Тебе будет легко. Я там внизу буду отвечать грубостью колес на жестокость дороги. А тебе будет легко. Я не передам наверх. Плыви, милая. Управляй. Постарайся не съехать… Сама знаешь, что сейчас на обочине. Хотя и там у тебя есть шанс. Ты на меня будешь выше грязи… На высоту меня. И перейдешь на сухое. Пока я тону. Ты успеешь. Всё же с какой-никакой высоты. А там и мощеное. А там и асфальт. А там уже все ходят. И ты не пропадешь.

Это компания, что сплотилась в городе и рассыпалась на выходе из него… И море… И пляжи. И рассветы.
И Пересыпь.
И трамваи.
И все, кто умер и кто жив, – вместе.
Здравствуй, здравствуй.
Не пропадай. Не пропадай. Не пропадай…

- Никогда не преувеличивайте глупость врагов и верность друзей…

«Почем помидоры?» — спрашивают на Привозе. «Прошу шесть, отдам за пять». — «Ну тогда куплю за четыре, держи три».

- Ничто так ни ранит человека как осколки собственного счастья.

На работе страшно на него накричали.
Дома ужасно на него накричали.
По дороге домой просто жутко на него накричали.
Где только на него не кричали.
Он был слабый человек...

Его помнят - о нем говорят:

«Его смех над пороками нашей жизни – в духе гоголевских традиций – носит трагедийный характер, но эффект от него потрясающий: он дает силы жить (или выживать) в мире несправедливости, обывательской меркантильности и жадности.»

Хлопал, когда все хлопали
Чувствовал, что нравится.
Не мог объяснить.
Не мог объяснить, так как никто не спрашивал.

- Прошлая жизнь как старое авто – умиляться можно, но ездить нет. Отъездили.

Все школьное детство прожил в Одессе, в чисто еврейском дворе с неповторимым местечковым колоритом. Он так мастерски перенес этот колорит в свое творчество, что прославился как главный одессит нашего времени.

М. Жванецкий

Жванецкий о любимом городе: «Для постороннего уха в Одессе непрерывно острят. Но это не юмор. Это такое состояние от жары и крикливости. Они не подозревают, что острят. Да и не надо им говорить. Не то они станут этим зарабатывать. Вместо того, чтобы говорить, они будут прислушиваться, записывать, а потом все читать по бумажке, как Жванецкий».

- Публика вообще смеяться хочет. Публика деньги платит, чтоб на её глазах все громить, критиковать, публика хочет, чтоб на её глазах жизнью рисковали, она за это по рублю даст.

- Врать можно… Э-э-э, в отношении… ну, в отношении… в отношении…. с женщинами. Вот там, там … можно…

- Я не знаю, я не специалист, меня недавно оперировали. Я лежу и чувствую – не так. Не знаю как, но не так. Я не специалист, поэтому я молчал, иначе они бы меня зарезали.

Потому вас и обманывают, что вы выслушиваете.

Не все, но понял, но не все? Но все-таки понял...
Хотя не все, но сообразил почти, да?
Хотя не все сообразил, но сообразил.
Хотя не все.
Ну пошли. Не знаю куда, но пошли. Хотя не знаю куда.
Но надо идти. Хотя некуда.
Уже три - надо бежать...
Но некуда... В том-то и все дело

– Чего она орет в трамвае? Руку прищемило дверью?.. Ну цела рука, и не ори! Руки-ноги есть, и не верещи! Прищемило ей...

Накаленный народ, нервный. Дети наскакивают на родителей, начальники – на подчиненных, подчиненные – на своих родственников, родственники кошек пинают.

Этот туман из политики, рекламы, знахарства легче пережить, но трудно перенести.

- Может быть, я не прав, но у меня такое ощущение... Это все нужно играть не так. Как?.. Отвечу. Иначе! Может быть, настолько иначе, что не играть вообще. Попробовать. Если получится хорошо, продолжать не играть. Может быть, так. А может быть, ничего не менять, все так играть, но без публики.

Почему крик «наших бьют!» — собирает толпу? А крик «наших дурят!» — никогда? А надо собираться!

Из воспоминаний: "Помню хорошо эвакуацию, помню бомбежку по дороге. Мы бежали из вагонов, бежали в поезд, пока немцы, помимо бомб, обстреливали вагоны из пулеметов. Вагоны - с беженцами, с детьми, с женщинами и стариками. Это сейчас я понимаю, какое это было бесчеловечное зверство - стрелять по беззащитным гражданским, а тогда воспринимались мелочи. То, как мама укрывала меня какими-то лопухами, забрасывала травой, стремясь сберечь мою жизнь"