следя уже за здоровьем. Бегая, прыгая, изобретая и делая жизнь удобной, Америка вызывает раздражение у всего мира.

Конечно, лежачим и нищим легче ненавидеть, чем изобретать.

А уж кто не может догнать, с дикой злобой осматривает стадионы и магазины, радуясь каким-то невкусным ресторанам: «А борща-то не умеют!»

Я не могу заговорить по просьбе присутствующих камер, не знаю, почему. И не из-за ответственности. Я не ценю свои слова. Я боюсь неправды. Я боюсь глупости. Я боюсь путаницы. Я боюсь себя.

Какие-то слова вынашиваешь. Мысли обкатываешь. А главное, с ходу их и не выразишь. Но под телекамерой — нужно. Ты же уходишь в неё навсегда. Ты не должен нагадить в вечность.

- Хотя я считаю, пользоваться женщиной, которую кормит и одевает муж, - плохой тон.
Забирай и корми сам.