Сильные ощущения он получает от телевизора, от футбола, от альпинизма, от спорта — увы, даже от хулиганства, вандализма, терроризма. Спорт же должен обеспечивать ему и необходимую физическую «форму». Если он не живет в Иране, Ираке, Палестине, Ливане, Камбодже, Никарагуа и тому подобных очагах мучительного существования, то вот уже скоро полвека, как он незнаком с великими страданиями; ему трудно дается верная любовь и дружба (любовь для него — лишь синоним секса, другом — my friend — он называет случайного приятеля).
И он, как и древние, делит людей на «своих» и «чужих»: это в природе человека, но тут больше всего проявляется иррациональность наших современников, может быть большая, чем у древних людей, ибо вражда их произвольна: они могут презирать за язык, даже за выговор, за излишнюю или, наоборот, недостаточную жестикуляцию, за род занятий, за участие в том, что он считает несправедливым разделом не только богатств, но и любых иных благ, — участие вольное или даже невольное; за форму носа, за различие в вере в таких или других или никаких богов, за разницу в одежде или в музыкальных пристрастиях. И это чаще всего не естественная реакция самозащиты, не естественная ненависть двух бойцов друг к другу, даже не фрустрация при виде чужих успехов, а своих неуспехов (часто отрицательно относятся как раз к группам неудачников); это, скорее, искусственно воспитываемое избыточное чувство исключительности одних по сравнению с другими, рождающее либо (в лучшем случае) равнодушие, либо презрение, либо неразмышляющую, хладнокровную жестокость.
В многомиллионном городе, где люди непрестанно соприкасаются с чужими и незнакомыми людьми, возникает тягостное чувство одиночества в толпе, исчезают прежние факторы этических норм поведения (которые обусловливались принадлежностью к «своему» тесному коллективу с жесткими правилами допустимого и недопустимого), нарушаются традиции. Но для гарантии самосохранения появляется необходимость преодолевать ставшее привычным взаимоотношение между «своими» и «чужими» — нужен импульс для поисков новых человеческих единств и в конечном счете общечеловеческих норм морали, которые одни способны сохранить человечество от грозящей ему общей гибели. Пока, в наши дни, этот импульс все еще не может преодолеть искусственно рационализуемого отрицательного отношения к «чужим».
И он, как и древние, делит людей на «своих» и «чужих»: это в природе человека, но тут больше всего проявляется иррациональность наших современников, может быть большая, чем у древних людей, ибо вражда их произвольна: они могут презирать за язык, даже за выговор, за излишнюю или, наоборот, недостаточную жестикуляцию, за род занятий, за участие в том, что он считает несправедливым разделом не только богатств, но и любых иных благ, — участие вольное или даже невольное; за форму носа, за различие в вере в таких или других или никаких богов, за разницу в одежде или в музыкальных пристрастиях. И это чаще всего не естественная реакция самозащиты, не естественная ненависть двух бойцов друг к другу, даже не фрустрация при виде чужих успехов, а своих неуспехов (часто отрицательно относятся как раз к группам неудачников); это, скорее, искусственно воспитываемое избыточное чувство исключительности одних по сравнению с другими, рождающее либо (в лучшем случае) равнодушие, либо презрение, либо неразмышляющую, хладнокровную жестокость.
В многомиллионном городе, где люди непрестанно соприкасаются с чужими и незнакомыми людьми, возникает тягостное чувство одиночества в толпе, исчезают прежние факторы этических норм поведения (которые обусловливались принадлежностью к «своему» тесному коллективу с жесткими правилами допустимого и недопустимого), нарушаются традиции. Но для гарантии самосохранения появляется необходимость преодолевать ставшее привычным взаимоотношение между «своими» и «чужими» — нужен импульс для поисков новых человеческих единств и в конечном счете общечеловеческих норм морали, которые одни способны сохранить человечество от грозящей ему общей гибели. Пока, в наши дни, этот импульс все еще не может преодолеть искусственно рационализуемого отрицательного отношения к «чужим».
Наш современник боится смерти и старается всячески подольше уклониться от нее, мечтая о легком конце. Мало того, рождение и смерть кажутся ему чем-то далеким; о неизбежности начал и концов жизнь напоминает ему лишь от случая к случаю.
А тот человек, творчество которого он изучает, — и мы сейчас изучаем, — был тоже Homo sapiens sapiens, физиологически неотличимый от нашего горожанина. Но жизнь, которую он знал и считал естественной и прекрасной, была совсем иной, чем ныне.
Письма он не знал вообще, информация передавалась ему только живой цепочкой людей: от современника к современнику, а главное — от старших к младшим.
Уровень его питания был в среднем много ниже, чем, скажем, у среднего американца. Периодический голод был обычным явлением, пища была скудна и, на взгляд нашего современника, отвратительна на вкус.
Огонь был для человека жизнью родного дома, дающим и тепло, и питательную снедь, и ощущение общей связи со своими. И в то же время он был страшной, губительной стихией.
Человек одевался в шкуры или грубую дерюгу или трудился почти нагим (пляжи его не интересовали); освещал его тот же очаг или лучина от него. Он мылся водой и песком (а бывало — и верблюжьей мочой); да и мылся больше в торжественных случаях: после рождения, перед браком, при вступлении пред лицо святыни, перед смертью — обычно же он маялся вшами и всякой нечистью.
Он был один на один с землей и небом, солнцем и тьмой, жаром и морозом; с любыми чужаками, которых должен был научиться убивать, чтобы не быть убитым самому.
Один — и не один: он был частью целого — большой семьи, клана, общины, — и только в среде своих — в «коллективе», не навязанном ему чужой волей или воспитанными в нем условностями, а внутри которого он родился и в который врастал; только среди своих он был человеком.
Он жил внутри природы как часть ее. Природа давала ему силу, и радость, и крепость, и побуждение к творчеству.
Жена рожала ему десять-пятнадцать раз, выживало в среднем двое, хорошо — трое детей. Поэтому к детям как таковым мужчины не успевали привязаться — но они важны были как стержень рода, его продолжение.
Работал древний человек с пяти-девяти лет, а полноценный мужской труд исполнял с двенадцати-четырнадцати лет. Работа начиналась для него до зари и кончалась затемно, работа физическая, тяжелая, черная, каторжная — тяжести такой, какая в наше время даже в немеханизированном земледелии не имеет себе равной, — работа костяными, деревянными и каменными орудиями. Зато, как женщина любит дитя, рожденное в муках, так и древний свободный труженик любил плоды своего труда как родные, старался, чтобы они вышли ему на радость и почет.
Он не мог жить не только без своих, но и без соседей — дрались, конечно, ходили стенка на стенку, иной раз и до смерти, — но от них же брали себе жен. Однако кроме соседей были и чужаки: чужака убивали для самосохранения, не из ненависти к его языку, вере или носу. Рубить человека учились с детства, как резать скот. Убивали чужака потому, что собственная смерть всегда была рядом, всегда присутствовала в воображении человека, формировала мироощущение. Древний человек, конечно, старался отвратить смерть; но в идеале настоящим человеком нередко считался тот, кто боялся умереть на вонючей соломе, бесчестно, не в битве.
А мысли свои — неотделимые от эмоций — человек тогда обобщал в форме тропов, которые складывались в мифы.
Обо всем в этой страшной, темной, голодной жизни древнего человека знает современный европейский или американский исследователь, даже понимает ее отчасти, — но лишь умозрительно. Он может все это вычислить, подсчитать на бумаге, изложить в общих понятиях. Но он не может эмоционально вжиться ни в тягость, ни в героизм этой жизни. Теперь нам остается два главных пути для более непосредственной встречи с древними — археология и этнография (социальная антропология).
А тот человек, творчество которого он изучает, — и мы сейчас изучаем, — был тоже Homo sapiens sapiens, физиологически неотличимый от нашего горожанина. Но жизнь, которую он знал и считал естественной и прекрасной, была совсем иной, чем ныне.
Письма он не знал вообще, информация передавалась ему только живой цепочкой людей: от современника к современнику, а главное — от старших к младшим.
Уровень его питания был в среднем много ниже, чем, скажем, у среднего американца. Периодический голод был обычным явлением, пища была скудна и, на взгляд нашего современника, отвратительна на вкус.
Огонь был для человека жизнью родного дома, дающим и тепло, и питательную снедь, и ощущение общей связи со своими. И в то же время он был страшной, губительной стихией.
Человек одевался в шкуры или грубую дерюгу или трудился почти нагим (пляжи его не интересовали); освещал его тот же очаг или лучина от него. Он мылся водой и песком (а бывало — и верблюжьей мочой); да и мылся больше в торжественных случаях: после рождения, перед браком, при вступлении пред лицо святыни, перед смертью — обычно же он маялся вшами и всякой нечистью.
Он был один на один с землей и небом, солнцем и тьмой, жаром и морозом; с любыми чужаками, которых должен был научиться убивать, чтобы не быть убитым самому.
Один — и не один: он был частью целого — большой семьи, клана, общины, — и только в среде своих — в «коллективе», не навязанном ему чужой волей или воспитанными в нем условностями, а внутри которого он родился и в который врастал; только среди своих он был человеком.
Он жил внутри природы как часть ее. Природа давала ему силу, и радость, и крепость, и побуждение к творчеству.
Жена рожала ему десять-пятнадцать раз, выживало в среднем двое, хорошо — трое детей. Поэтому к детям как таковым мужчины не успевали привязаться — но они важны были как стержень рода, его продолжение.
Работал древний человек с пяти-девяти лет, а полноценный мужской труд исполнял с двенадцати-четырнадцати лет. Работа начиналась для него до зари и кончалась затемно, работа физическая, тяжелая, черная, каторжная — тяжести такой, какая в наше время даже в немеханизированном земледелии не имеет себе равной, — работа костяными, деревянными и каменными орудиями. Зато, как женщина любит дитя, рожденное в муках, так и древний свободный труженик любил плоды своего труда как родные, старался, чтобы они вышли ему на радость и почет.
Он не мог жить не только без своих, но и без соседей — дрались, конечно, ходили стенка на стенку, иной раз и до смерти, — но от них же брали себе жен. Однако кроме соседей были и чужаки: чужака убивали для самосохранения, не из ненависти к его языку, вере или носу. Рубить человека учились с детства, как резать скот. Убивали чужака потому, что собственная смерть всегда была рядом, всегда присутствовала в воображении человека, формировала мироощущение. Древний человек, конечно, старался отвратить смерть; но в идеале настоящим человеком нередко считался тот, кто боялся умереть на вонючей соломе, бесчестно, не в битве.
А мысли свои — неотделимые от эмоций — человек тогда обобщал в форме тропов, которые складывались в мифы.
Обо всем в этой страшной, темной, голодной жизни древнего человека знает современный европейский или американский исследователь, даже понимает ее отчасти, — но лишь умозрительно. Он может все это вычислить, подсчитать на бумаге, изложить в общих понятиях. Но он не может эмоционально вжиться ни в тягость, ни в героизм этой жизни. Теперь нам остается два главных пути для более непосредственной встречи с древними — археология и этнография (социальная антропология).
Но археология дает нам в руки мертвые фундаменты построек, осколки посуды, орудия, изредка — какие-то идолы. Мы можем их описать, классифицировать, установить более или же менее примитивную технологию их изготовления, оценить их художественную ценность (но только с нашей, современной точки зрения). Но уже экономическую, а тем более социальную ценность наших находок установить нам труднее. По археологическим данным мы с вами никогда не узнаем эмоционального отношения людей к материальным памятникам их культуры, мы не услышим, как мастерица, расписывавшая горшок, разговаривала с ним, какие она влагала осмысления в его форму и орнамент.
Этнография, или «социальная антропология», способна — пока еще способна — давать возможность личных встреч с примитивным бытом; будет давать такую возможность еще в течение одного-двух поколений — правда, встреч не с первобытными уже народами, а с очень сильно затронутыми нашей цивилизацией и многое уже забывшими. Но этнографы останутся людьми с записными книжками, чужаками, часто с осуждением или отвращением относящимися к обычаям изучаемых ими людей, часто старающимися их цивилизовать, обратить их в новую, неведомую, не подготовленную их опытом веру, привить им образ жизни, не выросший изнутри их общества; не всё этнографы поймут (ведь по большей части и разговаривают они через переводчика), не всё им и скажут. Или скажут навыворот, искаженно — чтобы не сглазили. <...>
Искаженным «фольклором» буквально полны этнографические и фольклористические сочинения, особенно если это данные, собранные миссионерами. Именно им наука обязана громадной массой собранного, но очень часто — отредактированного материала, и кто знает, как много записанных этнографами мифов является результатом того, что информант небрежно или сознательно искаженно информировал чужака, предположительно враждебного и уже наверняка глупого (не понимает простейших слов!).
Часто этнограф не может договориться с информантом потому, что спрашивает его о понятиях, которых в его языке нет. Ведь даже слово «брат» может означать в языке этнографа одно, а в языке информанта — нечто совсем другое. Или он спрашивает его, что «символизирует» миф, и в конце концов даже может добиться некоего ответа. Другое дело — какова его ценность.
Новейшие «социальные антропологи» многое из этого поняли — но нередко слишком поздно.
Загадки душевной и духовной жизни древнего мира вот-вот уйдут за грань, где уже будут вовсе не понятны новому человеку, Ноmo sapientissimus, питаемому всей технологией научно-технической революции. Самое время их попытаться разрешить.
Историческая судьба России ставила нас в течение последнего столетия не раз в такие условия, когда замолкали воздействия, созданные прогрессивной технологией, и человек оставался один на один с первичными психологическими и физиологическими потребностями и побуждениями и, подобно древним людям, был вынужден отвечать на них простейшими реакциями. Наше поколение училось ненавидеть мучителей и предателей и научилось любить и дружить; оно узнавало, что такое бескорыстная взаимопомощь неимущих людей, на фронте и в тылу, и умело везде найти своих. Как древние люди, оно жило со смертью, более ожидая умереть, чем выжить, и делало свое дело.
Нет, мы с вами никогда не жили в мире древности. Сквозь тяготы нашего века мы пронесли все достигнутое историей культуры и знаем, что мир современный не перестает и не перестанет существовать при нас и наших детях, а архаическому человеку не с чем было сравнивать, и он радовался и той жизни, которая у него была. Мы не могли и не можем обрести сознания древнего человека, однако мы имеем в своем распоряжении опыт, во многом аналогичный опыту древних людей и не позволяющий нам их модернизировать. С нашим еще недавним опытом нам легче понять тех, кто жил в таких условиях тысячелетиями от рождения до смерти — хотя, в отличие от нас, сознавая это как естественное бытие. Поэтому — не наша ли обязанность понять, как они мыслили и чувствовали?
(И.М.Дьяконов)
Этнография, или «социальная антропология», способна — пока еще способна — давать возможность личных встреч с примитивным бытом; будет давать такую возможность еще в течение одного-двух поколений — правда, встреч не с первобытными уже народами, а с очень сильно затронутыми нашей цивилизацией и многое уже забывшими. Но этнографы останутся людьми с записными книжками, чужаками, часто с осуждением или отвращением относящимися к обычаям изучаемых ими людей, часто старающимися их цивилизовать, обратить их в новую, неведомую, не подготовленную их опытом веру, привить им образ жизни, не выросший изнутри их общества; не всё этнографы поймут (ведь по большей части и разговаривают они через переводчика), не всё им и скажут. Или скажут навыворот, искаженно — чтобы не сглазили. <...>
Искаженным «фольклором» буквально полны этнографические и фольклористические сочинения, особенно если это данные, собранные миссионерами. Именно им наука обязана громадной массой собранного, но очень часто — отредактированного материала, и кто знает, как много записанных этнографами мифов является результатом того, что информант небрежно или сознательно искаженно информировал чужака, предположительно враждебного и уже наверняка глупого (не понимает простейших слов!).
Часто этнограф не может договориться с информантом потому, что спрашивает его о понятиях, которых в его языке нет. Ведь даже слово «брат» может означать в языке этнографа одно, а в языке информанта — нечто совсем другое. Или он спрашивает его, что «символизирует» миф, и в конце концов даже может добиться некоего ответа. Другое дело — какова его ценность.
Новейшие «социальные антропологи» многое из этого поняли — но нередко слишком поздно.
Загадки душевной и духовной жизни древнего мира вот-вот уйдут за грань, где уже будут вовсе не понятны новому человеку, Ноmo sapientissimus, питаемому всей технологией научно-технической революции. Самое время их попытаться разрешить.
Историческая судьба России ставила нас в течение последнего столетия не раз в такие условия, когда замолкали воздействия, созданные прогрессивной технологией, и человек оставался один на один с первичными психологическими и физиологическими потребностями и побуждениями и, подобно древним людям, был вынужден отвечать на них простейшими реакциями. Наше поколение училось ненавидеть мучителей и предателей и научилось любить и дружить; оно узнавало, что такое бескорыстная взаимопомощь неимущих людей, на фронте и в тылу, и умело везде найти своих. Как древние люди, оно жило со смертью, более ожидая умереть, чем выжить, и делало свое дело.
Нет, мы с вами никогда не жили в мире древности. Сквозь тяготы нашего века мы пронесли все достигнутое историей культуры и знаем, что мир современный не перестает и не перестанет существовать при нас и наших детях, а архаическому человеку не с чем было сравнивать, и он радовался и той жизни, которая у него была. Мы не могли и не можем обрести сознания древнего человека, однако мы имеем в своем распоряжении опыт, во многом аналогичный опыту древних людей и не позволяющий нам их модернизировать. С нашим еще недавним опытом нам легче понять тех, кто жил в таких условиях тысячелетиями от рождения до смерти — хотя, в отличие от нас, сознавая это как естественное бытие. Поэтому — не наша ли обязанность понять, как они мыслили и чувствовали?
(И.М.Дьяконов)
Продолжу наши благодарности! Второй год наши работы по ландшафтной археологии обеспечивает инжиниринговая компания SEVERIN DEVELOPMENT и IT-компания SIGNAL, разработчик цифровой платформы для управления строительством.
Поскольку археологи - это "строители наоборот", у нас похожие заботы - мы постепенно продвигаемся к цифровому моделированию культурного слоя и интеграции информационных процессов, связанных с его изучением. Это пока идеал, но к нему можно стремиться.
В этом году с нами работал геодезист компании SEVERIN DEVELOPMENT Дмитрий Реднев, надежный профессионал, веселый и спокойный человек, а в поле это всегда очень важно. Он быстро нашел общий язык с представителем Службы Древностей Муханнедом Каримом, и они выезжали самостоятельно на далекие точки для съемки окрестностей памятника, пока все остальные были заняты на геофизической съемке. В результате их упорной работы мы получим ортофотопланы и карты высот всей нашей округи. Такой степенью обследованности могут пока похвастаться только самые знаменитые города Двуречья, такие как Урук и Ларса. В Лагаше и Уре такие снимки тоже есть, но там окрестности перекрыты современной хозяйственной деятельностью, а вокруг Дехайлы дорог и вспашки не было с 1-го тыс. до н.э. и снимки Дмитрия Реднева дают нам возможность заглянуть на 2800-3500 лет назад.
Уже второй год "береговым", т.е. московским, обеспечением и обсчетом нашей работы занимается Дмитрий Кеся, Директор департамента геодезического контроля и цифровых измерений SEVERIN DEVELOPMENT. Обоим Дмитриям огромное спасибо!
Поскольку археологи - это "строители наоборот", у нас похожие заботы - мы постепенно продвигаемся к цифровому моделированию культурного слоя и интеграции информационных процессов, связанных с его изучением. Это пока идеал, но к нему можно стремиться.
В этом году с нами работал геодезист компании SEVERIN DEVELOPMENT Дмитрий Реднев, надежный профессионал, веселый и спокойный человек, а в поле это всегда очень важно. Он быстро нашел общий язык с представителем Службы Древностей Муханнедом Каримом, и они выезжали самостоятельно на далекие точки для съемки окрестностей памятника, пока все остальные были заняты на геофизической съемке. В результате их упорной работы мы получим ортофотопланы и карты высот всей нашей округи. Такой степенью обследованности могут пока похвастаться только самые знаменитые города Двуречья, такие как Урук и Ларса. В Лагаше и Уре такие снимки тоже есть, но там окрестности перекрыты современной хозяйственной деятельностью, а вокруг Дехайлы дорог и вспашки не было с 1-го тыс. до н.э. и снимки Дмитрия Реднева дают нам возможность заглянуть на 2800-3500 лет назад.
Уже второй год "береговым", т.е. московским, обеспечением и обсчетом нашей работы занимается Дмитрий Кеся, Директор департамента геодезического контроля и цифровых измерений SEVERIN DEVELOPMENT. Обоим Дмитриям огромное спасибо!
В прошедшие сутки наш чат был посвящен гаданию. Одна из читательниц рассказала, как, будучи в отчаянии от болезни дочери, обратилась к гадалке, и та предсказала ей маловероятные на тот момент, но впоследствии сбывшиеся события ее жизни, с большой точностью. Чего-чего, а гадания в шумеро-аккадском обществе было очень много, и это роднит нас с Месопотамией. Много текстов об этом до нас дошло. Разумеется, многим памятен всплеск гаданий и эзотерики после падения Советской власти; но вот и сейчас, как выясняют наши читатели, популярность магии растет.
В этой связи я вспомнил эпизод из воспоминаний корабела Алексея Николаевича Крылова, который занимался, как известно, не магией, а разными сугубо практическими делами - например, в юности описал динамику корабля на волнении, а в советское время обеспечивал доставку паровозов в Советскую Россию по шведским речным путям и читал курс вибрации судов. Как-то раз он беседовал с судовладельцем, который жаловался на недостаточную скорость судна. "Обрежьте винт на два дюйма", - сказал он ему. Помогло.
Так же выглядит врач, который ставит вам диагноз без десятка анализов, по позе, цвету лица и тембру голоса.
Думаю, что так же, может быть, для кого-то выглядим и мы, археологи, когда, глядя на пустыню с кустиками, говорим, что в 18-17 вв. до н.э. здесь была гавань (а почему не в 21-м и не в 14-м?)
Так и та гадалка. Она может, как Шерлок Холмс, не знать, что Земля вращается вокруг Солнца. Зато она знает, как у людей обычно складывается жизнь, из чего она обычно состоит. Для нас это мириады случайностей, а для нее набор паттернов, так же как у Крылова, который по выражению лица судовладельца понял, что у него гидродинамически тяжелый винт и дело в этом, а не в чем-то другом.
Привет от наших профессионалов магических дел ашипу и машмашшу. Кстати, человек, чье имя стоит в колофоне ниневийской версии Гильгамеша - именно этой профессии: "История Гильгамеша из уст Синлекиунини, mašmaš" (переводят обычно "заклинатель").
Кстати, неплохой план: получить должность мага и под прикрытием магии заниматься какой-нибудь гражданской профессией, например, редактировать эпос )
В этой связи я вспомнил эпизод из воспоминаний корабела Алексея Николаевича Крылова, который занимался, как известно, не магией, а разными сугубо практическими делами - например, в юности описал динамику корабля на волнении, а в советское время обеспечивал доставку паровозов в Советскую Россию по шведским речным путям и читал курс вибрации судов. Как-то раз он беседовал с судовладельцем, который жаловался на недостаточную скорость судна. "Обрежьте винт на два дюйма", - сказал он ему. Помогло.
Так же выглядит врач, который ставит вам диагноз без десятка анализов, по позе, цвету лица и тембру голоса.
Думаю, что так же, может быть, для кого-то выглядим и мы, археологи, когда, глядя на пустыню с кустиками, говорим, что в 18-17 вв. до н.э. здесь была гавань (а почему не в 21-м и не в 14-м?)
Так и та гадалка. Она может, как Шерлок Холмс, не знать, что Земля вращается вокруг Солнца. Зато она знает, как у людей обычно складывается жизнь, из чего она обычно состоит. Для нас это мириады случайностей, а для нее набор паттернов, так же как у Крылова, который по выражению лица судовладельца понял, что у него гидродинамически тяжелый винт и дело в этом, а не в чем-то другом.
Привет от наших профессионалов магических дел ашипу и машмашшу. Кстати, человек, чье имя стоит в колофоне ниневийской версии Гильгамеша - именно этой профессии: "История Гильгамеша из уст Синлекиунини, mašmaš" (переводят обычно "заклинатель").
Кстати, неплохой план: получить должность мага и под прикрытием магии заниматься какой-нибудь гражданской профессией, например, редактировать эпос )
Напоминаю, что в понедельник, 2 декабря, я буду делать доклад "Грабеж и реституции в Иракском Музее" на круглом столе «Вещь не на своем месте: К проблемам музеефикации, археологии и сохранения артефактов»
в Центре антропологии НИУ ВШЭ в Москве на Старой Басманной, 21/4. Будет трансляция и запись. Чтобы получить к ним доступ, нужно зарегистрироваться как слушатель по ссылке:
https://hist.hse.ru/ica/polls/984024503.html
Мой доклад будет ориентировочно в 15 ч. Кто захочет придти лично, тоже нужно зарегистрироваться. Программа здесь.
В 2013 г. я много занимался историей грабежа в Иракском Музее, и встретился лично с Мэтью Богданосом, который его расследовал, и с его критиками. Готовясь к докладу, я стал пересматривать эти материалы и разумеется, после семи лет работы в Ираке и с ИМ видишь гораздо больше. В результате первоначально запланированное "по-быстрому рассказать, что уже знаешь" вылилось в новую работу)
История кризиса в ИМ - целый мир, который трудно вместить в 15-минутный доклад. Я расскажу хронологию событий в апреле 2003, коротко о некоторых возвращённых вещах и будет послесловие, возможно, неожиданное.
Фото из книги Bogdanos, M. Thieves of Baghdad.
в Центре антропологии НИУ ВШЭ в Москве на Старой Басманной, 21/4. Будет трансляция и запись. Чтобы получить к ним доступ, нужно зарегистрироваться как слушатель по ссылке:
https://hist.hse.ru/ica/polls/984024503.html
Мой доклад будет ориентировочно в 15 ч. Кто захочет придти лично, тоже нужно зарегистрироваться. Программа здесь.
В 2013 г. я много занимался историей грабежа в Иракском Музее, и встретился лично с Мэтью Богданосом, который его расследовал, и с его критиками. Готовясь к докладу, я стал пересматривать эти материалы и разумеется, после семи лет работы в Ираке и с ИМ видишь гораздо больше. В результате первоначально запланированное "по-быстрому рассказать, что уже знаешь" вылилось в новую работу)
История кризиса в ИМ - целый мир, который трудно вместить в 15-минутный доклад. Я расскажу хронологию событий в апреле 2003, коротко о некоторых возвращённых вещах и будет послесловие, возможно, неожиданное.
Фото из книги Bogdanos, M. Thieves of Baghdad.
Читая сейчас об Алеппо и Хаме, я вспоминаю другие сирийские города - Камышло и Амуде, где мы с мамой оказались за пару лет до войны, чтобы посмотреть Телль Брак и Телль Мозан, знаменитые археологические памятники Восточной Сирии. Мы разминулись и с Джоан Отс, и с Мунчаевской экспедицией - все уже уехали. Зато мы гуляли по Амуде с вот этими ребятами и они говорили о Достоевском и Шостаковиче. Спонтанно так говорили, без напряга. А Амуде - это городок вроде нашей Луги, понимаете? А дедушка Дильшада, парня, который нас принимал, напечатал на машинке свою двухтомную "Историю Курдистана". Не знаю, что с ней стало. Ребята почти все потом уехали в Европу, но один - школьный учитель - остался из принципа. Надеюсь, что с ними всё в порядке, где бы они ни были. "Я люблю тебя" из Камышло, это стена стадиона, где были трагические события. Остальные снимки из Амуде. Фото мои, ноябрь 2008 г.
Мой коллега по Институту востоковедения РАН Руслан Мамедов, автор единственной пока русской книги о создании новой государственности в послевоенном Ираке, написал на своем канале так:
Forwarded from Dr. Mamedov & O.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Убейд 0
....6400-5900 гг. до н.э.?
Как ни стучат к нам в двери и окна современные события, займемся все же древностью - про современность гораздо больше желающих написать...
В ближайшие дни на нашем Болоте будет самая простая периодизация истории Древнего Двуречья с картинками. Эти картинки скорее своего рода логотипы, для запоминания, потому что мы будем делить историю на большие эпохи, а в каждой большой эпохе всегда бывает много разного.
И тем не менее. Знакомьтесь: Убейд 0, самая ранняя археологическая культура, известная нам на сегодня на этой территории. Где-то между 6400 и 5900 гг. до н.э., а скорее в начале этого периода, потому что пока раскрыты поздние слои Убейд 0. Что-то было и до них. Как видите, здание сложное, с колоннами. А вот керамику убейдскую мы видели и поизящнее - в следующих периодах.
Фото Режиса Валле, 1989. Постройка №37 Телля Уэйли близ Ларсы.
....6400-5900 гг. до н.э.?
Как ни стучат к нам в двери и окна современные события, займемся все же древностью - про современность гораздо больше желающих написать...
В ближайшие дни на нашем Болоте будет самая простая периодизация истории Древнего Двуречья с картинками. Эти картинки скорее своего рода логотипы, для запоминания, потому что мы будем делить историю на большие эпохи, а в каждой большой эпохе всегда бывает много разного.
И тем не менее. Знакомьтесь: Убейд 0, самая ранняя археологическая культура, известная нам на сегодня на этой территории. Где-то между 6400 и 5900 гг. до н.э., а скорее в начале этого периода, потому что пока раскрыты поздние слои Убейд 0. Что-то было и до них. Как видите, здание сложное, с колоннами. А вот керамику убейдскую мы видели и поизящнее - в следующих периодах.
Фото Режиса Валле, 1989. Постройка №37 Телля Уэйли близ Ларсы.
Сегодня 99-й день рождения Нинели Янковской. Поездка в Восточную Сирию, о которой я писал пару дней назад, оказалась ее последним земным путешествием. Но это мы узнали через 10 месяцев, а тогда всё было хорошо: мы приехали в Нусайбин на маршрутке и спросили, где здесь Сирия? "По второй улице направо". Всё мы нашли, миновали турецкую пограничную будку и покатили наши чемоданчики между двумя рядами колючей проволоки, по недавно (тогда) разминированной мостовой 800 метров до Сирии... которая была на замке. Но тут нам помогли русские паспорта: увидев их, сирийский офицер открыл решетку и мы долго потом заполняли бумаги в пустом пограничном пункте. Нужно было написать, как звали маминых родителей, и Болеслава Антониевича я помнил, а вот Анисью Дмитриевну, никогда не виданную мной псковскую бабушку, забыл и назвал в анкете Аксиньей.
Главный вклад Н.Б. в клинописную науку - это публикация "Клинописных текстов из Кюль-Тепе в собраниях СССР" (1968). Этой книгой коллеги пользуются до сих пор. В ней письма торговцев из Ашшура 2-го тыс. до н.э., найденные недалеко от Кайсери в Турции. Кроме того, что по ним видны контакты и экономическая жизнь в Анатолии, там много живого, это довольно редкий для клинописи источник о повседневной жизни.
Кроме этого, мама много занималась текстами из Нузи (Йорган-Тепе в Северном Ираке) и, соответственно, изучением хурритского языка и истории.
А интересно ей было абсолютно всё, потому что Эрмитаж, где она проработала с 1945 до своей смерти в 2009 - это целая вселенная, и там можно найти что угодно. Например, "Маша пошла в Китай" (это ближайшая подруга, Мария Леонидовна Пчелина, хранительница вещей из Дуньхуана.)
Ну, а у нас Эдубба, дом табличек, а Эдубба, как известно, вечна и постоянна.
Главный вклад Н.Б. в клинописную науку - это публикация "Клинописных текстов из Кюль-Тепе в собраниях СССР" (1968). Этой книгой коллеги пользуются до сих пор. В ней письма торговцев из Ашшура 2-го тыс. до н.э., найденные недалеко от Кайсери в Турции. Кроме того, что по ним видны контакты и экономическая жизнь в Анатолии, там много живого, это довольно редкий для клинописи источник о повседневной жизни.
Кроме этого, мама много занималась текстами из Нузи (Йорган-Тепе в Северном Ираке) и, соответственно, изучением хурритского языка и истории.
А интересно ей было абсолютно всё, потому что Эрмитаж, где она проработала с 1945 до своей смерти в 2009 - это целая вселенная, и там можно найти что угодно. Например, "Маша пошла в Китай" (это ближайшая подруга, Мария Леонидовна Пчелина, хранительница вещей из Дуньхуана.)
Ну, а у нас Эдубба, дом табличек, а Эдубба, как известно, вечна и постоянна.
Убейд 1
(5900-5600 до н.э.?)
Продолжим нашу очень схематичную периодизацию истории Южного Двуречья. Неужели, Вы спросите, одна огромная эпоха во много веков будет отличаться от следующей одной цифиркой? Да. А что делать? Мы их пока знаем только по двум памятникам, на которых раскопана небольшая площадь. Но Убейд 0 и Убейд 1 - разные эпохи. Это видно из работы Джона Бальди, керамиста экспедиции на Уэйли. Между двумя культурами произошла такая смена технологии керамики, которая свидетельствует о смене населения или, в любом случае, о радикальной перемене традиции. Но постепенной! И с сохранением преемственности в то же время. Больше мы пока ничего не знаем.
В качестве архитектурного логотипа эпохи Убейд 1 - маленький храмик из слоя Эриду 16. На этом месте потом будут построены все остальные храмы в Эриду, один больше другого, и когда появятся письменные свидетельства, мы узнаем, что это храмы Энки, бога подземной воды и мастерства. Это из Эриду (Safar, Lloyd, 1981), а из Уэйли - орнаменты керамики, целый сосуд и тростниковый пол (отпечаток тростниковой подстилки, из лекции Режиса Валле во Французском Институте в Петербурге).
Напоминаю, что картинки к периодизации - только для памяти. Не надо, например, из них делать вывод, что все храмы в эпоху Убейд 1 были крохотными. Мы просто не знаем. Мы знаем только вот этот храмик в Эриду, потому что он был раскопан.
Другие памятники культуры Убейд 1, кроме Эриду и Уэйли, пока не известны. Раскопаны поселения этого времени в других местах, на территории Плодородного Полумесяца, но не в Южном Двуречье. Это пока значит только, что их ещё никто не нашел. Нельзя представить, что на всем южном аллювии тысячу лет или больше стояли две одиноких деревни.
(5900-5600 до н.э.?)
Продолжим нашу очень схематичную периодизацию истории Южного Двуречья. Неужели, Вы спросите, одна огромная эпоха во много веков будет отличаться от следующей одной цифиркой? Да. А что делать? Мы их пока знаем только по двум памятникам, на которых раскопана небольшая площадь. Но Убейд 0 и Убейд 1 - разные эпохи. Это видно из работы Джона Бальди, керамиста экспедиции на Уэйли. Между двумя культурами произошла такая смена технологии керамики, которая свидетельствует о смене населения или, в любом случае, о радикальной перемене традиции. Но постепенной! И с сохранением преемственности в то же время. Больше мы пока ничего не знаем.
В качестве архитектурного логотипа эпохи Убейд 1 - маленький храмик из слоя Эриду 16. На этом месте потом будут построены все остальные храмы в Эриду, один больше другого, и когда появятся письменные свидетельства, мы узнаем, что это храмы Энки, бога подземной воды и мастерства. Это из Эриду (Safar, Lloyd, 1981), а из Уэйли - орнаменты керамики, целый сосуд и тростниковый пол (отпечаток тростниковой подстилки, из лекции Режиса Валле во Французском Институте в Петербурге).
Напоминаю, что картинки к периодизации - только для памяти. Не надо, например, из них делать вывод, что все храмы в эпоху Убейд 1 были крохотными. Мы просто не знаем. Мы знаем только вот этот храмик в Эриду, потому что он был раскопан.
Другие памятники культуры Убейд 1, кроме Эриду и Уэйли, пока не известны. Раскопаны поселения этого времени в других местах, на территории Плодородного Полумесяца, но не в Южном Двуречье. Это пока значит только, что их ещё никто не нашел. Нельзя представить, что на всем южном аллювии тысячу лет или больше стояли две одиноких деревни.