И еще из нового Уикенда: Игорь Гулин пишет о Всеволоде Петрове, авторе повести "Турдейская Манон Леско", заново открытого шедевра 1940-х. Пеnров — искусствовед, эстет, дружил с Хармсом (и подражал ему), жил в мире настолько герметичном, замкнутом на рефлексию об искусстве, что даже блокадные его дневники состоят в основном из заметок о чтении. В 43-м он уезжает на войну, в санитарном поезде встречает Веру Мушникову, и всё. По привычке он пытается "возвысить" ее, переживает роман с ней как роман, сюжет из старинной книги. Но медсестра не укладывается в отведенный ей образец, а жизнь, словно отряд ИГИЛ, крушит наспех возведенную статую: Мушникова гибнет. Стены укрытия рушатся, культура больше не работает. "Петров хотел подарить трепетной, изменчивой Вере судьбу, вознести ее из профанной грязи на высоту героини. Получилось наоборот: встреча с ней позволила ему впервые увидеть поле культуры как поверхность, посмотреть на него как бы сверху... В культуре Петрову было спокойно и хорошо, он чувствовал в себе силу, потенцию — и творческую, и сексуальную (они равны для него, сублимируют друг друга). Но единственную свою большую вещь он написал, когда позволил себе слабость, бессилие — увидел, что литературой и искусством невозможно спасти ни себя, ни другого, привязать, возместить утрату" https://www.kommersant.ru/doc/3557891

Бабель в молодости был одержим Толстым, пытаясь и учиться у ЛТ, и преодолеть его. И из этого можно вывести два подхода к тому, как писать фразу. Бабель пишет о Толстом: «У меня всегда было такое чувство, словно мир пишет им […] будто существование великого множества самых разных людей, животных, растений, облаков, гор, созвездий пролилось сквозь писателя на бумагу […] Толстой был идеальным проводником именно потому, что он был весь из чистой литературы […] Когда Толстой пишет «во время пирожного доложили, что лошади поданы», – он не заботится о строении фразы, или, вернее, заботится, чтобы строение ее было нечувствительно для читателя». Тут Бабель перевирает цитату из Толстого, конечно, намеренно и она звучит не "нечувствительно для читателя", а нарочито. У Толстого все просто и текуче: "Во время пирожного был позван Яков и отданы приказания насчет линейки". А вот Бабель пишет о фразе: "Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и тоже время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два" (из рассказа "Гюи де Мопассан"). У Бабеля эстетизм, ему нужно поворачивать фразу, причем один раз. В общем, получается чувствительно для читателя. Хорошо, что в наше время у всякого пишущего есть свобода - писать нечувствительно или чувствительно для читателя. Мне всегда казалось, что нужно нечувствительно. С чем можно согласиться у Бабеля так вот с этим: "Ни одно железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя"

Новости русского языка: обнаружил на неделе телеграм канал об осознанном потреблении, где в каждом примерно абзаце встречается слово "каншес" (ну, в смысле, сознательный, conscious, но кириллицей). "Я сортирую мусор, потому что я каншес". Теперь вот "Афиша" переводит в кириллицу термин "майндфулнес". И главное, все герои статьи им так ловко пользуются, как будто еще в букваре его прочитали — "я практикую майндфулнес", "есть хорошая программа по майндфулнес" (хорошо, не "по майндфулнесу", но и до этого дойдем). Вроде бы есть уже прижившийся термин "осознанность" — но видимо, в маркетинговом смысле что-то с ним не так, отдает то ли статьей о моральном облике комсомольца, то ли книжкой про транссерфинг реальности. А про майндфулнес (даже если не знаешь, что это) сразу понятно: вещь фирменная, надо брать. Не везет в русском словам с корнем "созн", по крайней мере, в позитивной модальности — на "бессознательное" или "несознанку" пока вроде никто не посягает. https://daily.afisha.ru/relationship/8281-vzlomat-mozg-i-nachat-zhit-pochemu-nam-vsem-stoit-poprobovat-mayndfulnes/

В конце марта в Пушкинском, а потом и в Эрмитаже покажут "Лейденскую коллекцию" — выставку из крупнейшего частное собрание голландцев XVII века. Три Рембрандта (не считая рисунков), два Франса Халса, один Вермеер (!!!), "Агарь и Ангел" Карела Фабрициуса (автора "Щегла"), рисунок Леонардо (ок, есть тут и не вполне голландцы). И это прекрасно.

вот это Вермеер, например

Ян Ливенс, "Портрет мальчика в плаще и тюрбане"

медведь работы Леонардо

Как мы и предсказывали, «Гору Олимп» — спектакль Яна Фабра, по мотивам древнегреческих трагедий, длиною в 24 часа — везут в Москву.
Даты: 14-15 июля.
Площадка: ВДНХ.

Во всех смыслах последний показ был в Мадриде в январе, но как известно от русских денег никто не застрахован. Чьих именно? На этот вопрос никто внятно ответить не может. Ровно как и с уверенностью сказать, что все не отменится в последний момент.

Полина Рыжова, редактор проекта "Полка" (к которому все еще приворачиваются последние шурупы) составила для "Вандерзина" десятку любимых книг. Someone still loves you, Yegor Radov! https://www.wonderzine.com/wonderzine/life/bookshelf/233551-polina-ryzhova

В телеграме «Нового литературного обозрения» - интервью с историком Кириллом Кобриным о руинах и, через них, отношениях с прошлым и будущим. У Запада в смысле руин длинная история, средневековое отношение к ним как к расходному материалу (христианство превзошло античность, и может использовать ее остатки просто как камни для стройки) сменилось романтическим преклонением. В России ничего такого нет: здесь отсутствует античность, поселения в основном строили деревянные, для каменного строительства приглашали иностранцев. Ничто из этого никогда не воспринималось как ценность. То, что делали большевики или Лужков - прямая копия политики Петра: вот стоит какая то рухлядь, давайте ее снесем. Отношение к руинам, памятникам и старине в России сейчас - где то на полпути между абсолютным равнодушием и (вот это относительно новая, импортированная с Запада вещь) рабским, нерассуждающим почитанием, когда каждый кирпич объявляется абсолютной ценностью, просто потому что он старый. Отдельная история, общая для России и Европы - отношение к новым руинам, ветшающим модернистским зданиям: ностальгия по ним - это грусть по совсем недавним временам, которые ещё были устремлены в будущее. «Мы продолжаем жить в романтическом мире. Но, удивительным образом, когда почти все черты романтизма сохранились, одна из них исчезла — это представление о будущем. О будущем вообще, концептуально. Потому что если мы сегодня будем говорить слово «будущее», что мы можем иметь ввиду? У нас есть только одно настоящее будущее —технологическое. Там сидит Илон Маск и что-то придумывает — вот это и есть будущее. Больше никакого хорошего, а не дистопического будущего нету. Все будущее связано либо с хай-тек-прогрессом, либо будущее имеет абсолютно традиционалистский, консервативный, реакционный характер. Например, экологические движения выглядят очень современными, но то, к чему они призывают — будущее будет «чистым» — это консервация. Подобное будущее носит абсолютно консервативный характер. Будущее стало ассоциироваться с консервацией, возвращением, традиционализмом, austerity, ужиманием, экономией. Многозатратное будущее, которое было в романтизме, благодаря которому была и Великая французская революция и Октябрьская революция, исчезло. Оно осталось только в двух местах: в технологии и в идее, что есть Китай, у которого много ресурсов, денег и людей, где и будет будущее. Всё остальное будущее, связанное с поп-культурой и всем, что мы видим, имеет дистопическую природу. Главное — это дистопия. Мы живем в каком-то баллардианском мире, где всегда, все время происходят катастрофы, в мире, бредущем от одной катастрофы к другой. Не к красивой катастрофе, а такой скучной, бетонной, катастрофе на автостоянке у «IKEA». В сущности дистопическое будущее и разыгрывается на стоянке у «IKEA» где-нибудь в Химках (от которых, кстати, не останется руин)» Вот первая часть интервью goo.gl/8jcRHW и вторая goo.gl/MCebRj

В Третьяковке открылась выставка Верещагина; на Кольте о нём пишет Людмила Лунина. Текст начинается с истории о том, как в 90-е предполагаемый внук художника подал на автора в суд за то, что та назвала Верещагина «первым русским некрофилом». «Пиши я те самые 40 строк сегодня, я бы обошлась без акцентных слов типа «некрофилия». Они, как вспышка, ослепляют читающего. Я бы написала более обтекаемо об одержимости Верещагина войной. При осаде Самарканда в 1868 году он делал то, что другие отказывались: «Когда трупы убитых людей и лошадей, гнившие под самыми стенами, грозили болезнями и буквально отравляли воздух, почти никто даже из солдат не хотел притронуться к этим трупам, представлявшим какой-то кисель, — я втыкал штык и проталкивал мертвечину со стен». Во время Русско-турецкой войны он посылал денщика с лошадью в обход, а сам спешивался и шел по полю, усеянному трупами, по колено проваливаясь в гниющую людскую плоть» https://m.colta.ru/articles/art/17449 И вот ещё о выставке, уже посмотрев её, рассказывает в фейсбуке историк Олег Воскобойников (со множеством картинок): «Даже простой ишак в правом нижнем углу, близко к зрителю, оказывается сгустком художественной воли» https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=2129197063773415&id=100000494252109

Продолжаем думать о руинах и прошлом. По следам диалога с Кириллом Кобриным мы решили подробнее рассказать о дерридианской «хонтологии». Помимо этого мы составили подборку из статей «Неприкосновенного запаса», которые так или иначе затрагивают проблематику этого понятия: группа Pulp и изобретение будущего, сопротивление разрушительной ностальгии и работа памяти о не погребенных советской историей. В качестве бонуса — фрагмент из фильма, где Жак Деррида рассуждает о призраках и памяти.

goo.gl/3Wi9nW

Демьян Кудрявцев в своем фейсбуке написал рецензию на "Памяти памяти"; вообще, это уже тенденция — лучшие тексты в этом году публикуются в частных эккаунтах, сначала эпитафия Семеляка Марку И. Смиту, теперь вот это. "Это книжка о безысходности и невосполнимости, об оседающей пыли и незаполняемой пустоте, обсказанная таким плотным текстом, ткань которого сама заменяет и саван, и занавес, и задник, но не врет: снесли эту улицу, да и помнили не ту, и архив сожгли, и фотографию подменили" https://www.facebook.com/Damiankudriavtsev/posts/10156104741084361?pnref=story

​​ПД страшно возмущены объявлением о закрытии Британского советав России в связи со шпионским скандалом. British Council помогал фестивалям, клубам, издательствам и изданиям. Благодаря ему российские города познакомились со всевозможными достижениями культуры — вне зависимости от ее национальной принадлежности. Он учил и частные, и государственные институции, да и конкретных людей тому, как рассказывать истории через культуру. Как заворачивать их в яркий фантик (нарисованный, например, студией Лебедева), которые делает искусство заметнее, и не стеснялся говорить на понятном языке. Бритсовет делал ту работу, которую забывает делать российский минкульт, помешанный на эффективности и патриотизме. Бритсовет высекал искорку одной и той же породы и из великой литературы, и из удачно придуманной маркетинговой кампании, и в темных углах ночных клубов. Просто скотство.

поговорили о чтении https://ideanomics.ru/articles/12977

Поговорили с Глебом Моревым на модную тему апатии (и не пропустите анонс в финале) https://www.sostav.ru/publication/nos-k-nosu-media-gleb-morev-vs-yurij-saprykin-30905.html

так, ну наконец это произошло https://polka.academy/

Наконец запустилась «Полка» — литературно-образовательный проект журналиста и Будды нашего времени Юрия Сапрыкина, поэта и переводчика Льва Оборина и книжного обозревателя Елены Макеенко.

Пару недель назад мы приглашали дядю Юру в нашу радиопередачу на «Серебряном дожде», где он увлечённо рассказывал о том как ведущие российские критики, литературоведы, преподаватели, поэты и издатели отобрали 108 книг и текстов на русском языке (сейчас на сайт выложены первые 23), и построили вокруг них облако ответов на вопросы, которые могут возникнуть у их читателей. Вот прямо сейчас на главной странице рассказывается зачем Веничка хочет попасть в Кремль и объясняется религиозный финал поэмы «Двенадцать».

Когда я год назад закончил painful love affairs с вечеринками, то сразу вернулся к чтению, как минимум из-за желания продолжать бывать в самых разных интересных мирах. «Полка» — получилась таким бекстейджем этих миров, энциклопедией того, из чего они создавались или кто их населяет. И узнав все о «Норме» или «Анне Карениной», я, скорее всего, удосужусь прочесть и «Доктора Живаго» и «Отцов и детей».

Ну и последнее: очень символично и памятно, что Юра Сапрыкин запустил «Полку» 2 апреля, в день рождения «Афиши».
https://polka.academy/