МИМОХОДОМ
Очень смешно, что у Даниила Коцюбинского, написавшего ОТКРЫТОЕ письмо с требованием отменить парад в Петербурге в честь снятия Блокады, комментарии от посторонних ЗАКРЫТЫ.
Ещё раз, вдумайтесь: право голоса имеют только свои.

И ещё немного социологии.
Как так получается, что среди подписантов нет рабочих, нет крестьян, нет инженеров, нет поваров, слесарей, электриков и работников метрополитена, нет капитанов дальнего плавания и портовых грузчиков, нет авиадиспетчеров, работников городского хозяйства, дорожных строителей, прорабов, архитекторов, академиков физики и биологии, нет спортсменов, океанологов и метеорологов — сплошь журналисты, правозащитники, литераторы и адвокаты?

Налицо явный кризис в гуманитарной области — люди, производящие СЛОВА, уверены в том, что имеют право выступать от имени людей, создающих материальный мир.

Не устаю повторять, что нет более советско-тоталитарных, партийно-сектантских, ортодоксально нетерпимых людей, чем испуганные, озлобившиеся, состарившиеся дети, именующие себя либералами. Как же им тяжело в конкурентном мире без Железного занавеса и шестой статьи о догмате КПСС — сидели бы на всяких ист- фил- филос- факах, славили бы Ленина, обожали Троцкого, проклинали Сталина, чугунными задницами толкались в спецраспределителях, с трибун, как Алексиевич, клялись в любви к Дзержинскому, писали бы друг на друга доносы, стучали бы в органы, всё как полагается, тащили бы сюда, через Железный занавес, дешёвые суррогаты западного мира — ворованные песни, перелицованные фильмы, бесчисленные "Кабачки 13 стульев", устраивали друг друга и детишек по блату в редакции бесчисленной партийной печати и каждый божий день получали бы тонкое, изящное, интеллигентное удовольствие от осознания своего превосходства над работягами и прочим окружающим быдлом.

Как же малообразованным заносчивым белоручкам тяжко жить среди напряжённо работающих русских людей, настоящих либералов.

Нельзя не отметить, что, спустя пять лет, даже вожди так называемой "революции достоинства" испытывают некоторую неловкость, чувство смутной тревоги и психологической блокировки весьма примечательного и чисто западноевропейского явления, для славянина чуждого, а для малоросса или великоросса и вовсе дикого — культа мёртвых посреди Киева. Даже самые упоротые толком не могут понять — откуда в массовом сознании патриотов, волонтёров и активистов взялись в таком количестве все эти непрерывные лампады, венки, горящие покрышки, факельно-похоронные процессии, культ явно неживых киборгов, поселяне, падающие на колени при виде проезжающих катафалков, патриотические кричалки "ще не не вмерли", "героï не вмирають" и прочий хуторской макабр.
На самом деле, всё это кладбищенское умопомешательство является обычнейшим каргокультом западенських хуторян, когда-то завезённых в светлый и просторный русский Киев для ускоренного формирования титульной нации и обеспечения правильного европейского выбора.
Оные западеньци, поколениями батрачившие в Австро-Венгрии, не могли не перенять милого, даже нежного, чисто австрийского культа, который для русского человека можно сформулировать, как "прелестный труп". Да-да, у австрийцев есть такая сумрачная зона, чисто австрийская лавкрафтовщина — любование трупами, особенно хорошо сохранившимися мумиями и грамотно разукрашенными трупиками младенцев и подростков. Чудесная Вена, город Моцарта и дунайских вальсов, стоит на подземельях и катакомбах с "прелестными трупами" и, если повезёт, вам, чужаку, расскажут о том, что существует только для своих, о том, что ценится среди своих — и такая сумасшедшая мертвячья эстетика за сотни лет австрийского владычества доползла до замков и усадеб австрийских господ, окружённых хуторами и нищими деревнями западноукраинских холопов — и травмировала впечатлительную психику и так весьма затюканного населения — внешне христианского, но внутри крайне языческого. Если в Малороссии и Слобожанщине вся гоголевская чертовщина ведьмачества и колдовства компенсируется русскими жизнелюбием и козацкой безбашенностью, то на Западной Украине где вы козаков видали? Именно там, в тесных долинах, и расползся, проник в самую душу вуйка даже не вурдалачий, больше для Бессарабии и Трансильвании уместный страх, а именно господский, почётный, манкий, как сифилис, полученный от пана, культ прелестной мертвечины. Расползся и уснул до поры до времени в душах простаков. А потом случился массовый психоз погони за мечтой... Печеньки увезли, олигархи в прикупе, молодые пацаны массово переселились в окопы и на кладбища. И остались бедняки вуйки, да прочие ветераны АТО наедине со своими синдромами ожидания смерти посреди обездоленного пространства. Как тут лампадку не зажечь? Ведь самый лучший, полный смыслов и надежд, час революции, миг достоинства остался позади — ты остался один, вместе с такими же неприкаянными побратимами...
Изредка, чтобы исполнить требования культа, приезжают на Майдан бывшие комсомольцы из Днепропетровска, коммунисты из Харькова, все эти бывшие советские парни и девчата, ставшие депутатами и даже олигархами, ритуально кладут цветы портретам погибших бедняков, крутят носами, пожимают плечами, ёжатся, чуют чужое, сердцу жуткое, а понять не могут — вроде не своё, но странно притягательное, и не понять, как назвать это сладко-противное чувство...
Почти Австрия.
Почти Европа.
Прелестный труп.

Из "Круговорота души в природе"

В Берендеевом царстве зима случилась.
Земля и небо одним цветом, одним светом, одним теплом - по-над бурыми болотами, по-над рыжими камышами, по чёрному ельнику снег ложится, не тает, ветер ветви качает, белыми струями пух швыряет, лицо залепляет — Хозяйка пришла, всё знает, крепко держит, властно целует: "Не признал, миленький? Иль не ждал, родненький? Что ж глаза прячешь, что ж взгляд отводишь, иль не милы поцелуи мои? С кем гулял, с кем ночи коротал, сладкое вино с кем пил, кому любовь дарил — всё знаю, всё слышала — ветра свистели, ели шелестели, сосны скрипели, звёзды светили, туманы дышали — всё-всё рассказали. Пора нам, друг неверный, и свадебку сыграть. Позёмку да под ноженьки, мягче пуха лебяжьего порошей да подушечку набью, метелями укроемся, ото всех скроемся, звёзды нам лампадки зажгут — зацелую-заневолю-залюблю до истомы, до самой до смерти.

То, что Трамп перевернул карточный стол лишь на третьи сутки после керченского анекдота, вскрывает механизм выработки решений в его администрации: сначала недоумённый звонок целого вице-президента Пенса в Киев типа "What the fuck was that?!" потом сутки на оценку масштабов позорища "Погранцы повязали флотских" (это для вояк всего мира является идеальным поводом для глумления) потом сутки на сбор информации от настоящих хозяев Рады — и когда умничка Трамп понял, что ему в Аргентине вместо преферанса придётся играть в подкидного Петра Алексеевича, под тихое и вкрадчивое русское хихиканье, да ещё и с такими домашними подставами, американец просто отказался позориться.
Бывает, чё.
Зря они русских обратно в капитализм взяли, ой зря.

Мимоходом.
То, что у России нет чёткой стратегии пилотируемой космонавтики не так интересно, как то, что стратегии пилотируемой космонавтики нет ни у США, ни у ЕС, ни у Китая.
Вернее, Китай даже не в курсе, что у него этой стратегии уже нет.
За пределами защитного магнитного поля нашей планеты, космическое пространство представляет собой радиоактивную пустыню. Обрекать космонавтов на годы полётов к другим планетам на тихоходных химических ракетах — это свинство. И ещё большее свинство — молчать о том, что ни на Луне, ни на Марсе спасительного магнитного поля нет — и?
Только увеличив скорости перемещения в Солнечной системе в десятки раз (см. Русский ядерный планетолёт), можно в те же десятки раз сократить дозу.

Мама! Мы в аду! Здесь какие-то коровники!:
Мимоходом.
То, что среди комментаторов керченского пограничного инцидента появилось немало лопоухих мужчин с пониженной интеллектуальной и социальной ответственностью, не вызывает ни малейшего удивления.
Хайповать — не мешки ворочать.
Но то, что мало кто из обывателей берётся подумать, насколько жёстко и жестоко были ограничены в своих действиях капитаны русских пограничных катеров, лишний раз подтверждает необходимость непреклонного просвещения.
Так, вчера и сегодня, в румынских медиа всплыла информация, что во время инцидента, в небе над Румынией барражировали два американских самолёта-разведчика, позволяет уже понять, что американцы решили выжать максимум из провокации — но отсутствие трупов на борту украинских намеренно мелких катерочков предотвратило бортовой залп глобальных "за всё хорошее" СМИ.
Так что погранцам и офицерам группы захвата земной поклон. Купались бы мы сейчас по уши в медийном говнище и в крови одесских курсантиков. И — в ходе аргентинской двадцатки о нас только ленивый не вытер бы ноги.

Никогда не возвращайся —
Там, где был когда-то молод,
Там где был когда-то весел,
Где был счастлив и любим...
Ты придёшь походкой ветра,
Ты вернёшься краем моря,
Где волна целует небо
И ложится на песок,

Смерть посмотрит исподлобья:
"Что забыл здесь, человече?
Видишь, я стираю лица?
Видишь, я сжигаю сны?
Уходи, беги отсюда,
Не оглядывайся, слышишь?
Улетай быстрее солнца,
Уноси свои мечты.

Там ты молод, где ты дышишь,
Там ты счастлив, где ты любишь,
Там ты нужен, где желанен,
Там живой ты, где любим".

Ты поднимешься с рассветом
И запустишь своё сердце,
Растолкаешь свою душу,
Разучилась что мечтать.
И пойдёшь, не озираясь —
Там, за краем окоёма,
Звёзды падают, сверкая,
Там ты вспомнишь, как летать.

Тишина в послеоперационном пропитана ожиданием. Медленно, очень медленно, из настенных часов выпадают секунды. То от боли заплачет младенец, то охнет старик. Пять мужиков лежат на кроватях — все, как один, — в позах эмбриона. Они явно вне зоны комфорта. Проходит по коридору перекособоченная женщина. Сдерживается, делает вид, что не больно. Сестрички где-то приткнулись, пока тихо, урывками добирают клочковатые сны. Сижу на посту, две лампы, ночь, за окном зима, тучи ползут поперёк звёздного неба. В ожидании есть своя простота — русский человек терпелив и тих, когда надо терпеть и ждать. У хирурга усталые глаза, сильные руки, покатые плечи — он на конвейере. Каждый час-два операция. Люди слабы в ночь с субботы на воскресенье... Привозят мальчишку лет десяти. Мать подходит: "Как ты?" — "Мне холодно, мама" — "Сыночек, ты, молодец, ты, как папа" — "Его надо переложить. Вы сможете его переложить? Каталка не пройдёт в палату". Встаю, подхожу: "Девчата, вы что? Уроните пацана. Давайте я". Мать устало: "Да-да, вот его кровать". "Как ты?" Пацан молчит. Смотрит на меня, вглядывается, будто из-под воды. Его колотит, отходит после наркоза. "Как тебя зовут? Как зовут тебя, герой?" — "В-в-ван-ня" — "Ну, держись, Ваня. Давай я тебя на руки возьму" А он летает, летает... "Держись, Ваня, ты молодец. Вот, ты здесь, а сейчас, моего повезли". Мать чёрной птицей вьётся: "Сюда. Кладите его сюда... Сыночек мой... Мой сыночек..." — "Мне холодно, мама".
Я всё знаю о холоде. Холод — это моя первая любовь. Холод — это просто порядок.
Далеко гудит трасса. Шаги. Миловидная усталая девочка в синей хирургичке: "Вы отец?" — "Да" — "Всё хорошо. Просыпается" — "Спасибо. А..." — "Всё хорошо".
Медсестричка чуть шаркает, просыпается на ходу: "Сейчас привезём" — "А как я его переложу? Там, в палате, тесно, не смогу" — "Дойдёт. Завтра, всё равно, вставать надо. У нас все ногами доходят".
"У нас все доходят"...
Ночь. Тишина. Стоны.
Стучит лифт.
Всё.
Везут.
Дойдём.
"Мне страшно холодно. Страшно холодно" — "Ты молодец, сынок" — "Мне очень холодно и поэтому больно" — "Терпи, сынок. Терпи" — "Всё, дальше не пройдёт" — "Ну-ка, держи меня за шею. Сможешь? А ты совсем не тяжёлый. Совсем-совсем" — "Мне холодно. Страшно холодно" — "Всё. Вот твоё второе одеяло. Всё, ты молодец. Спи".
Когда надо — своя ноша не тянет.
Своя ноша...
Усталый таксист: "Сейчас так захолодало. Час назад ещё было нормально, а сейчас колотун" — "Да? Я не заметил. Не до того было" — "Что-то серьезное?" — "Срочная операция" — "Понятно. У меня мама — подполковник медицинский. Вы знаете, есть институт, там делают отличное лекарство, средство для повышения иммунитета..."
Он хороший парень. Слушаю его речи и не слышу. Будто после наркоза. Немного колотит. Молча.
"Понятно. Сюда, да, вот, к этому подъезду" — "Вы... Я, если что, беру грамм двести красного. Чтобы снять нервы" — "Я не волнуюсь" — "Совсем?" — "Совсем. Я заберу вещи. Хорошей смены" — "Спасибо".
Мороз совсем не ощущается.
Вторая ночь зимы пахнет весной.

Увлекаясь, они идут слишком широким шагом.
Их движения стремительны.
Развёрнутые плечи, ровные мускулистые ноги, насмешливый взгляд.
Они выигрывают соревнования по плаванию и бегу, заляпанные грязью, на морально-волевых, они рвут всех на кроссах, с надорванными связками прыгают дальше всех и выше всех. Их глаза наполнены сталью и вызовом — они должны быть первыми. Надев "черепашки" , они уносятся на байках за поворот — ты только успеваешь сдвинуть тачку чуть правее. Их спины всегда прямые, офисные костюмы — их вторая кожа. Они трудоголики, фанатики и победители. Да, красный диплом. Да, если надо, то аспирантура. Сжатые губы и всегда, запомни, всегда, как лёд в виски, в их глазах позвякивает лёд оценки. Тебя всегда будут сравнивать, старик, всегда, запомни навсегда. Всегда будут помнить, что ты не прыгал с парашютом, не смеялся белозубо на Эльбрусе, не был капитаном дальнего плавания, директором завода, колхоза, фабрики ёлочных игрушек, ты не душа компании, ты не известный археолог, по твоим учебникам не учатся поколения лохматых геологов, ты не стоял на олимпийском пьедестале и не брал дворец Амина, ты можешь свою душу и сердце запихнуть в задницу — тебя всегда будут сравнивать — и ты всегда проиграешь сравнение с сильными, уверенными, белозубыми мужиками со стальными мускулами и седыми висками...
И даже если тебе повезёт, если ты не убьёшься, не взорвёшься, не сгоришь и не сопьёшься, если ты что-то сделаешь в этой жизни, что обойдётся тебе слишком дорого, если ты победишь самого себя — тебя будут сравнивать, сравнивать неосознанно, сравнивать подсознательно. На работе и на танцах, в кино и ресторанах, на свиданиях и во время обжигающих душу прощаний, во время самого дикого секса ты всегда будешь вторым, старик — и когда тебе надоест быть вторым, когда тебе станет всё равно, когда ты перестанешь в кровь биться об острые льдышки сравнений, когда ты повернёшься и равнодушно пойдёшь прочь — только в эту секунду они вдруг вздрагивают, сжимают пальцы, нервно поправляют платье и смотрят на тебя изумлённо, узнавая в тебе знакомые черты...
Так на тебя смотрят красивые, изломанные девочки, всю жизнь старающиеся стать лучшими на свете сыновьями таких сильных, таких уверенных, таких красивых мужиков, которые всю жизнь хотели мальчика.

#мимоходом

Физики знают, что, в смысле теплового движения частиц, для понижения температуры тела ниже температуры окружающей среды нужно совершить работу, и что нет температуры ниже абсолютного нуля (ноль Кельвина или -273.15°С).

Но то, что Дмитрий Львович Быков подтрудился оказаться ниже Александра Николаевича Архангельского, и оба мужчины, коллективными усилиями, потрудились оказаться ниже Марии Михайловны Степановой, очевидно подтверждает, что в провинциальной российской литературе вполне возможно быть ниже абсолютного нуля.

P.S.

"О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай — Бог-изобретатель..."

#круговорот

Каждое семечко тонет в пыли, напрасно дышит землёй — не толкнуться, не пробиться, не царапнуть коготком проростка чёрную тьму, над которой ветер гонит стада пыльных вихрей по бескрайним полям, сушит землю до трещин, до звонких глиняных черепков на месте истрескавшихся болот, кричит канюком, швыряет песок в лицо, сечёт памятливой болью, раскаляет душу тревогой, несёт и кружит дрожащее марево к молодым садам, поднимает ввысь белую метель — над стонущими от любви, звенящими, гудящими садами — засухой сплетен забить глотку, завистливой пылью испачкать бело-розовую истому, изломать тонкие побеги подагрической немощью, оборвать подвенечное платье жадными взглядами — не цвести, не стонать, не любить тебе, иссушить, выветрить, погубить, состарить заживо, пропитать губы горьким дёгтем, заполнить душу душным дымом сожалений, разочарований, потерь и страхов, день обратить ночью, кровь наполнить солью невыплаканных слёз...

Ты тушишь тонкую сигарету о край заполненной урны, поднимаешь голову, невидящими глазами смотришь вдаль, где над инфарктной кардиограммой крыш большого города вспухают тучи — там свистят ветра далёкого океана, зелёного, как твои глаза, там бесшабашная, бешеная команда хохочет и ставит, ставит, ставит паруса — самые отчаянные, "лунные", до самой белой звезды — клокочушая, свистящая, пропахшая штормами громада надвигается на пыльный, суетливый человеческий муравейник и... И всё замирает. Ты же знаешь... Нет, не ври! Ты же знаешь тишину этой секунды, этого мгновения между двумя ударами сжавшегося сердца — мгновения накануне любви — она звучит оглушительным шумом крови в ушах — эта секунда тишины накануне — и первая, самая крупная капля падает в пыль, немедленно покрываясь самой подлой, пошлой, паскудной пылью — и катится, скачет шариком по мусору повседневности, и смеётся во всё горло — она видит то, что закрыто от жадных, самодовольных, добровольных слепцов: оттуда, из синей-синей стратосферы, где электрические разряды горят в снежных вьюгах под вечными звёздами, из бесконечной невесомости, повинуясь властному зову земной гравитации, набирая силу, разгоняя полёт сквозь светящиеся розовыми вспышками тучи — сюда, к тебе, мириадами поцелуев уже летит огромный, необъятный, бесконечный ливень — и гром лупит в тарелки крыш, синкопит в башнях Сити, властно срывает пыльное покрывало смога — и пусть ханжи сжимают костлявые колени! — океанский шторм целует и властвует, и любит, и рычит громами, сверкает молниями, заливает пенными потоками бессчётно и ненасытно, и пусть захлёбываются водосточные трубы, пусть гремят подоконники, клокочут замусоренные водостоки, пусть дыхание океанских волн, зелёных, как твои глаза! — ты помнишь?! — затапливает мостовые и тротуары до омерзения цивилизованного пространства, расчерченного предрассудками, зажатого тисками условностей, залепленного смрадными договорённостями, загаженного пошлыми умолчаниями, приличными гадостями и тщательными подлостями — платье облепило тебя, ты стоишь нагая посреди людского океана, ты не видишь меня, вода заливает глаза — между нами, в своих кондиционированных гробах, корчатся корпоративные зольдатики, блюющие матом в бесконечной пробке, боящиеся потерять то, чего у них не было, нет и не будет, огни большого города освещают тебя в сгустившемся зелёном сумраке, горячий дождь стекает по твоим бровям и ресницам, струится по шее и груди — и я иду к тебе между машин, по воде аки по суху, и протягиваю руку:

— Не бойся.
— Не боюсь.
— Замёрзла?
— Нет.
— Классный ливень.
— Супер. Классная борода.
— Я привык. Пошли?

И ровно одно мгновение между ударами сердца:

- Пошли.

И над нами вспыхивает, и светится, и горит светомузыкой бескрайнее грозовое небо, и мир растворяется в ливне нового потопа, и будет ночь бесконечной и бессонной, и я буду целовать твои зелёные глаза, зелёные, как волны далёкого океана…

#мимоходом
Несоответствие масштабов действий "жёлтых жилетов", с одной стороны, и противодействия жандармерии и спецслужб (а у Франции, несомненно, есть спецслужбы, не так ли, мадмуазель?) заставляет предположить, что Макрон намеренно повышает масштабы погромов накануне Рождества: "жёлтые жилеты", прежде всего, люди. Люди должны где-то спать, есть три раза в день, пить воду, ходить в туалет — всю эту физиологию нужно подкреплять мощной логистикой тыла "революции". Где ночуют эти десятки тысяч? В каких магазинах закупаются? Какими карточками расплачиваются? Неужто наличными евро? Где они все ходят в туалет? Каким транспортом передвигаются?
Есть ли в Париже "майдан" с палатками? Нет, мадмуазель.
Какие здания и кварталы захвачены "протестантами" для ночлега? Ни одного.
Много ли обывателей несут кастрюли с борщом и голубцы... Пардон, мадмуазель, бриоши и круассаны для восстановления сил благородных "протестантов"? Да что-то не очень видно.
Не верю, что нельзя отследить автобус или электричку из предместья, нельзя накрыть ночлежку или общежитие, нельзя собрать базу данных кредиток. Почему среди "протестантов" так много крепких белых ребят (многие скрывают лица) и почему на улицах так мало негров, арабов, нелегалов из Магриба? Почему выходцам из Магриба настолько неуютно среди "жёлтых жилетов"?
Тогда, мадмуазель, возникает изящный и тихий вопрос: зачем Макрон играет на обострение, устраивая общефранцузский спектакль силами полицейских курсантов и ребят из ЧВК? Чтобы обыватель, накануне Рождества доведённый до ярости, потребовал немедленного усиления сил правопорядка и создания европейской армии?
Ведь лучший в мире парижский горячий шоколад делается из какао-бобов, выращенных под железным контролем Иностранного легиона, не так ли, мадмуазель?

Вообще-то, это мозги всмятку и откровенный шлепок на ровном месте:
Вроде бы и неглупые ребятки пишут канал, однако катастрофа в т.н. "российской литературе" привела к тому, что идеи Стругацких воспринимаются на уровне генокода-смыслокода, как отправные, базовые.
Яркий пример того, что бывает, когда Ленин книжки читал, Сталин книжки читал, а сейчас...

Смыслоцикл

Наши коллеги из «Независимой газеты» продолжили дискуссию о смыслах и ценностях в научно-технологической политике продолжается. Ранее мы задавились вопросами об институтах и документах.

Коллеги из «НГ» акцентировали внимание на содержательной стороне вопроса: идей и концепций, по их мнению, достаточно, а вот содержания - технологической начинки - не хватает.

Не видим противоречий в наших двух позициях. Форма и содержание - эта диалектика пронизывает всю нашу жизнь. Без формы (вербализации концепции) будет разновекторность с результатом около нуля. Без содержания мы получим стопку бумаг, а не реальное развитие страны.

Стратегия научно-технологического развития в этом смысле действительно наметила основные параметры движения - по приоритетным направлениям и навстречу большим вызовам. Кроме того, СНТР предусматривает очень много идейно-концептуальных моментов - она достаточно щедро усеяна ими (инновационный цикл, технологические трансфер и культура и т.п.).

Проблема в том, что СНТР осталась сцепкой между формой и содержанием или слишком уж далеким ориентиром. Именно это подметили и мы, и Независимая газета. Из Стратегии мы кое-что узнали о нашем состоянии на финише и о том, как нам организовать движение. Однако, остался не до конца проясненным вопрос – зачем.

Нельзя согласиться с тем, что мы уже два года движемся по этой карте. План реализации (на 2017-19 гг.) был принят лишь летом 2017-го (и почти полностью просрочен), советы по приоритетам окончательно оформлены только к началу зимы этого года, а система управления (Министерство науки и высшего образования) продолжает формироваться. Еще не завершено создание госпрограммы «Научно-технологическое развитие РФ» и не принята ни одна комплексная научно-техническая программа.

Разве что после Нового года удастся пуститься в путь, причем двигаться надо будет в опережающем темпе, ведь подгонять будет не только Стратегия, но и нацпроекты. Результаты, конечно, замеряют уже сейчас – ведь практически всё конкурсное распределение средств стало учитывать ориентацию по приоритетным направлениям (в крайнем случае – по большим вызовам). Однако, это всего лишь промежуточный этап в цепи: вводимый принцип приоритезации – переклассификация имеющегося – наполнение новым в соответствии с требуемым.

У братьев Стругацких как раз наиболее важным является вопрос о смыслах – даже с некоторым перекосом в плоскость идей. Прогресс ради прогресса; самоуверенность практиков, действующих по догмам теоретиков; диктат «технологической начинки» - все это приводит к катастрофам. Именно смысл – метаидея – должны являться основой любого развития.

Смыслогенерация, конечно, прерогатива не только президента Путина – ту же Стратегию НТР писали и обсуждали эксперты из многих структур и ведомств. Однако, многим из них – в том числе, ученым – приходится объяснять, в чем смысл и СНТР, и нацпроектов.

На данный момент ключевых смысловых постулатов два (и оба неидеальны в трактовках): первый - человек (качество его жизни); второй – государство (его мощь и безопасность). Эта дилемма этатизма и гуманизма пока не решена. И в российском случае вряд ли может быть переведена в диалектическую плоскость.

https://www.ng.ru/editorial/2018-12-09/2_7458_red.html

#мимоходом
Наше радио рабочих окраин "Мама! Мы в аду! Здесь какие-то коровники" обращает внимание гуманитариев и айтишников на то, что глобально раскрученная вчера тема с успехом частной космической компании по запуску Space Ship Two является идеальным фуфлом.
Видите ли... По-настоящему, это не космос. Это подняться на несколько минут выше определённой высоты и неизбежно опуститься под действием земной гравитации. Но самое главное — применённый ракетный двигатель. С инженерной точки зрения, двигатель аппарата сделан по технологиям (здесь внимательно) 20-х годов 20-го века. Этой технологии 100 (сто) лет. Живым человеческим людям, под видом ультрасовременных технологий, предлагается летать к границе космоса на многоразовом твердотопливном ускорителе с симпотными крылышками.
Стабильность полимерного топлива, его аккуратное (перед очередным полётом) повторное размещение в камере сгорания аппарата — это задача не для гражданских полётов.
Мягко говоря, это небезопасно, поэтому рискованно.
Если вы облепите паровую машину сверхосовременными датчиками и компьютерами, это всё равно останется паровая машина. Так и здесь — внутрь футуристического аппарата из композитных материалов встроена банальнейшая бутадиеновая горелка.
Сделано это исключительно с целью максимального упрощения и удешевления конструкции.
Это максимально дёшево.
До первого взрыва, ребята.
До первого взрыва.

"Теория Большого Бабаха" — это, конечно, бомба.
Никогда ещё на такую тему так не жгли в прямом эфире

#Мимоходом (и даже шёпотом)
Об алюминиевых акциях.
Тихонько напомню, что акция — это всего-навсего обещание, что совет директоров, в случае хорошего настроения, как-нибудь подумает о вероятности собраться и обсудить возможную выплату части прибыли, оставшейся после всех инвестиционных программ и выплаты положенных налогов и прочих запланированных затрат, буде такая прибыль внезапно сможет случиться. Особенно весело читать рассуждения об иностранных судьбах русского алюминия, если вспомнить о том, где оный алюминий производится географически, где берётся сырьё, самое дешёвое на планете электричество и где формируется себестоимость.
А так-то да, гевалт, рейвах и пейсы в клочья — вместо того, чтобы подумать о том, в каком состоянии американские "члены совета директоров" будут после очередных "особенностей национальной рыбалки" на ленка и тайменя на тех реках, куда один очень уважаемый любитель подводной рыбалки когда-то принца Монако возил ушицы похлебать.