– Мальчик так плакал, - говорит Наталья, сотрудница белгородского приюта.
И я думаю, она – о сером псе-дворняге, он громче всех лает в вольере. Его привел мобилизованный – не с кем было оставить. Потом пришел к нему раз, еще и перестал.
– Да я вам про мобилизованного! – говорит Наталья. – Пришел мальчик с кокер-спаниелем. Плакал. Мы его и так успокаивали, и так - «Никому собаку не отдадим!». Успокоился, только когда я сказала – если он с фронта не вернется, возьму собаку себе. Все собаки будут у нас, пока хозяева не вернутся. А если не вернутся…
В приюте еще просто бездомные собаки и собаки жителей сел, отселенные из-за обстрелов.
В приюты вывезли коров и овец. Иначе жители не соглашались переезжать. А кролики умирали поголовьями от разрыва сердца при украинских обстрелах. У барашек сердца оказались крепче. Всех кормит область.
Мы идем навестить спаниеля. Проходим меж двух рядов вольеров. Собаки надрываются, лают, мы оказываемся в таком коридоре собачьей боли, которая зовет своих хозяев живыми вернуться

В Электростали, как передают СМИ, бойцы ММА Рабаданов и Разаков избили мобилизованных, приехавших купить необходимое для отправки на фронт. Конфликт возник из-за негативного отношения спортсменов к мобилизации и специальной операции. Очень рассчитываю к вечеру прочитать новость о том, что Рабаданов и Разаков получили повестки и уже в военкомате

PS Хорошо, убедили. Я рассчитываю прочесть новость о том, что они в тюрьме и оттуда пишут прошение отправить их в зону СВО

Писатель, журналист, член СПЧ Марина Ахмедова @Marinaslovo

Мы стоим в лесу, под молодыми дубами. В небе над нами кружит украинский коптер. Утром прошёл дождь, мокрые дубовые листья под ногами заполняют лес запахом уюта и свежести. Слышится выстрел: коптер пытаются сбить. Галина Ивановна — маленькая женщина, глава приграничного села Муром Белгородской области — поднимает палец. Мы затихаем. Она слушает. Он жужжит. То, что коптер жужжит, слышим только я и она. Остальные (с нами несколько мужчин) не слышат.

— Выключайте интернет, — говорит она. — Они могут засечь скопление телефонов.

Коптеры летают сейчас над Муромом, и все передвижения в нём — как на ладони. Ждём.

— А почему вы не уедете из села? — спрашиваю Галину, переводя телефон в авиарежим.

— Это ж моё село, — удивляется она. — Как я могу оставить детей, стариков, а свою тушку спасти? Как я могу так себя подвести?

— Но ведь жителей отселяют, а они не хотят уезжать. Это их выбор, — говорю я.

— Ну вы поймите… — с мукой говорит она. — Ну предам я их, предам себя, уеду, там никто не будет знать, что я предатель. А как жить с собой? И вообще, я офицер.

Галина — бывший сельский участковый. Её отец — ветеран Чечни. Она слушает небо. Звучат ещё выстрелы. В этот день нам не удаётся попасть в Муром.

На день следующий мы сидим под дождём километрах в пяти от въезда в село. Галина рассказывает, как в феврале через него шли наши колонны на Украину и жители не сговариваясь начали готовить еду для солдат.

— Это был день сурка, — говорит она. — Мы вставали в шесть и готовили. Заканчивали в десять, и я просто вечером падала на кровать. А потом продукты у нас начали заканчиваться. Кто-то нам позвонил: «Есть мешок картошки. Приезжайте». Мы поехали. И тогда впервые пошли с украинской стороны наши раненые. За ними наш житель Дима поехал. И вот я смотрю — стоит его машина, дверь открыта. Присматриваюсь — в багажнике лежит парень, он ранен в живот и вот так торчат носилки. Второй в машине — у него перебитая нога смотрит в другую сторону. Я хоть и в полиции работала, но такого ещё не видела. Подъезжаем к ФАПу, а у нас медик — девочка молоденькая совсем. Она раненых увидела — у неё в глазах паника.

Галине показалось, что с момента приезда к пункту прошёл час, но теперь она думает, что минуты три. Быстро подъехали её муж, её зам. Под обстрелом к ФАПу повалили жители. Кто-то резал бинты, кто-то обрабатывал раны. Молодая медик командовала. Муж и зам держали капельницы. В какой-то момент подошла всегда тихая, неприметная женщина — школьная учительница. Она встала близко к раненному в живот. Из его живота торчали кишки. «Уведите её! — крикнули мужчины. — Она сейчас сознание потеряет!» «Не трогайте! — сказала та. — Я тут буду стоять!»

— Она не плакала, нет, — говорит Галина. — Она стояла и молилась. И медик Лена только поднимет глаза (а в них паника), встретится взглядом с учительницей — и дальше работает. Опять запаникует — глаза поднимет, встретится взглядом и работает. Потом приехала скорая.

Когда раненых забрали, жители села сели на лавки. А ФАП на храм смотрит. Храм каменный, старинный. Сидят, молчат. А учительница говорит: «Выстоит Муром. В Великую Отечественную выстоял — и сейчас выстоит».

— В Муроме же три года немцы сидели, — говорит Галина. — Храм — самая высокая точка. На колокольне сидели немецкие снайперы. Один выцарапал там своё имя. Мы его замазываем, но оно каждый год всё равно проступает.

— Как его звали? — спрашиваю я.

— Хайнц, — с отвращением произносит она.

@rt_special

Грязь непролазная - вчера даже УАЗик пришлось выталкивать. Продвигаемся вследствие этого не быстро, противник получил время подбросить на первую линию подкрепление на броне - одна единица с десантом завязла в грязи и была уничтожена нашей артиллерией. Пока счёт в нашу пользу.

Действительно как так могло получиться? Может, подрос Зеленский за время спецоперации?

Ехала в поезде. В вагоне с сидячими местами. Через проход от меня - молодой мобилизованный в форме, лет, наверное, двадцати. Он о чем-то негромко говорил со взрослой женщиной. Я прислушивалась, но ничего не смогла уловить. На одной станции вошла группа молодых людей - в мешковатых спортивных штанах, в капюшонах, у одного сумка была лаковой. Они сели в нескольких рядах от нас, и вагон наполнился контрастом. Они громко разговаривали, хохотали, и вот их мне было хорошо слышно. Но из их разговора я не смогла взять ничего. Мне тут же показалось, что в вагоне наметился конфликт, но я быстро поняла, что конфликт наметился во мне - это мне кажется, что когда с тобой едет мобилизованный, надо быть потише и лаковой сумкой не так уж светить. Ведь он идёт в полном смысле слова за тебя. Если ты остаёшься, то только потому, что идёт он. Но потом я сказала себе, что эти люди ещё молоды, им тоже лет по двадцать, и они имеют право многого не понимать, веселиться. И не стоит к ним придираться даже в мыслях. И тут я услышала, наконец, что говорит женщине мобилизованный - «Я там был недолго. Там, конечно, страшно, да, но все равно уже тянет туда - к своим». И я подумала, что, наверное, в этом вагоне среди нас он уже не чувствует себя своим, и вот откуда оно - мое чувство конфликта. «Какой серьёзный, - ещё подумала о нем я. - А ведь ровесник тех - из шумной компании. Повзрослел на фронте».
Но тут вошла проводница и предложила всем нам купить лотерейные билеты.
- Она беспроигрышная, - обратилась она к мобилизованному.
- Да, - улыбнулся он. - Нам тоже в окопе рассказывали, что один Чупа Чупс можно на тридцать человек поделить.

Он засмеялся. И я поняла, что он - тоже очень молодой и весёлый. А шумные лотерею купили. Верят, что могут что-то выиграть. Но Чупа Чупс-то один.

Наши подразделения постепенно подходят к Павловке, сопротивление отчаянное, противник даже рискнул применить авиацию. Выход к населённому пункту сам по себе ещё не взятие - предстоит закрепляться. Павловка находилась под нашим контролем, но ещё летом была в силу ряда ошибок утеряна. Само по себе это село площадью примерно в три раза больше Угледара - если противник не решит отойти, выравнивая фронт, - то сил и времени взятие Павловки может отнять немало...

Приехала в Москву. Зашла в кафе на вокзале.
- А ещё мы можем приготовить для вас тыквенный латте, - сказал мне официант.

Меня удивило не само предложение, хотя я никогда не пила тыквенный латте, но подумала - все-таки Хеллоуин. Меня удивил смешок, с которым предложение было озвучено.

- Мне не надо, - сказала я и показала термо-кружку от доктора Лизы «ВсегдаЧеловек». - У меня свой облепиховый чай.

- Тыквенный латте лучше облепихового чая. Тем более, если вы уезжаете, - засмеялся официант.

Я ушла гуглить.
И нагуглила, что, оказывается, «тыквенный латте» - уже несколько дней как мем в российском и израильском сегментах запрещённых соцсетей.
Началось с того, что одна сбежавшая в Израиль женщина в гневе написала - не могу найти «Старбакс»! Ближайший - в Дамаске. А я просто невыносимо страдаю тут в Хайфе без тыквенного латте.
И, конечно, израильтяне ей всячески вставили - тебя приютили, а ты? Неблагодарная! Критикуешь! Да, у нас нет тыквенного латте, но это мелкая недоработка, и, вообще, у нас через неделю выборы, а ты все внимание общественности переключила на тыквенный латте.

Свежие репатрианты говорили другое - что тыквенный латте - это вовсе не мелкая недоработка, а верхушечка айсберга, маркёр цепи более серьёзных израильских проблем. А один депутат Кнессета даже сказал - «Придите на выборы 1-го ноября! Сделайте правильный выбор! И будет у вас не только тыквенный латте, но и лавандовый раф!».

Я кинулась искать в гугле рецепты тыквенного латте. Нашла, но тут себе говорю - как хорошо, что у тебя в кружке был не березовый сок. Иначе в ответ на слова официанта о том, что тыквенный латте лучше моего исконного, пришлось бы вступать с ним в серьёзный геополитический спор.

Фронт оживился до предела, вчера только по нашему подразделению шесть невозвратных... Наступление - всегда затратная штука. Но Павловка частично наша - бои продолжаются.

Британская пресса передаёт, что в последние дни своего пребывания на посту премьера Великобритании Лиз Трасс была одержима прогнозом погоды и картой ветров. Она была уверена, что после теракта, осуществлённого Украиной на Крымском мосту Путин непременно нажмёт на кнопку, организует ядерный гриб над Чёрным морем, и радиация долетит до несчастной Трасс. Хорошо, что в шапочке из фольги на работу не ходила. Вот как бывает - британцы ждали от неё экономических выкладок, снижения тарифов, а она корпела над картами ветров и слушала Вильфанда

По всем признакам - сопротивление противника в Павловке ослабевает. Наши части, зашедшие в село с разных сторон, постепенно сближаются, преодолевая неизбежную неразбериху и нащупывая друг друга, чтобы "на встречных курсах" не нанести поражение самим себе.

Наша страна часто предлагает сесть за стол переговоров, и это несколько нервирует наших граждан. И меня тоже, особенно после совершения терактов и жестоких атак на гражданских людей. «О каких переговорах может идти речь, когда мы должны ответить и ещё не ответили?!» - уверена, такое восклицание приходит в голову многим, когда читаем в СМИ об очередной нашей готовности сесть за этот стол. Но я в последние дни вспоминаю женщину, которую встретила на днях в лагере для беженцев в Белгороде. Она была эвакуирована из Казачьей Лопани. Со злостью она говорила, что украинская армия - слабая. Я ее спросила - «А то, что мы от Харькова отошли, тоже свидетельствует о ее слабости?». Ещё больше разозлившись, она сказала - «Мы трохи отступаем и продвигаемся. Отступаем и продвигаемся. Ниче! Тактика у нас такая. А когда оружие перестанут Украине поставлять, вы увидите сами, что ее армия ничего не стоит!». «А есть признаки того, что ей перестанут оружие поставлять?» - спросила я. Женщина посмотрела на меня бешеными глазами. В Казачьей Лопани Украина устроила мясорубку, и эта женщина ненавидела ее. Но ей нечем было мне возразить, и тогда она выкрикнула слова, которые до сих пор вертятся у меня в голове. «Ниче! - сказала она. - Батька кнопочку нажмёт, и все будет добре!».

Меня потрясли эти слова. То есть Путин кнопочку нажмёт, и пусть мы все умрем, лишь бы тем, кого она ненавидит, было плохо. Такие слова можно было произнести только в состоянии ненависти и… слабости. Ненависть - это практически слабость. Россия - не слабая страна, и нам - ее гражданам - надо привыкнуть к тому, что она постоянно будет демонстрировать свою готовность к переговорам. Но при этом делать своё дело. Поэтому когда Матвиенко в начале октября на саммите G20 стояла одна и предлагала украинской делегации мирные переговоры, подвергаясь с ее стороны насмешкам, она не была слабой. Наоборот, она была представителем сильной стороны, которая предпринимает все усилия для того, чтобы тот, кто жив сегодня, не погиб завтра