2/2 ПАТРИАРШИЕ ОТДЫХАЮТ. Одновременно с культурной, район между Маросейкой и Мясницкой имел и дипломатическую тональность. Он издавна был пристанищем и иноземных посольств, и русских дипломатов. Еще в XVI веке в самом начале Мясницкой стоял Английский двор, в котором жили и торговали купцы из Лондона. Прямо напротив тютчевского дома находился дом начальника Посольского приказа (то есть, по-нынешнему, министра иностранных дел) при Алексее Михайловиче, Артамона Матвеева. В двух шагах на Маросейке доныне стоит усадьба Николая Румянцева, министра иностранных дел в 1807 – 1814 годах. По другую сторону Маросейки, в Колпачном переулке – дом Емельяна Украинцева, начальника Посольского приказа, в первые году царствования Петра Великого; в тютчевские времена в этом доме помещался знаменитый Архив коллегии иностранных дел, где поэт наверняка бывал (здесь, кстати сказать, служили многие его соученики по Московскому университету). Словом, есть нечто символическое в том, что Тютчев, будущий дипломат, вырос в «посольском» районе Москвы, заключает Кожинов. Даже мне, коренному чистопрудному жителю, чьи первые годы прошли в деревянном доме в нескольких минутах прогулки что до тютчевского дома за Мясницкой, что до пушкинского "у Харитонья в переулке", да и сегодня почти так же, с поправкой на одну минуту, - даже мне эти строки Кожинова кажутся переборно восторженными в отношении моего родного уголка... Подумал-подумал, и хочу добавить: а ведь справедливым! Патриаршие, с их "дипкварталом", - отдыхают. (Disclaimer: в отличие от Федора Ивановича, я несколько лет и жил, и работал на Патриарших, и очень люблю этот московский район; больше того, и посейчас защищаю его от завистливо-безграмотных нападок. Так что nothing personal, просто факты).

Многие годы Тютчев, как мы знаем, провел за границей. Но вот,приехав в Москву в 1843 году, он пишет отсюда жене (которая Москвы на тот момент вообще не знала) в Европу : «Больше всего мне хотелось бы показать тебе самый город в его огромном разнообразии… Как бы ты почуяла наитием то, что древние назвали духом места; он реет над этим величественным нагромождением, таким разнообразным, таким живописным. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом». И ведь этим Тютчев все сказал. Настоящий гимн Москве. #Мой_Тютчев #ChistyPrudy

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ ОТ ФЕДОРА ИВАНОВИЧА. "Тютчев о России" - тема даже не одной диссертации... и, чем дальше мы забираемся в тютчевские документы - особенно не стихи, а в переписку, не предназначавшуюся для публики, - тем больше будут посрамлены те "знатоки", кто пытается рисовать Федора Ивановича одной краской и втянуть его в свой идеологический лагерь. Ой, и не прост был Тютчев... Так что, когда наши министры цитируют Тютчева, они (или образованные из них) сами знают, что лукавят. Потому что цитируют обычно "выбранные места"... но есть и более широкий - и не вполне для агит-цитирования - контекст. То и дело выходит, как, прости Господи, у Высоцкого: "Но в привычные рамки я всажен —
На спор вбили, / А косую неровную сажень / Распрямили (...) Саван сдёрнули! Как я обужен —
Нате смерьте! / Неужели такой я вам нужен / После смерти?!". Но это часто случается...

Ладно, давайте начнем с самого простого - с русской погоды (о да, наш мокрый январь!) и русских пейзажей. Вот что Тютчев пишет жене, и вообще-то не в мокром январе, а в начале июня по новому стилю из Петербурга: «Здесь самое выдающееся и преобладающее над всем событие – это отвратительная погода. Что за страна, Боже мой, что за страна! И не достойны ли презрения те, кто в ней остается…» . Спустя пять лет он развивает эту тему в письме из Швейцарии: «Вдруг вспомнишь эту ужасную петербургскую зиму, от которой нас отделяют немногие месяцы, морозы или сырость, постоянную тьму – вспомнишь и содрогнешься…»

В 1859 году по дороге из южной Европы в Россию поэт создаст диптих «На возвратном пути», где противопоставит «чудный вид и чудный край» Швейцарии «безлюдному краю» (опять это определение!) родины, где уже не верится,
Что есть края, где радушные горы / В лазурные глядятся озера".

Но еще через несколько лет Тютчев напишет дочери Дарье, находившейся тогда в Швейцарии: «Я обращался к воспоминаниям и силой воображения старался, насколько это возможно, разделить твои восторги от окружающих тебя несравненных красот природы… Все это великолепие… кажется мне слишком ярким, слишком кричащим, и пейзажи, которые были у меня перед глазами, пусть скромные и непритязательные, были мне более по душе». Эти бедные селенья... #Мой_Тютчев

КТО ИСТИННЫЙ ЗАЩИТНИК РОССИИ. Тютчев и Крымская война - отдельная тема. В Николае Первом он - какой поворот! - разочаровался, да как! Не Богу ты служил и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые и злые, — / Все было ложь в тебе, все призраки пустые: / Ты был не царь, а лицедей". Ого... это мы от поэта-царедворца слышим, как же надо было отравиться этим двором... 23 ноября 1853 года Тютчев писал: «В сущности, для России опять начинается 1812 год; может быть, общее нападение на нее не менее страшно теперь, чем в первый раз… И нашу слабость в этом положении составляет непостижимое самодовольство официальной России, до такой степени утратившей смысл и чувство своей исторической традиции, что она не только не видела в Западе своего естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой.»

А 21 апреля 1854 года, когда Англия и Франция только готовились атаковать русские порты, Тютчев писал: «Давно уже можно было предугадать, что эта бешеная ненависть… которая тридцать лет, с каждым годом все сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвется же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал…» России, утверждал поэт, «просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления».

Но в будущее России Тютчев глядел спокойно, можно сказать - вооруженный историческим оптимизмом. Отказываясь писать апологию России, он вопрошал: а к чему? "Истинный защитник России – это история; ею в течение трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу…» Вот уж точно, в Россию можно только верить... #Мой_Тютчев

БОДАЛСЯ ТЮТЧЕВ С НЕССЕЛЬРОДЕ Тютчев и власть... Иосиф Бродский, не разобравшись, дал хлесткий образ Федора Ивановича, который "лижет государев сапог по сугубо внутреннему побуждению". Бродский не разобрался. Тютчев - превыше всего ставивший Россию - был довольно скверного суждения о тех, кто стояли у трона. И они ему отвечали взаимностью. В советской литературе о Тютчеве, эта тема казалась скользкой: всё-таки Тютчев был тем мидовским цензором, кто запретил к изданию в России "Манифест Коммунистической партии". Да и вообще, все эти идеи "третьего Рима"... Поэтому советские исследователи Тютчева применяли беспроигрышный - и при этом совершенно грамотный - ход. Они цитировали Маркса и Энгельса. Потому что именно Маркс и Энгельс - как парадоксально это ни прозвучит - в 1848 году в одной из своих работ сскрыли пружины российской внешней политики (напомним, Тютчев состоял в МИДе). И вот как Маркс-Энгельс ее оценивали из своей Германии (но, понятное дело, сами будучи людьми мира и, в случае Маркса, евреем мира): «Вся русская политика и дипломатия осуществляется, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев… Тут на первом месте граф Нессельроде – немецкий еврей; затем барон фон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии… В Австрии работает граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, в их числе некий г-н фон Фотон, - все немцы. Барон фон Бруннов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец… Наконец, во Франкфурте в качестве русского поверенного в делах действует барон фон Будберг, лифляндец. Это лишь немногие примеры. Мы могли бы привести еще несколько дюжин таких примеров…». Итак, в МИДе России засилье немцев, прибалтов и евреев, считают (с осуждением) Карл Маркс и Фридрих Энгельс. А что всё это значило для Тютчева - читайте в следующем посте, #Мой_Тютчев

НЕМЕЦКИЙ МИД РОССИИ. Вадим Кожинов (ссылаясь то на Д.Благого, то на Г. Чулкова), пытается нарисовать нам портрет российского МИДа тютчевских времен... и впечатление создается такое, что ничего, связанного с отстаиванием русских интересов, в этом министерстве нет. Больше того, этот антирусский дух, по Кожинову, был крепок в МИДе и во времена Пушкина - который, как и Тютчев, в МИДе случил. Кожинов заходит далеко, утверждая, по сути, что именно семья министра иностранных дел России Нессельроде, прежде всего жена министра, ответственна за гибель Пушкина, а потом и за травлю Тютчева: "Связан многими нитями с реакционными политическими салонами Парижа и Вены был салон жены министра иностранных дел… графини Нессельроде, которая была злейшим личным врагом Пушкина… Но как обезвредить дерзкого «сочинителя»?.. Царь, как они имели некоторое основание считать, ему «покровительствовал».
Особенную ненависть в салоне Нессельроде вызывала, вполне понятно, внешнеполитическая позиция Пушкина, которую он запечатлел в имевших небывалый резонанс стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», и постоянно высказывал царю и его приближенным. Так, например, он писал ближайшему советнику царя Бенкендорфу: «… Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной бешеной клеветой… Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет». Эту задачу, как мы еще увидим, стремился исполнить позднее и Тютчев, чем был крайне недоволен тот же Нессельроде. И именно в салоне Нессельроде при участии Геккерна, который издавна был связан «с салоном мадам Нессельроде (в дипломатических кругах Петербурга его еще в конце 20-х годов считали агентом – «шпионом» - ее мужа, министра)», и был состряпан гнусный пасквиль. Он преследовал цель «натравить поэта на царя и тем самым его погубить», или, иными словами, «вовлечь, его в прямое столкновение с царем, которое при хорошо всем известном и пылким… нраве поэта могло бы привести к тягчайшим для него последствиям».
«Мадам Нессельроде, ненавидевшая Пушкина… была представительницей той международной олигархии, которая влияла на политику и дипломатию через своих единомышленников в салоне князя Меттерниха в Вене и здесь, в Петербурге… Она была достойной спутницей своего супруга, графа Нессельроде, лакея Меттерниха…
В салоне М.Д. Нессельроде… не допускали мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа… ненавидели Пушкина, потому что угадывали в нем национальную силу, совершенно чужую им по духу… Независимость его суждений раздражала эту олигархическую шайку». #Мой_Тютчев

С КАКИМ НАСЛАЖДЕНИЕМ Я ШВЫРНУЛ БЫ ИМ В ЛИЦО... Тютчев был гениальным поэтом. Он не был блестящим дипломатом. Больше того, он не был способным дипломатом. Изучив его дипломатическую карьеру и трудовые качества, я могу это утверждать с полной уверенностью. Лентяй, халтурщик, мечтатель, сказали бы о таком в мидовской характеристике. Поэтому, не исключаю, в МИДе ему (как и Пушкину) было не вполне... уместно. Но Тютчев, этот царедворец, который что в МИДе, что через дочку в императорском дворце, безостановочно, почти маниакально, разведывал, куда и как движется государственный корабль, не слишком страдал из-за того, что его дипломатические таланты ставили под вопрос. Отвечал Тютчев соответственно:

О правительстве: "Почему имеет место такая нелепость? Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые» из всего класса ученики, эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, и обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать?»

О МИДе: «Когда видишь, до какой степени эти люди лишены всякой мысли и соображения, а следовательно и всякой инициативы, то невозможно приписывать им хотя бы малейшую долю участия в чем бы то ни было и видеть в них нечто большее, нежели пассивные орудия, движимые невидимой рукой».

Таких оценок у Тютчева много. Скажем прямо, Тютчев их не оглашал. А всё больше делился с близкими, в тишине переписки. Мидовской зарплатой не рисковал. Но вот почитайте этот крик души в письме жене: «Намедни у меня были кое-какие неприятности в министерстве (иностранных дел) из-за этой злосчастной цензуры… Если бы я не был так нищ, с каким наслаждением я швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопищем кретинов… Что за отродье, великий Боже!..» #Мой_Тютчев

ОБНЯЛИСЬ КАК ДВА БЕДНЯКА. Отношение Тютчева к канцлеру Горчакову не было столь однозначно восторженным, как его подчас рисуют. Действительно, Горчакова Тютчев ставил высоко, не в пример Нессельроде. И был преисполнен радужных надежд, когда Горчаков совершал стремительный карьерный рост. Еще до назначения канцлером, в июле 1854 года, когда царь лично назначил его на один из важнейших дипломатических постов – послом в Вене, Нессельроде пытался возражать, указывая на… «некомпетентность» Горчакова. . Николай I ответил: «Я назначил его потому, что он русский». "Вам выпало призванье роковое (...) / Обманутой, обиженной России / Вы честь спасли", - уже скоро обратится Тютчев к Горчакову. Спустя 16 лет, когда дипломатические усилия Горчакова увенчаются успехом, Тютчев напишет одно из своих самых мудрых политических стихотворений. Посвящено оно как раз Горчакову: "Да, вы сдержали ваше слово: / Не двинув пушки, ни рубля, / В свои права вступает снова / Родная русская земля. / И нам завещанное море / Опять свободною волной, / О кратком позабыв позоре, / Лобзает берег свой родной. / Счастлив в наш век, кому победа / Далась не кровью, а умом":.. и т.д. Тютчев мог быть и довольно критичен к Горчакову. Но ничто, как мне кажется, не выражает его отношения к канцлеру, как одного его письмо жене 1867 года, совершенно не предназначавшееся для публикации: " Нет слов, чтобы определить по достоинству все эти полнейшие ничтожества, стоящие у власти. (…) Итак, вчера отпраздновали юбилей милейшего князя Горчакова. (…) до этой минуты не было ни малейшего известия о его назначении канцлером... Делали всевозможные предположения, — неизвестность становилась томительной — как вдруг среди тишины твердый и ясный голос возвестил о прибытии императорского рескрипта. Это была очень сердечная телеграмма государя, объявляющая юбиляру о даровании ему звания государственного канцлера. Жомини прочел ее вслух, и, пока он читал, я смотрел на доброе лицо этого бедного милого старика, достигшего вершины почести и не могущего ожидать ничего более в этом роде, кроме великолепных похорон, подобающих канцлеру. Он с трудом удерживал слезы. И все вокруг него были растроганы, что доказывает, какая это хорошая и симпатичная всем натура. Когда я подошел к нему с поздравлением, мы обнялись как два бедняка...” #Мой_Тютчев

Лев Толстой был шестиюродным братом Тютчева (к слову, был он еще и четвероюродным племянником Пушкина). И большим поклонником Тютчева, часть поэзии которого ставил на самую вершину. В дневнике В.Ф. Лазурского записан очень характерный в этом отношении разговор с Толстым. Речь зашла о первом знакомстве Толстого с поэзией Тютчева и о первом сборнике его стихотворений. Толстой не скрывал восторга. О стихотворении Silentium! (мы не знаем точно, когда Тютчев его написал, но точно знаем, что ему было тогда не больше 27 лет) Толстой отозвался так: «Что за удивительная вещь! Я не знаю лучше стихотворения».

Лазурский стал расспрашивать о последующих изданиях. «А потом он стал писать вздор, чепуху такую, что ничего не поймешь – это славянофильские стихотворения», - ответил Толстой. Присутствовавший при беседе Н.Н. Страхов возразил, что «ведь среди этих есть превосходные». «Все вздор», - твердил Толстой шутливо, но упорно».

В разные периоды своей жизни я сверяю своё отношение к Тютчеву с толстовским. Были времена, мы чуть ли не полностью совпадали. Были времена, когда среди поздних стихотворений Тютчева я находил немало жемчужин, читал их и перечитывал и уж точно не готов был огульно сказать, что "все вздор". Но в чем я совпадал с Львом Николаевичем неизменно, в любой период моей взрослой жизни, так это в том, что не знаю стихотворения лучше, чем Silentium! Меня и моих сокурсников с ним познакомил на втором курсе института преподаватель философии Рудольф Федорович Додельцев. Устроил целый семинар, чтобы обсудить, как мы понимаем Silentium! Низкий поклон ему за это. А сейчас, безо всяких семинаров и интерпретаций, просто перечтем еще раз:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими – и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими – и молчи.

Лишь жить в самом себе умей, -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум;
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью – и молчи!..
#Мой_Тютчев

РОССИЯ. И ТОЧКА. Завершу свой конспект "о Тютчеве" фрагментом из его письма дочери Анне. Дело было в 1845 году. Анна родилась и выросла в Германии, где с 1822 года на дипломатической службе находился Тютчев. Теперь 16-летняя Анна должна была впервые увидеть Россию, куда незадолго до того возвратился наконец сам Тютчев. И вот отец пишет ей о России, в которой сам отсутствовал (не считая четырех кратких отпусков) двадцать с лишним лет: «Ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте. До сих пор ты знала страну, к которой принадлежишь, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему их отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом ты сама будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской". Тютчев. И точка #Мой_Тютчев

2/2 На дворе был конец 1980-х, каждый хотел высказаться, по поводу и без повода. У нас на факультете международной информации МГИМО в моде были стенгазеты. Не просто стенгазеты, а просторные полотна ватмана, исписанные и разукрашенные, кто во что горазд. Развешивали мы их перед деканатом. Лучше всех творил замечательный Славик Скворцов, который учился курсом старше меня. Его стенгазета называлась скромно и по-французски: "Шедевры". Мы на нашем курсе тоже решили не отставать. Главным редактором и идеологом нашей стенгазеты был Саша Молчанов - наш самый литературно-образованный однокурсник, авторитетный партиец и комсорг курса. Саша вообще был личность незаурядная. Он был единственный на нашем курсе, кто поступил с "20/20", то есть набрал 20 баллов из 20 возможных, сдав все четыре экзамена на "пятерки"; да еще и не блатной. Саша прошел службу в армии. Учил выданный ему японский язык; но его душа вся была в литературе. Он сам хорошо писал прозу, а меня познакомил со многими именами, о которых я раньше знал лишь понаслышке. О книгах, о книгах, всегда о книгах... И с текстами Вадима Кожинова о Тютчеве меня когда-то познакомил именно Саша Молчанов. Да и с некоторыми стихами самого Федора Ивановича, - вот как про декабристов. Я тогда еще не мог самостоятельно разобраться, кто для меня декабристы. Слишком сильно было влияние школьных уроков, "Звезды пленительного счастья"... Но про "народ, чуждаясь вероломства", - мне понравилось. Стенгазета была окрошкой. Мы заправляли ее всеми теми цитатами (реже - идеями), которые кружились в наших вольных-невольных головах. А Гарик Караваев добавлял колорит своими рисунками, - почерк у него был самостоятельный, не спутаешь, был он художник по призванию, до института служил на флоте, теперь, кажется, служит в МИДе. И затолпились у нашей стенгазеты студенты-читатели... Вот только слишком близко от деканата мы ее вывесили. дальше всё развивалось стремительно. Меня вызвали в партком института. Я не был членом партии, всего-навсего комсомольцем... Запахло чем-то серьезным, нехорошим. Мой товарищ Юра Леонов на всю нашу академическую группу продекламировал, тоже почти про декабристов: "Товарищ, верь, / Пройдет она, так называемая гласность. / И вот тогда госбезопасность / Воспомнит ваши имена". "Защищу Тютчева", - решил я. Не пришлось. Секретарь парткома довольно мирно прочитал мне дежурную лекцию, без наездов; задал мне один-единственный вопрос: "А вы уверены, что Тютчев был прав?". Времена стояли тогда вегетарианские, неустойчивые. А стенгазета? Провисела один-единственный день. После чего её, говорят свидетели, свернули в рулон... и больше её никто не видел. Каким ветром её унесло?

В этот достопамятный год - всё-таки 200 лет декабристскому восстанию исполняется в 2025-м - я почему-то вспомнил эту давнюю студенческую историю. Или Пушкиным да Тютчевым навеяло, которых, circa 1825, перечитываю всё последнее время? И пришло, кажется, время подумать о том, как же все-таки относиться к декабристам. И прав ли был Тютчев? #Мой_Тютчев

ОТЗОВИТЕСЬ, ЗЫРЯНЕ!
У чукчей нет Анакреона,
К зырянам Тютчев не придет.
Фет, 1883 #Мой_Тютчев

Спойлер №1: зыряне - это коми.
Спойлер №2: Анакреон(т) известен своими застольными песнями и эротическими стихами. В связях с чукчами замечен не был.
Спойлер №3: Фет - Афанасий. Афанасьевич. Шеншин. Метко уловил, что "чукчи" и "Тютчев" как-то... перекликаются... даже почти рифмуются. Написал хорошее стихотворение про ласточку: Ласточки пропали, / А вчера зарей / Всё грачи летали / Да как сеть мелькали / Вон над той горой". Во время Крымской войны защищал эстонское побережье.
Вопрос (его хорошо задать, например, на Страстном бульваре): а что нам на это скажет тунгус?
Совет: про финна лучше не уточнять. Финн нам уже всё сказал. #Мой_Тютчев