Ирина Сержантова. «У окна», 2016.
А вот вам, друзья, проникновенные размышления на картине луганской художницы Ирины Сержантовой. Обращаю внимание на год написания портрета – 2016. Война, блокада, неопределенность в будущем, вообще, будет ли жизнь? А тут – умиротворение, спокойствие, уверенность в переживаемом миге бытия, поскольку именно он и есть самый важный в жизни. Нет ничего кроме сейчас.
А вот вам, друзья, проникновенные размышления на картине луганской художницы Ирины Сержантовой. Обращаю внимание на год написания портрета – 2016. Война, блокада, неопределенность в будущем, вообще, будет ли жизнь? А тут – умиротворение, спокойствие, уверенность в переживаемом миге бытия, поскольку именно он и есть самый важный в жизни. Нет ничего кроме сейчас.
Черубина де Габриак
* * *
Горький и дикий запах земли:
Темной гвоздикой поля поросли!
В травы одежду скинув с плеча,
В поле вечернем горю, как свеча.
Вдаль убегая, влажны следы,
Нежно нагая, цвету у воды.
Белым кораллом в зарослях лоз,
Алая в алом, от алых волос.
1909
* * *
Горький и дикий запах земли:
Темной гвоздикой поля поросли!
В травы одежду скинув с плеча,
В поле вечернем горю, как свеча.
Вдаль убегая, влажны следы,
Нежно нагая, цвету у воды.
Белым кораллом в зарослях лоз,
Алая в алом, от алых волос.
1909
Валерий Брюсов
Всё кончено
Всё кончено, меж нами связи нет...
А. Пушкин.
Эта светлая ночь, эта тихая ночь,
Эти улицы, узкие, длинные!
Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,
Прохожу тротуары пустынные.
Я не в силах восторга мечты превозмочь,
Повторяю напевы старинные,
И спешу, и бегу,- а прозрачная ночь
Стелет тени, манящие, длинные.
Мы с тобой разошлись навсегда, навсегда!
Что за мысль, несказанная, странная!
Без тебя и наступят и минут года,
Вереница неясно туманная.
Не сойдёмся мы вновь никогда, никогда,
О любимая, вечно желанная!
Мы расстались с тобой навсегда, навсегда...
Навсегда? Что за мысль несказанная!
Сколько сладости есть в тайной муке мечты.
Этой мукой я сердце баюкаю,
В этой муке нашёл я родник красоты,
Упиваюсь изысканной мукою.
«Никогда мы не будем вдвоём, – я и ты...»
И на грани пред вечной разлукою
Я восторгов ищу в тайной муке мечты,
Я восторгами сердце баюкаю.
1895
Всё кончено
Всё кончено, меж нами связи нет...
А. Пушкин.
Эта светлая ночь, эта тихая ночь,
Эти улицы, узкие, длинные!
Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,
Прохожу тротуары пустынные.
Я не в силах восторга мечты превозмочь,
Повторяю напевы старинные,
И спешу, и бегу,- а прозрачная ночь
Стелет тени, манящие, длинные.
Мы с тобой разошлись навсегда, навсегда!
Что за мысль, несказанная, странная!
Без тебя и наступят и минут года,
Вереница неясно туманная.
Не сойдёмся мы вновь никогда, никогда,
О любимая, вечно желанная!
Мы расстались с тобой навсегда, навсегда...
Навсегда? Что за мысль несказанная!
Сколько сладости есть в тайной муке мечты.
Этой мукой я сердце баюкаю,
В этой муке нашёл я родник красоты,
Упиваюсь изысканной мукою.
«Никогда мы не будем вдвоём, – я и ты...»
И на грани пред вечной разлукою
Я восторгов ищу в тайной муке мечты,
Я восторгами сердце баюкаю.
1895
Владимир Соловьев
* * *
Газели пустынь ты стройнее и краше,
И речи твои бесконечно-бездонны —
Туранская Эва, степная Мадонна,
Ты будь у Аллаха заступницей нашей.
И всяк, у кого нечто бьется налево,
Лежит пред тобой, не вставая из праха.
Заступницей нашей ты будь у Аллаха,
Степная Мадонна, Туранская Эва!
1878
* * *
Газели пустынь ты стройнее и краше,
И речи твои бесконечно-бездонны —
Туранская Эва, степная Мадонна,
Ты будь у Аллаха заступницей нашей.
И всяк, у кого нечто бьется налево,
Лежит пред тобой, не вставая из праха.
Заступницей нашей ты будь у Аллаха,
Степная Мадонна, Туранская Эва!
1878
Черубина де Габриак
Зеркало
Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.
И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.
Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.
1909-1910
Зеркало
Давно ты дал в порыве суеверном
Мне зеркало в оправе из свинца,
И призрак твоего лица
Я удержала в зеркале неверном.
И с этих пор, когда мне сердце жжет
Тоска, как капли теплой алой крови,
Я вижу в зеркале изогнутые брови
И бледный ненавистный рот.
Мне сладко видеть наши лица вместе
И знать, что в этот мертвый час
Моя тоска твоих коснется глаз
И вздрогнешь ты под острой лаской мести.
1909-1910
23 июля – день рождения Михаила Матусовского.
Михаил Львович Матусовский родился 23 июля 1915 года в Луганске. Детство и юность будущего поэта прошли в Луганске. О своём детстве, взрослении, понимании жизни, о Луганске и луганчанах первой половины ХХ века Михаил Матусовский написал книгу «Семейный альбом». Книга, пожалуй, является единственным поистине документальным памятником жизни прошлых поколений луганчан. «Документальным» не в смысле сухого и обесчеловеченного изложения фактов и событий, документальная верность книги в том, что Матусовский тонко, верно, бережно сохраняет и передаёт человеческое в фактах и событиях. Именно это и составляет нашу жизнь, а не километры, даты, тонны, количество штук и т.п. Потому мы и приникаем к этой книге – правдивому источнику о людях Луганска.
Михаил Матусовский – прежде всего поэт. Стихи его завораживают особой пластичностью языка, тонкой мелодичностью. Не удивительно, что он стал поэтом-песенником, ведь мелодичные строки сами по себе – музыка, ну, а в сочетании с музыкой – звучат в наших сердцах с двойной силой.
Матусовский много писал – обо всём, что видел, что пережил, что чувствовал. Поэтому, кажется, для нас он неисчерпаем – темами и сюжетами, разнообразием метафор. Но главное у Матусовского – внимание к человеку.
Матусовский часто приезжал в Луганск. Здесь была похоронена его мать Эсфирь, здесь оставались многие его друзья. Здесь была его родина. Однажды, в 1980-е годы, он приехал и обнаружил, что старое еврейское кладбище в Луганске (находилось в Камброде) городские власти уничтожили. Могилу матери Матусовского «пожалели»: её перенесли на кладбище Острая Могила. «А как же остальные могилы?» Вот что встревожило сердце Михаила Львовича. В Москве он пишет стихи об этом – о бесчеловечном отношении к памяти, другим людям. Так появился сборник «Горечь».
Очень долгое время Матусовский был забыт в родном городе. О нём помнила горстка людей: музейщики, филологи, друзья. Властям (и областным, и городским) дела не было до Матусовского. Какой ещё памятник? Какой музей? Рассказать вам, в каком плачевном состоянии долгое время была могила Эсфири Матусовской?
Ситуация стала меняться только в начале 2000-х. Да и то, где же музей Михаила Матусовского? Уже и фонды есть, памятник поставлен, да власти помещение для музея найти никак не могут… Горечь, да и только.
Власти эти уйдут в бездну мрака. В пустоту.
А вот стихи Михаила Матусовского с нами будут всегда.
Михаил Львович Матусовский родился 23 июля 1915 года в Луганске. Детство и юность будущего поэта прошли в Луганске. О своём детстве, взрослении, понимании жизни, о Луганске и луганчанах первой половины ХХ века Михаил Матусовский написал книгу «Семейный альбом». Книга, пожалуй, является единственным поистине документальным памятником жизни прошлых поколений луганчан. «Документальным» не в смысле сухого и обесчеловеченного изложения фактов и событий, документальная верность книги в том, что Матусовский тонко, верно, бережно сохраняет и передаёт человеческое в фактах и событиях. Именно это и составляет нашу жизнь, а не километры, даты, тонны, количество штук и т.п. Потому мы и приникаем к этой книге – правдивому источнику о людях Луганска.
Михаил Матусовский – прежде всего поэт. Стихи его завораживают особой пластичностью языка, тонкой мелодичностью. Не удивительно, что он стал поэтом-песенником, ведь мелодичные строки сами по себе – музыка, ну, а в сочетании с музыкой – звучат в наших сердцах с двойной силой.
Матусовский много писал – обо всём, что видел, что пережил, что чувствовал. Поэтому, кажется, для нас он неисчерпаем – темами и сюжетами, разнообразием метафор. Но главное у Матусовского – внимание к человеку.
Матусовский часто приезжал в Луганск. Здесь была похоронена его мать Эсфирь, здесь оставались многие его друзья. Здесь была его родина. Однажды, в 1980-е годы, он приехал и обнаружил, что старое еврейское кладбище в Луганске (находилось в Камброде) городские власти уничтожили. Могилу матери Матусовского «пожалели»: её перенесли на кладбище Острая Могила. «А как же остальные могилы?» Вот что встревожило сердце Михаила Львовича. В Москве он пишет стихи об этом – о бесчеловечном отношении к памяти, другим людям. Так появился сборник «Горечь».
Очень долгое время Матусовский был забыт в родном городе. О нём помнила горстка людей: музейщики, филологи, друзья. Властям (и областным, и городским) дела не было до Матусовского. Какой ещё памятник? Какой музей? Рассказать вам, в каком плачевном состоянии долгое время была могила Эсфири Матусовской?
Ситуация стала меняться только в начале 2000-х. Да и то, где же музей Михаила Матусовского? Уже и фонды есть, памятник поставлен, да власти помещение для музея найти никак не могут… Горечь, да и только.
Власти эти уйдут в бездну мрака. В пустоту.
А вот стихи Михаила Матусовского с нами будут всегда.
Михаил Матусовский
Бабка Поля
Здесь когда-то земля содрогалась от боли,
Здесь гуляла война.
На дворов пятьдесят, а не то и поболе
Бабка Поля одна.
Вот и кажется горница та необжитой
И забытой кровать.
Печь к чему ей топить, для кого ей, скажите,
Самовар раздувать?
Только сын иногда из совхоза нагрянет,
Выпьет чарку вина.
И исчезнет потрёпанный газик в тумане,
И опять тишина.
Только муж её, снятый анфас - и не зная
За собою вины,
Смотрит прямо на Полю с переднего края
Отгремевшей войны.
Он своё отшагал под нелёгкой нагрузкой
Со стрелковым полком.
Слух ходил, что погиб на Втором Белорусском
Иль ещё на каком?!
Бабка бродит, ища отсыревшие спички,
От угла до угла.
Бабка с ним, молчаливым, по старой привычке
Обсуждает дела.
Огонёк замерцает пугливый и зябкий
За окном иногда.
Не рентабельно ставить столбы ради бабки
И тянуть провода.
Сухарём городским иль чайком без заварки
Утолив аппетит,
Бабка Поля, как будто бы статуя в парке,
При воротах сидит.
Оказались бы в доме хоть малые внуки,
Пожила б ради них.
Непривычно держать пенсионные руки
На коленях своих.
Поселился здесь сдуру в осенних деревьях
Неприкаянный грач.
Исчезают в Валдае такие деревни,
Исчезают, хоть плачь.
И в бесплодном, как старая женщина, поле
Ни пшеницы, ни льна.
На дворов пятьдесят, а не то и поболе
Бабка Поля одна.
1976
Бабка Поля
Здесь когда-то земля содрогалась от боли,
Здесь гуляла война.
На дворов пятьдесят, а не то и поболе
Бабка Поля одна.
Вот и кажется горница та необжитой
И забытой кровать.
Печь к чему ей топить, для кого ей, скажите,
Самовар раздувать?
Только сын иногда из совхоза нагрянет,
Выпьет чарку вина.
И исчезнет потрёпанный газик в тумане,
И опять тишина.
Только муж её, снятый анфас - и не зная
За собою вины,
Смотрит прямо на Полю с переднего края
Отгремевшей войны.
Он своё отшагал под нелёгкой нагрузкой
Со стрелковым полком.
Слух ходил, что погиб на Втором Белорусском
Иль ещё на каком?!
Бабка бродит, ища отсыревшие спички,
От угла до угла.
Бабка с ним, молчаливым, по старой привычке
Обсуждает дела.
Огонёк замерцает пугливый и зябкий
За окном иногда.
Не рентабельно ставить столбы ради бабки
И тянуть провода.
Сухарём городским иль чайком без заварки
Утолив аппетит,
Бабка Поля, как будто бы статуя в парке,
При воротах сидит.
Оказались бы в доме хоть малые внуки,
Пожила б ради них.
Непривычно держать пенсионные руки
На коленях своих.
Поселился здесь сдуру в осенних деревьях
Неприкаянный грач.
Исчезают в Валдае такие деревни,
Исчезают, хоть плачь.
И в бесплодном, как старая женщина, поле
Ни пшеницы, ни льна.
На дворов пятьдесят, а не то и поболе
Бабка Поля одна.
1976
Мало кто знает, что Михаил Матусовский закончил аспирантуру. Диссертация посвящена была русским военным повестям, защита была запланирована на июнь 1941 года. Но Михаил Матусовский уехал на фронт и всю войну прошел военкором. На фронте встретил женщину, которая стала ему женой и матерью двух дочерей.
А защита диссертации прошла заочно с присуждением степени кандидата филологических наук…
А защита диссертации прошла заочно с присуждением степени кандидата филологических наук…
Михаил Матусовский
***
В сырых землянках, в сумраке траншей –
Нигде я не встречал плохих людей.
Боец, с которым не был я знаком,
Со мной делился крепким табаком.
Письмо твоё, рискуя головой,
Мне нёс связист из почты полевой.
Крутя баранку из последних сил,
Шофёр меня до штаба довозил.
Как ангел, но без крыльев за спиной,
Военный врач склонялся надо мной…
Казалось, здесь Россия собрала
Всё лучшее, что только лишь могла.
1975
***
В сырых землянках, в сумраке траншей –
Нигде я не встречал плохих людей.
Боец, с которым не был я знаком,
Со мной делился крепким табаком.
Письмо твоё, рискуя головой,
Мне нёс связист из почты полевой.
Крутя баранку из последних сил,
Шофёр меня до штаба довозил.
Как ангел, но без крыльев за спиной,
Военный врач склонялся надо мной…
Казалось, здесь Россия собрала
Всё лучшее, что только лишь могла.
1975
Михаил Матусовский родился в семье Льва Матусовского, известного в Луганске фотографа. Ему принадлежало фотоателье (находилось на улице Петербургской, сейчас ул. Ленина), здание сохранилось. В семьях многих луганчан еще сохранятся фотокарточки из этого ателье. Почему в этом здании не открыть музей Матусовских? Ведь всё равно эти старые улицы - мертвы, дома стоят пустыми, сами улицы безлюдны. Нет, "не рентабельно", как из стихотворения про бабу Полю.
Михаил Матусовский
Старый пистолет
Не знаю, может, правда, может, нет,
Но ходит слух: в Париже много лет,
Иль под Парижем в маленьком местечке,
Хранится тот, не сделавший осечки,
Пристрелянный дуэльный пистолет,
Которым он убит на Чёрной речке.
Пусть это лишь легенда наших дней,
Пусть многое недостоверно в ней,
Пусть срок ещё и нынче не настал
Для выясненья правды или сказки,
Но ясно вижу я его металл,
Чуть потускневший от машинной смазки.
И хоть с его системой не знаком,
Я чувствую отчётливо до дрожи,
Как от прицела тянет холодком,
Как возлежит он с поднятым курком
На бархатном, на пропылённом ложе.
Быть может, устарел пружинный взвод
И за него не даст никто полушку, –
Но, притаившись, он приказа ждёт,
Чтоб вновь кого-то вывести в расход,
Чтоб снова чьё-то сердце взять на мушку.
Ведь наша боль по-прежнему остра,
Зажить рубцы раненья не успели.
Что делать, если только лишь вчера
Для нас убит был Пушкин на дуэли?!
Ещё вчера брели мы по тропе,
Глядели вслед его умчавшей тройке,
Ещё вчера теснились мы в толпе,
Собравшейся на набережной Мойки.
И на земле для нас покоя нет,
И в жизни нет другого интереса –
Пока убийцы затерялся след.
И трудно дышит раненый поэт,
Пока ещё не выбит пистолет
Из безупречно белых рук Дантеса.
1969
Старый пистолет
Не знаю, может, правда, может, нет,
Но ходит слух: в Париже много лет,
Иль под Парижем в маленьком местечке,
Хранится тот, не сделавший осечки,
Пристрелянный дуэльный пистолет,
Которым он убит на Чёрной речке.
Пусть это лишь легенда наших дней,
Пусть многое недостоверно в ней,
Пусть срок ещё и нынче не настал
Для выясненья правды или сказки,
Но ясно вижу я его металл,
Чуть потускневший от машинной смазки.
И хоть с его системой не знаком,
Я чувствую отчётливо до дрожи,
Как от прицела тянет холодком,
Как возлежит он с поднятым курком
На бархатном, на пропылённом ложе.
Быть может, устарел пружинный взвод
И за него не даст никто полушку, –
Но, притаившись, он приказа ждёт,
Чтоб вновь кого-то вывести в расход,
Чтоб снова чьё-то сердце взять на мушку.
Ведь наша боль по-прежнему остра,
Зажить рубцы раненья не успели.
Что делать, если только лишь вчера
Для нас убит был Пушкин на дуэли?!
Ещё вчера брели мы по тропе,
Глядели вслед его умчавшей тройке,
Ещё вчера теснились мы в толпе,
Собравшейся на набережной Мойки.
И на земле для нас покоя нет,
И в жизни нет другого интереса –
Пока убийцы затерялся след.
И трудно дышит раненый поэт,
Пока ещё не выбит пистолет
Из безупречно белых рук Дантеса.
1969