Специалисты по «совбезовской конспирологии», ухватившись за невключение в это «силовое политбюро» Андрея Белоусова, упустили момент, не менее любопытный и как раз свидетельствующий о вполне устойчивых позициях нового министра обороны.

Открывая очередное заседание Совбеза, Владимир Путин предложил поговорить об «укреплении международного сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом».
Понятно, что Запад как партнера в рамках этого сотрудничества крайне сложно представить.
Зато центрально-азиатские страны – вполне.
Тем более, что Белоусов как раз отправился в Алма-Ату на заседание совета министров обороны ОДКБ. И там тоже говорил о террористических угрозах, исходящих, по его мнению, главным образом от Афганистана («На его территории закрепились многочисленные радикальные группировки, которые активизировали продвижение своих идей в соседних республиках. Увеличивается вероятность распространения бандгрупп и терроризма за пределы страны»).

Здесь и возникает нюанс.
Начиная с понедельника, с подачи МИДа и Минюста активно обсуждается тема возможного исключения «Талибана» из списка запрещенных в РФ террористических организаций.
Путин, комментируя это предложение, признал наличие «безусловных проблем» в Афганистане, но сослался на необходимость выстраивать отношения с действующей там властью.
С учетом того, что это заявление (как, собственно, и обнародование мидовско-минюстовской инициативы) было сделано во время пребывания российского президента в Ташкенте, не покидает ощущение многопланового торга.
Ведь Узбекистан не в восторге от любых шагов, повышающих легитимность талибов. А Россия крайне заинтересована в максимальном наращивании центрально-азиатского рынка сбыта для уже убыточного «Газпрома».
Неслучайно, Дмитрий Медведев, с недавних пор славящийся своей экспансивности, а с давних – патронирующий газовый концерн, констатировал: «мы близки к установлению полноформатных отношений с талибами».

Но что-то пошло не так. И цель белоусовского турне – похоже, не только смотрины главы российского оборонного ведомства, ключевого для ОДКБ.
Не исключено, что Белоусов должен был, в том числе, заверить союзников из Центральной Азии, что Россия не собирается «дружить против них с талибами».
«Ситуация и процессы, которые идут в Афганистане, достаточно сложные. Мы их отслеживаем, понимаем, как мы с ними будем работать. Но всё это требует нашего внимания, повышения и нашей слаженности, и боеготовности», -- еще одна реплика уже из переговоров (что, показательно, отдельно «подсвеченных») с министром обороны Таджикистана Шерали Мирзо.

Не потому ли Медведев впервые за достаточно долгое (для него) время вновь прибег к «ядерной риторике»?
Что, помимо всего прочего, сильно контрастирует со сдержанными белоусовскими пассажами про действия «соразмерно угрозам безопасности».

Вполне возможно, что зампред Совбеза превращается в главного публичного оппонента нового министра обороны, открывая второй, медийный, фронт в войне «ресурсократов» с технократами-техноэкономистами.

У Майкла Калви появился немецкий «побратим».

Это – Ральф Новак, которого приговорили к 5 годам за хищение контрольного пакета BelkaCar.
При этом чуть ли не главным потерпевшим по этому делу проходит Бенедикт Соботка, связанный с Eurasian Resources Group (ERG).

Связи с ERG ¬– точнее, с её крупнейшим акционером, узбекским миллиардером Фаттахом (Патохом) Шодиевым, – усматривались и у Шерзода Юсупова, одного из ключевых оппонентов Калви в конфликте из-за банка «Восточный».
Это обстоятельство позволяет предположить, что и в «деле Baring Vostok», и в «деле BelkaCar» нестабильная дружба с Востоком играла не менее важную роль, чем стабильная вражда с Западом.
Особенно, если учесть шодиевскую близость к президенту Узбекистана Шавхату Мирзиёеву.

Забытая было «зеленая повестка» вновь возвращается в России на линию внутриэлитного боевого соприкосновения.

Едва ли Игорь Сечин посвятил бы значительную часть своего доклада на ПМЭФ критике энергоперехода, оставайся эта тема исключительно идефикс «коллективного Запада».
Основной адресат сечинского выступления – скорее новый министр обороны Андрей Белоусов и те группы влияния, которые инициировали «техноэкономический переворот» в военном ведомстве.

Дело не только и не столько в давних сечинско-белоусовских разногласиях и даже не в белоусовской поддержке энергоперехода.
Точнее – это всё следствия концептуального конфликта между ресурсократами и технократами, начавшегося даже не полвека назад (когда СССР предпочел нефтегазовые бонусы «разрядки» «кибернетизации» экономики), а в 20-е годы прошлого столетия, с маргинализации советским руководством идей Александра Богданова. Чьи исследования в области теории систем теперь, кстати, активно используются пропагандистами «зелёной повестки».

При этом вступление в бой «тяжеловеса» Сечина автоматически не предполагает успешность «ресурсократического реванша».
Особенно, если учесть, что главным иностранных гостем ПМЭФ был представитель «литиевого треугольника» президент Боливии Луис Арсе, а его переговоры с Владимиром Путиным начались именно с обсуждения совместных российско-боливийских проектов по добыче главного металла «зеленой экономики».

Впрочем, исход очередного противостояния ресурсократов и технократов, как это случалось и раньше, определит позиция внешних игроков. Даром что теперь это не США, а Китай и отчасти Индия.
Если Пекин (и Дели) сочтут дальнейшее продвижение к глобальному лидерству невозможным без обеспечения стабильного поступления углеводородов – сечинская контригра увенчается успехом.
Если же «глобальный Юг» обусловит свое геоэкономическое и геополитическое доминирование с переходом на новый технологический уклад – технократы (техноэкономисты, институционалисты) впервые в отечественной истории получат шанс стать правящей партией.

Отсутствие работающей альтернативы «военному драйверу» в сочетании с начавшейся «оптимизацией Минобороны» провоцирует ресурсный передел в «гражданских» отраслях.

Судя по задержаниям группы «околожелезнодорожных» бизнесменов во главе с Алексеем Тайчером, следующим, после военного ведомства, объектом принуждения к «новой реальности» может стать РЖД и/или тамошняя клиентела Ротенбергов.

Ведь Тайчер в своё время сыграл важную роль в контролируемом перераспределении активов железнодорожной монополии, когда их прежний держатель – НПФ «Благосостояние» -- уже не мог служить «парковкой», не нарушая требований ЦБ.
Тогда, в 2019-м, ротенберговский «Мостотрест» в итоге «ушел» в СП с ВЭБом.
А лизинговую компанию «Трансфин-М» как раз выкупил Тайчер.

Кстати, в середине десятых главный проект «Мостотреста» -- строительство Крымского моста – стал одним из ключевых драйверов российской экономики, ослабленной первым масштабным санкционным ударом.
Теперь у новой «стройки века» -- ВСМ «Москва -- Санкт-Петербург» -- тоже есть шанс посодействовать общенациональной экономической гальванизации.
Но есть ли такой шанс у Ротенбергов – большой вопрос.

Визит Путина в КНДР и Вьетнам напоминает поездки Си по странам Центральной Азии.
При всем декларируемом взаимном уважении и партнерстве сначала Китай, а теперь и Россия пытаются ближайшим соседям друг друга предложить альтернативу «старшего брата».

Тем более, что и для Пхеньяна, и для Ханоя подчинение Пекину вовсе не является безусловным и аксиоматичным.
Между Китаем и Вьетнамом 45 лет назад вообще разгорелась «первая социалистическая» война.
Северная Корея, занимающая часть земель, которые в средние века входили в государство Когурё, крайне болезненно воспринимает попытки его включения в национальную историю КНР.

В то же время КНДР как ни одна другая страна региона зависит от Китая экономически. В расчете на пополнение своих опустошенных санкциями резервов Пхеньян даже поставляет успешному и богатому соседу электроэнергию, усугубляя собственный энергокризис.
Хотя, скажем, 70 лет назад Северная Корея была региональным энергетическим лидером, благодаря Супхунской ГЭС, построенной японцами, но позднее восстановленной советскими инженерами, и даже увековеченной на государственном гербе.
Зато – на контрасте -- в Ханое было заявлено о готовности «Русгидро» «принять участие в реконструкции и увеличении производительности ГЭС на вьетнамских реках».

Вряд ли всё дело исключительно в том, что у Вьетнама, в отличие от КНДР, есть чем платить за услуги российских энергетиков.
Пхеньян для Москвы – скорее военно-политический козырь в игре с Китаем, нежели геоэкономический.
Неслучайно самая резонансная статья (о военной помощи) российско-северокорейского договора о всеобъемлющем стратегическом партнерстве практически повторяет аналогичную статью договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, подписанного СССР и КНДР в июле 1961-го. Как раз на фоне стремительного ухудшения советско-китайских отношений.
Теперь снова «русский с китайцем братья навек». Но это не отменяет необходимости хеджирования такого «братства». Как вариант –за счет демонстрации возможностей по разрушению монополии Китая в межкорейском арбитраже.
И пока Северная Корея будет продолжать играть роль регионального enfant terrible, но уже выходящего из-под абсолютного китайского контроля, Вьетнам с российской подачи должен превратиться в новую точку экономического роста, создающую Пекину проблемы иного, главным образом, ресурсного и инвестиционного, плана.

Трудно предположить, что Си проигнорирует мессидж, посылаемый ему нынешним путинским турне.
Как и то, что ответная реакция никак не повлияет на китайские планы по проведению «настоящей мирной конференции» по Украине.

Если Евгений Новицкий, действительно, идёт «подельником» Алексея Тайчера, который вместе с АФК «Система» участвовал в 2012-м в приватизации «СГ-транса», -- «дело железнодорожников» рискует затронуть не только Ротенбергов.

Согласно ряду журналистских расследований, Новицкий был дружен с Кириллом Андросовым, бывшим замглавы Минэкономразвития, руководившим советом директоров РЖД с 2011 по 2015 годы.
Приватизацию «СГ-транса» в качестве главы Минэкономразвития курировал Андрей Белоусов.
В свою очередь, итоги сделки по продаже «СГ-транса» пыталась оспаривать «Роснефть».

Дербент в июне 2023-го стал первым городом, где Путин впервые и довольно тесно пообщался с народом после пригожинского мятежа.
Основным бенефициаром этого «триумфа лояльности» был Сулейман Керимов, самый богатый уроженец и неформальный «патрон» Дербента, который лично водил главу государства по местным достопримечательностям. А затем участвовал в совещании по развитию туризма.

Тем показательнее, что двум последующим громким инцидентам в Дагестане – октябрьским беспорядкам в махачкалинском аэропорту и нынешней террористической атаке на Махачкалу и Дербент – предшествовали новости, свидетельствующие об очередном «улучшении тактического положения» керимовской бизнес-империи.
Так в конце октября 2023-го Путин разрешил кипрской Bonum Capital проведение сделок с принадлежащими ей миноритарными пакетами акций «Газпрома», «Лукойла», «Норникеля» и «Интер РАО».
А на прошлой неделе стало известно об объединении Wildberries с оператором наружной рекламы Russ, также ассоциируемым с Керимовым. И чуть ранее – на ПМЭФ – дагестанский премьер Абдулмуслим Абдулмуслимов объявил об участии сенатора-миллиардера в приватизации Махачкалинского морского торгового порта (ММТП).
С учетом планов по превращению Wildberries в глобальную торгово-финансовую платформу и роли ММТП в МТК «Север – Юг» Керимов может стать одним из главных выгодоприобретателей российской внешнеэкономической (и геополитической) переориентации.

Впрочем, вовсе не очевидно, что такие планы вписываются в видение будущего других крупных евразийских игроков. Да и в родном Дагестане тоже немало недовольных керимовским, ничем и никем не компенсируемым, усилением.
Неслучайно, заявления о близости долгожданной развязки по ММТП практически совпало по времени с отставкой с поста мэра Дербента керимовского протеже Рустамбека Пирмагомедова. 5 июня новым главой города стал Ахмед Кулиев, руководивший республиканским УБЭП и Центром противодействия экстремизму, возможно, не слишком близкий к Сергею Меликову, но более «удаленный» от Керимова.

Если воскресный террористический эксцесс теперь попытаются объяснить, в том числе, и реакцией на действия кулиевской «новой метлы» в отношении дербентских (или околодербентских) элит – значит, керимовская «игра на повышение» оказалась слишком рискованной для системы сдержек и противовесов. Причем, не только дагестанской.

В числе многочисленных примеров неоднозначного вклада британских лейбористов в мировую историю есть любопытный эпизод столетней давности, связанный с реанимацией и актуализацией «хазарского мифа».

В январе 1924-го именно единственный на тот момент представитель вигов в Палате общин полковник Томас Уильямс заявил о том, что современные евреи происходят не от «детей Израиля», а от хазар.
А потому, согласно Уильямсу, их национальный дом должен быть не в Палестине, а в Крыму и на юге России.

Тем самым британский парламентарий-лейборист пытался дезавуировать деятельность сионистов и их союзников, в том числе и в самой Британии.
И неудивительно, что хазарская тема достаточно быстро стала одним из главных антисионистских нарративов.

Но параллельно в Советском Союзе задумались (хотя и без публичных ссылок на хазар) о создании еврейской автономии как раз в Причерноморье.
Эту идею активно продвигал Юрий Ларин, тесть Николая Бухарина и один из основателей Госплана, возглавивший в 1925-м Общество землеустройство евреев-трудящихся (ОЗЕТ).
Правда, уже через три года «Крымский проект» уступил биробиджанскому. Произошло это на фоне резкого ухудшения взаимоотношений между Москвой и Лондоном, спровоцированного, в частности, революцией в Китае и советской поддержкой Гоминьдана.
В итоге «пробританская партия» в большевистском руководстве проиграла «проамериканской» во главе с Максимом Литвиновым. США поддержали советский «бросок на Восток», поставляя оборудование, необходимое еврейским поселенцам для освоения Приамурья.

Вполне возможно, что попытка уже в середине 40ых реанимировать «Крымский проект» стоила жизни активистам Еврейского антифашистского комитета (ЕАК).
Тем более, что разгон этой организации в 1948-м совпал по времени не только с провозглашением государства Израиль, но и с созданием НАТО. Последнее (в отличие от еврейского госстроительства) происходило при самом непосредственном участии британского министра иностранных дел Эрнеста Бевина, сторонника теории «еврейского коммунистического заговора» и тоже лейбориста.

Венгерское восстание 1956 года среди прочего обусловило пересадку СССР на «нефтяную иглу».

Лояльность «народных демократий» потребовала от Москвы более масштабных инвестиций. Если не «силовых», то сырьевых. Прежде всего – топливных.
Но новые угольные рекорды (к которому тяготел, в частности, Никита Хрущев) оказывались для советской экономики более сложной задачей, чем налаживание и наращивание нефтедобычи.
Чем и воспользовались нефтяные лоббисты во главе с новоиспеченным председателем Госплана Николаем Байбаковым и поддерживающими его Николаем Булганиным и Лазарем Кагановичем
.
Уже к 1964 году был построен и заработал нефтепровод «Дружба», по которому по которому нефть Урало-Поволжья транспортировалась в Венгрию (!), Чехословакию, Польшу и ГДР. Параллельно советские нефтяники занялись освоением месторождений Западной Сибири, также изначально призванных удовлетворить потребности стран соцлагеря.
По иронии судьбы кадаровский «гуляшный коммунизм» -- умеренно-либеральные экономические реформы, запущенные в 1968-м, -- не в последнюю очередь подпитывался сравнительно недорогой советской нефтью. В то же время в самом СССР «открытие вентиля» негативным образом отразилось на судьбе аналогичного собственного, косыгинского, проекта.

Виктор Орбан, несмотря на свою «правизну», явно не прочь использовать «ноу-хау» коммунистического предшественника.
Хотя, согласно наблюдению Дмирия Травина, Янош Кадар тоже был не оригинален, фактически реанимировав «политику качелей», которую в начале 40-х гг. проводили адмирал Хорти и его премьер-министр Миклош Каллаи, «выкраивая» себе пространство для маневра, не оспаривая при этом патронаж со стороны великой державы. Даром что тогда таким венгерским патроном была Германия, а в 60-80-ые годы XX века – Советский Союз.
Кроме того, и в кадаровском, и, тем более, в орбановском случаях важный нюанс вносили (и вносят) энергоносители.

После прекращения действия Варшавского договора и распада СССР Москва не могла претендовать на сохранение Венгрии в зоне своего геополитического влияния. Но энергетическая зависимость Будапешта сохранилась. Чему в немалой степени способствовало отсутствие у страны выходов к морю и удаленность от существующих и проектируемых путей доставки нероссийских углеводородов.
Тем показательнее, что именно из-за нефти Владимир Путин и Виктор Орбан сделали первый шаг «от ненависти до дружбы». Это произошло в 2011-м, когда вернувшийся в кресло премьера Орбан помешал переходу крупнейшего венгерского нефтегазового концерна MOL под контроль российского «Сургутнефтегаза».
«Мы сделали важный шаг на пути к сильной Венгрии, потому что ни одна страна не может быть сильной, если она полностью уязвима в части поставок энергоресурсов», -- заявил Орбан, инициировав привлечение средств МВФ для выкупа «сургутовской» доли.
Правда, «Сургутнефтегаз» заработал на перепродаже своего пакета MOL почти полмиллиарда евро. А Россия осталась главным поставщиком энергоносителей для Венгрии.

Похоже, сходным образом сыграть на двух (или даже больше, чем на двух) досках Орбан пытается и сейчас. Благо чем больше великих держав «отбрасывают тень на Венгрию», -- тем больше выгоды от арбитража между ними.
В этом смысле венгерского премьера в равной степени и правильно, и неправильно называть «протрамповским», «прокитайским» или «пророссийским». А самый худший сценарий для Будапешта (за исключением, конечно, ядерной эскалации) – «холодная война 2.0». Необходимость окончательного выбора блока и геополитического патрона.
Неслучайно, третий вопрос, который Орбан задал своему кремлевскому визави, касался дальнейшего развития отношений России с Западом.

Причем, как в позднесоветские времена, сегодня естественными союзниками венгерской «своей игры» оказываются отечественные нефтегазовые лоббисты. Теперь – из-за потребности в сохранении рынков сбыта, возможно, менее ёмких, но и менее придирчивых, чем капитализирующий собственную безальтернативность «Глобальный Юг».

Александра Галушку избрали председателем совета директоров тимченковского «Стройтрансгаза» буквально на следующий день после того, как Михаил Мишустин объявил о подписании концессии по строительству ВСМ «Москва — Санкт-Петербург».

Сложно предположить, что Геннадий Тимченко не хотел бы поучаствовать в этой многомиллиардной «стройке века».
Но также едва ли он такой один и с таким же уровнем связей.

Судя по «делу Тайчера», позиции Ротенбергов сейчас не настолько прочны, как прежде.
Но пока речь может идти скорее о добровольно-принудительном дисконтировании, нежели об окончательном лишении титула «главных подрядчиков всея Руси».
Иными словами, пока рано считать игру сделанной.

В этом смысле Галушка – дополнительный козырь Тимченко. С учётом близости дальневосточного экс-министра экс-министра к «партии Царьграда» во главе с Александром Дугиным и Константином Малофеевым.
Дело здесь не только и не столько в том, насколько влиятельны дугинско-малофеевские покровители.

Если допустить, что переход к политико-дипломатическому урегулированию украинского кризиса становится наиболее предпочтительным для Кремля сценарием, – неизбежно встаёт вопрос о необходимости (для сохранения внутриполитической стабильности) умиротворения той части общества и элит, которая придерживается максималистских позиций в отношении СВО.
А вклад «царьградовцев», их медийных и интеллектуальных ресурсов, в такую радикализацию сложно переоценить.
В свою очередь «Стройтрансгаз» может сыграть для Малофеева и его единомышленников «компенсирующую» роль, открывая широкие перспективы (самого разного рода), обусловленные участием тоже в очень важном для страны, но, на сей раз, сугубо «гражданском» проекте.

В «Падении империи» (Civil War), – «свежей» кино-антиутопии, которую сейчас называют чуть ли не пророческой в связи с покушением на Трампа, -- есть эпизод с неудачной попыткой сотрудницы Секретной службы предотвратить убийство президента, выступив в качестве парламентёра между ним и мятежными «Силами Запада».

В реальности (политической) Секретная служба выступила намного удачнее.
Оговоримся сразу – дело вовсе не в том, насколько эффективно она справилась с выполнением своих непосредственных обязанностей. Здесь как раз после стрельбы на субботнем митинге в Пенсильвании у многих возникают вполне резонные вопросы.
Но исходя из риторики основных «клиентов», -- и Трампа, и Байдена, -- именно Секретная служба оказывается чуть не главным гарантом сохранения гражданского мира.
Действующий президент возлагает на неё ответственность за жизнь своего политического противника. А тот фактически дезавуирует обвинения «казенных» телохранителей в некомпетентности, называя их работу «фантастической».

И если вероятность трамповского возвращения в Белый дом теперь стремительно возросла, то уход байденовской протеже Кимберли Читл с поста главы Секретной службы вовсе не предопределён.
По крайней мере, в этом случае поступок Крукса будет не настолько фатальным для демократов, как это могло показаться на первый взгляд.

«Вместо Соединенных Штатов, которые полнятся бесконечными и бессмысленными парламентскими дебатами, напоминающими произведения Шекспира в пересказе идиотов, мы должны думать об «Эшелоне», секретной координации мировых разведывательных служб, как пути к окончательному становлению глобальной pax Americana».
Этот пассаж из «Штрауссианского момента» Питера Тиля – и наиболее яркая иллюстрация, и вполне точное объяснение/предсказание происходящего в и вокруг президентской кампании Трампа.

На фоне политизации Секретной службы, обусловленной субботним покушением, трамповским «вторым номером» становится Джеймс Вэнс, в недавнем прошлом -- деловой партнер и идейный сподвижник Тиля.
А параллельно Alphabet договаривается о покупке за $23 млрд израильского стартапа Wiz, специализирующегося на разработках в сфере кибербезопасности, в числе нынешних акционеров которого Марк Андрисен, также инвестировавший в венчурные проекты Вэнса.

Очевидно, совсем уже не гипотетическое второе президентство Трампа будет не про «консервативный» демонтаж «цифрового концлагеря», создаваемого либералами и китайскими коммуно-капиталистами, но про его (этого лагеря) переустройство.
Исходя из такой идеологической рамки, максимально критическое переосмысление Просвещения и Модерна не предполагает отказа от их «прогрессистского» бонуса. Всё дело в принципах распределения этой «технологической ренты».

Для воплощения в жизнь лозунга Make America Great Again такой подход едва ли не более продуктивен, чем «олдскульная» ставка на сланцевые бенефиты, ознаменовавшая первую трамповскую каденцию.
Тем более, что успешное масштабирование опыта Вэнса по использованию технологического (= постиндустриального) предпринимательства для решения проблемы безработицы в индустриальном «Ржавом поясе» существенно облегчает Трампу задачу «транзит-2028».

Но если «возвеличивание» Америки невозможно без одновременного «дисконтирования» Китая, рассчитывать, что «трампономика 2.0» будет более открытой, чем её предыдущая «версия» -- как минимум, неосмотрительно.
Деглобализация, деление на блоки, союзы и коалиции никуда не денется. Возможны лишь нюансы и коррективы при проведении линий геополитического и геоэкономического столкновения.
И в этом смысле перспективы России нельзя назвать обнадеживающими, даже если Трамп и Вэнс реализуют сурковскую идею «Великого Севера».

Чем больше такой «северный» мега-проект будет зависеть от уровня технологического развития своих участников – тем в большей степени влияние каждого из них будет определяться его «инновационностью».
И наоборот, неспособность вносить ощутимый технологический вклад обрекает аутсайдера на роль колонии/испытательного полигона.
Как избежать такой участи в отсутствие полноценной конкуренции с любыми зарубежными исследователями и разработчиками, да еще с «утечкой мозгов» в анамнезе и небезуспешными попытками наложить «традиционалистские» ограничения на инновации и научный поиск, -- пока не очень понятно.

С Александром Кибовским связано получение первой «худруковской лычки» Константином Богомоловым.
В мае 2019-го тот стал худруком Театра на Малой Бронной. И, тем самым, был уравнен в статусе с другим «режиссером-бунтарем» -- Кириллом Серебренниковым, которому Сергей Капков в 2012-м «даровал» Театр им Гоголя.
А затем, на фоне дела «Седьмой студии», возбуждение которого якобы не обошлось без участия Кибовского и закрытия «Гоголь-центра», которое точно не могло не быть санкционировано столичным департаментом культуры, Богомолов остался вне конкуренции.

Тем показательнее, что превращению уже самого Кибовского в фигуранта нового громкого «околокультурного» уголовного дела предшествовали новые эпатажные богомоловские шаги как театрального администратора.
А именно – тотальный пересмотр репертуара и смена называния Театра Романа Виктюка, в начале июня также переданного в управление Богомолову.

Формально, этот его карьерный взлет состоялся уже после того, как Кибовский оставил руководство московской культурой. Но примечательно, что занял он этот пост в 2015-м, «переехав» из кресла главы департамента культурного наследия. И как раз как в этой своей предыдущей должности Кибовский курировал реставрацию здания, где был расположен Театр Романа Виктюка, – изначально ДК им Русакова, построенного в 1929-м по проекту Константина Мельникова.
Мэрией это начинание Кибовского было признано успешным, что в немалой степени обусловило его продвижение вверх в столичной административной иерархии. Эксперты-«архнадзоровцы» оценили реставрацию мельниковского детища менее позитивно, указывая, в частности, на то, что на бюджетные деньги был нанят «никому не известный архитектор», не имеющий опыта соответствующих работ.
При этом расчет на «театральную джентрификацию», взаимную капитализацию относительно «старого» виктюковского бренда и обновленного авангардного здания, похоже, не оправдался.
Не случайно теперь Богомолов позиционирует себя как кризис-менеджер, объясняя «репертуарное обнуление»,прежде всего, 45-50-процентной продажей билетов в марте-апреле-мае. Да и то, дескать, «достижение этого показателя буквально с "нагоном" зрителей в театр, скидками и просто "сбросом" билетов перед спектаклями».

Сложно предположить, что кто-то из влиятельных элитариев (и особенно – силовиков) сегодня станет мстить Кибовскому и Богомолову «за Виктюка».
Но вот желающие если не закрыть, то скорректировать богомоловский «неореакционный культуртрегерский проект», наверное, найдутся.
Тем более, что прецедент управления «культурной политикой» через «экономическую уголовку» уже создан, благодаря делу «Седьмой студии» и его инициаторам.

Глобальный сбой облачных сервисов, случившийся всего за пару дней до фактического окончания политической карьеры Джо Байдена, в равной степени может быть взят на вооружение и любителями теорий заговора, и сторонниками теорий технологической сингулярности.

Хотя причины и, что важнее, нетехнологические последствия сегодняшнего инцидента любопытным образом сближают, казалось бы, концептуально непримиримые позиции тех, кто в появлении любых «черных лебедей» непременно усматривает злой человеческий умысел, и теми, кто допускает буквализацию Deus ex machinа, в сегодняшнем случае.
«Точка сборки» здесь -- недавний байденовский пассаж про «Маска и его богатых дружков, которые пытаются купить выборы» в сочетании с технологически-предпринимательским опытом и связями трамповского кандидата в вице-президенты Джей Ди Вэнса.

И Маск, и Вэнс с его деловыми партнерами по своим взглядам скорее ближе к «неореакционерам».
«Только сочетание критики прогресса с осознанием того, что простая отмена невозможна, порождает неореакцию», -- так принципы этой идеологии один из её главных авторов Ник Лэнд.
И если для либералов и прогрессистов (= идеологическое ядро Демпартии США) новые технологии – едва ли не ключевой политико-экономический и социально-коммуникационный инструмент для продвижения «новой этики» и мультикультурализма, то «неореакционеры» пытаются использовать «цифру» и всё, что с ней связано, для достижения прямо противоположных целей.

Иными словами, «диктатура кода» останется при любом исходе выборов. Вопрос – лишь в её «цвете» и бенефициарах. Но теперь – еще и в том, как американские избиратели отреагируют на сегодняшнее падение крупнейших сервисов, без которых уже практически невозможно представить спокойную и размеренную жизнь обывателя.
В этом смысле показательно, что «виновница» инцидента -- компания CrowdStrike (обновление антивируса которой вызвало глобальный сбой в «облаках») в 2016 году расследовала обстоятельства «взлома» компьютеров национального комитета демократической партии США (DNC).
А её конкурента – израильский стартап Wiz – хочет купить Google за рекордные $23 млрд, тем самым создавая неплохие перспективы для кассирования нынешних акционеров, и в их числе -- деловых партнеров Вэнса.

Владислав Бакальчук «шагнул» в 90ые.
Тогда было принято «за стеной Кавказа» искать защиту от «M&A по-русски». Ну или варианты развернуть их в свою пользу.
Справедливости ради надо сказать, что и противоположная сторона, используя Russ в качестве «фронтящего» при заходе в Wildberries, тоже ушла не слишком далеко вперед.

Проблема в том, что на кону не сырьевая компания и даже не банк, чьи основные активы «в 6 часов вечера уходят домой».
Настоящая «платформенная», техноэкономическая, модель – это в принципе не про передел (изъятие, обособление), а про максимально широкий охват и объединение игроков из самых разных сфер, отраслей, стран.

Иными словами, если глобализация бизнеса WB, – не «разводящая база», исключительно для получения президентской визы, -- нынешние перипетии в духе «Варваров у ворот», вне зависимости от их исхода, пойдут только во вред изначальной идее.
Если же ни о чем другом, кроме «отжима актива», речи никогда не шло – намечающийся внутриэлитный конфликт, в силу ТТХ задействованной «тяжелой артиллерии», обещает обнулить любые ожидавшиеся бонусы инициаторов «платформенной мега-сделки».

Эдвард Люттвак в колонке для UnHerd тонко заметил, что Катар, где расположена крупнейшая в регионе американская военная база и куда частенько наведываются для деликатных переговоров «моссадлвские» топы, смог обеспечить безопасность Исмаилу Хании. А Иран, тотально (вроде бы) закрытый от «большого и малого сатаны», —нет.

При всей проницательности Люттвака всё же трудно предположить, что эта мысль не приходила в голову как сподвижникам Хании, так и всем тем, кто, в той или иной степени участвует в нынешней большой ближневосточной игре.
Что, конечно же, лишь подстегивает Иран «жёстко» ответить Израилю. Хотя абсолютно беспроигрышных ходов у Исламской республики в этой ситуации нет.
Любая эскалация пойдёт Тегерану в минус. Чего нельзя сказать о том же Катаре, который выиграет при любом исходе ирано-израильского противостояния.
Во-первых, выбирая между сохранностью жизни и капиталов, с одной стороны, и высокорискованными инвестициями в военно-медийный эпатаж, с другой, уцелевшие «хамасовские» лидеры скорее предочтут вернуться под опеку Дохи, нежели окончательно слиться с проиранской «осью сопротивления».
Во-вторых, чем больше Иран будет «эскалировать», снижая собственные шансы на смягчение санкционного режима, —тем сложнее ему будет осваивать «Южный Парс», что автоматически превращает Катар в безальтернативного разработчика этого крупнейшего газового месторождения.

А ведь до убийства Хании ситуация складывалось, наоборот, совсем не в пользу Дохи.
Разногласия между администрацией Байдена и правительством Нетаньяху и в немалой степени обусловленая ими нереализуемость силового решения «проблемы ХАМАС» позволила радикалам из Газы рассчитывать на участие в послевоенном обустройстве анклава.
Дополнительный и весомый козырь в этом плане Хания и его сподвижники получили от Китая, который как раз в двадцатых числах июля добился примирения «хамасовцев» с ФАТХ, —той палестинской политической силой, в чьё управление отдать сектор Газа, в принципе, готовы и Запад, и умеренные монархии Залива.
Но такой легализацией и «капитализацией» Пекин сделал ХАМАС ещё менее зависимым от Дохи. Точнее —наделил Ханию&Ко достаточными субъектностью и числом степеней свободы, чтобы выбирать себе патронов.
При том, что самому Пекину борьба между Катаром и Ираном за «хамасовский актив» только на руку. Как ещё один (наряду с энергоносителями, поставки которых стремятся контрактовать с Поднебесной и Тегеран, и Доха) элемент «разделения и властвования».

Практически в то же время иранские прокси попытались дисконтировать катарские бенефиты, на которые эмират рассчитывал в связи с фактическим обнулением (из-за войны) израильских газовых проектов на средиземноморском шельфе.
В мае эмир Катара Тамим бен Хамад Аль Тани в ходе визита на Кипр договорился об активизации энергетического сотрудничества с этим островным государства, которое совсем недавно рассматривалость как один из главных европейских потребителей газа с израильских месторождений. А уже через месяц «Хезболла» пригрозила ударом по Кипру в случае, если Израиль начнёт наземную операцию против неё в Ливане. При этом ХАМАС никак не стал корректировать риторрику своего шиитского партнёра по «оси», несмотря на весьма значительное кипрское участие в решении различных гуманитарных вопросов, касающихся Сектора Газа.
Теперь, после случившегося с их лидером в Тегеране, «хамасовцы», наверное, вспомнят об этом «нюансе» и более внимательно отнесутся к озабоченностям Кипра, в целом, а значит, —и к кипрским интересам Катара, в частности.

⬇️

⬆️

Разумеется, велик соблаз увязать весь этот катарско-иранский сюжет с выборами в США. Особенно, если учесть вполне логичную, в принципе, версию о стремлении Байдена купировать или хотя бы «заморозить» все наиболее острые мировые конфликты до его ухода из Белого дома. И в этом контексте —о давних связях Дохи с Демпартией США, точнее —с семейством Клинтонов, что делает «газовый эмират» едва ли не самым оптимальным претендентом на роль «ближневосточного катехона» и для Байдена, и для Харрис.

Но жизнь богаче этой схемы хотя бы потому, что с Катаром довольно плотно сотрудничает —и по бизнесу, и по вопросам ближневосточной политики —трамповский зять Джаред Кушнер.
Не зря же Люттвак даёт понять, что Катар умеет неплохо играть сразу на многих досках.

Задержание Павла Дурова во Франции —из тех резких шагов, которые, будучи призванными предотвратить нежелательное для их инициаторов развитие событий, на деле лишь способствуют такому негативному исходу.

В попытках «старых» институтов защитить свою монополию (и если угодно —суверенитет) от посягательств со стороны нового техно-олигархата нет ничего неожиданного и противоестественного.
А очередной виток технического прогресса (равно как и большинство предыдущих) характеризуется достаточно серьёзными «сопутствующими» издержками, чтобы — под згидой борьбы за безопасность, с «цифровым концлагерем», против монополизма или дегуманизации и т.д. и т.п. — власти не имели поводов обусловить свой «силовой луддизм» необходимостью реагировать на соответсующие запросы общества или защиты его интересов.

Однако применительно к Франции и к Европе в целом ситуация усугубляется отсутствием у Старого Света собственных цифровых лидеров, , сопоставимых не только с тем же Telegram, Google, Alibaba или Uber, но даже с «Яндексом» или Wildberries.
Это не значит, что установление всё новых и новых барьеров для «опасных» «чужих» технологических решений и цифровых новшеств непременно приведёт к возвращению «колыбели цивилизации» в «тёмные века».
Логичнее ожидать более агрессивного проникновения на континент разработок и технологий, «заточенных» под более эффективное преодоление воздвигаемых европейскими правительствами стен.

Причём предположение , что эти «цифровые гунны» придут из Нового Света, будет не более обоснованным, чем ожидание их из Поднебесной.