Батальон несет потери, батальон редеет,
Батальон ведет неравный и тяжелый бой.
Ждет подмогу сильно, ждет и очень верит,
Что не брошен, он в горниле собственной страной.
Батальон горит и плачет, по броне слезой,
Все в бинтах кровавых, рваные жгуты.
Он уперся в камень рваною спиной
И теперь его не сбросить с этой высоты.
Пацаны - скупые цифры, на столе в Генштабе,
На зеленом, как на склоне, где бой происходит, сукне.
Батальону бы помощь в небольшом хоть масштабе
Чтобы выжить в этом страшном, смертельном огне.
Дайте помощь батальону, дайте каждой роте,
Артиллерии и танкам дайте всласть снарядов,
Штурмовым отрядам дайте и пехоте,
Пацанам из «БАРСов», «Вагнеров», «Каскадов».
Батальон ведет неравный и тяжелый бой.
Ждет подмогу сильно, ждет и очень верит,
Что не брошен, он в горниле собственной страной.
Батальон горит и плачет, по броне слезой,
Все в бинтах кровавых, рваные жгуты.
Он уперся в камень рваною спиной
И теперь его не сбросить с этой высоты.
Пацаны - скупые цифры, на столе в Генштабе,
На зеленом, как на склоне, где бой происходит, сукне.
Батальону бы помощь в небольшом хоть масштабе
Чтобы выжить в этом страшном, смертельном огне.
Дайте помощь батальону, дайте каждой роте,
Артиллерии и танкам дайте всласть снарядов,
Штурмовым отрядам дайте и пехоте,
Пацанам из «БАРСов», «Вагнеров», «Каскадов».
Последний паладин
Под гул ликующей толпы,
На грязной артемовской арене.
Стоят грубо сколоченные гробы
И враг лежит в кровавой пене.
А в стороне от пляски смерти,
Смычок держа в стальной руке,
Себя вовеки веков обессмертив,
Стоял солдат со скрипкой в рюкзаке.
Так славься же, солдат удачи,
Войны безумной, непослушный сын!
Монету Вагнера, отдай же дьяволу на сдачу,
России верный и последний паладин.
Под гул ликующей толпы,
На грязной артемовской арене.
Стоят грубо сколоченные гробы
И враг лежит в кровавой пене.
А в стороне от пляски смерти,
Смычок держа в стальной руке,
Себя вовеки веков обессмертив,
Стоял солдат со скрипкой в рюкзаке.
Так славься же, солдат удачи,
Войны безумной, непослушный сын!
Монету Вагнера, отдай же дьяволу на сдачу,
России верный и последний паладин.
Мужчины на войне не плачут?
Мужчины не плачут? Плачут!
Как дети малые взревут,
Когда товарищи умрут,
Поставив жизнь на кон удаче.
Мужчины слез своих не прячут,
Когда уходит лучший друг,
Которого не брал испуг
И был он очень смелым, значит.
Мужчины плачут. Еще как!
Но не от боли и ранений,
Не от осколочных сечений,
А от убийственных атак.
Когда идёт в атаку взвод,
С молитвой верной и везением.
Вернувшихся увидев отделение,
Комроты громко заревёт.
Он рапорт занесет свой в ДЗОТ
Рукой трясущейся от всхлипов,
И с яростным гортанным криком
Уйдет в бессмертие, как взвод.
Мужчины не плачут? Плачут!
Как дети малые взревут,
Когда товарищи умрут,
Поставив жизнь на кон удаче.
Мужчины слез своих не прячут,
Когда уходит лучший друг,
Которого не брал испуг
И был он очень смелым, значит.
Мужчины плачут. Еще как!
Но не от боли и ранений,
Не от осколочных сечений,
А от убийственных атак.
Когда идёт в атаку взвод,
С молитвой верной и везением.
Вернувшихся увидев отделение,
Комроты громко заревёт.
Он рапорт занесет свой в ДЗОТ
Рукой трясущейся от всхлипов,
И с яростным гортанным криком
Уйдет в бессмертие, как взвод.
Папиллярный узор
Ром, водка, виски, полусухое белое,
Мы по дороге в нашу неизвестность
И лето пахнет ягодами спелыми.
Мы-мир, мы-космос, бесконечность.
Мы отражение неба, колыбели звезд,
Руками к солнцу, ветвями деревьев.
Им сотни лет и миллионы птичьих гнезд,
Из прошлого в грядущее надежных звеньев.
Как возрастные кольца у Вселенной,
Наш папиллярный удивительный узор
Души касается друг друга сокровенно,
Мы бесконечно вместе, остальное вздор.
Ром, водка, виски, полусухое белое,
Мы по дороге в нашу неизвестность
И лето пахнет ягодами спелыми.
Мы-мир, мы-космос, бесконечность.
Мы отражение неба, колыбели звезд,
Руками к солнцу, ветвями деревьев.
Им сотни лет и миллионы птичьих гнезд,
Из прошлого в грядущее надежных звеньев.
Как возрастные кольца у Вселенной,
Наш папиллярный удивительный узор
Души касается друг друга сокровенно,
Мы бесконечно вместе, остальное вздор.
Время
Нет ничего ужасного в годах,
Они придуманы беспечно человеком
И лишь поступки наши и слова
Важней всего на свете этом.
Нет ничего плохого в «тиканьи» часов,
Все механизмы созданы людьми,
Важнее то, что с чашами весов
Стоящих на столе небесного судьи.
Не страшно, что секунды, как вода,
Их можно обуздать песочными часами
И возраст наш летящий, не беда,
Когда родные рядом, вместе с нами.
Нет ничего ужасного в годах,
Они придуманы беспечно человеком
И лишь поступки наши и слова
Важней всего на свете этом.
Нет ничего плохого в «тиканьи» часов,
Все механизмы созданы людьми,
Важнее то, что с чашами весов
Стоящих на столе небесного судьи.
Не страшно, что секунды, как вода,
Их можно обуздать песочными часами
И возраст наш летящий, не беда,
Когда родные рядом, вместе с нами.
Лекарство против морщин
У нас нет трехсотлетних мостов
И соборов целующих синее небо.
У нас много прекрасных цветов,
Роз таких нет нигде, где бы не был.
И по нашим уставшим проспектам,
Вторя тростью свой уверенный шаг,
Не шагать всем известным поэтам
С чернильным пятном на руках.
В стихах их грустных не будет воспет
Размах широчайшей нашей души
И то, как мы в мир потеряли билет,
Мирской уют сменив на блиндажи.
Зато нашими тихими переулками,
Чеканным ударом казенных ботфорт,
Разорвав тишину ударами гулкими,
Отряд за отрядом уходит на фронт.
А на утро асфальт изрисован узорами,
Гусеницами советских боевых машин.
Добровольцами и мобилизованными,
Ищущих лекарство против морщин.
У нас нет трехсотлетних мостов
И соборов целующих синее небо.
У нас много прекрасных цветов,
Роз таких нет нигде, где бы не был.
И по нашим уставшим проспектам,
Вторя тростью свой уверенный шаг,
Не шагать всем известным поэтам
С чернильным пятном на руках.
В стихах их грустных не будет воспет
Размах широчайшей нашей души
И то, как мы в мир потеряли билет,
Мирской уют сменив на блиндажи.
Зато нашими тихими переулками,
Чеканным ударом казенных ботфорт,
Разорвав тишину ударами гулкими,
Отряд за отрядом уходит на фронт.
А на утро асфальт изрисован узорами,
Гусеницами советских боевых машин.
Добровольцами и мобилизованными,
Ищущих лекарство против морщин.
Балкон
Наш уютный маленький балкон,
Стул, открытое окно и небосвод.
Пачка сигарет, окурков миллион,
Наш отчет взаимных несвобод.
Маленький балкон. Всего два шага,
Мир размером лифтовой кабинки.
Сигаретная, лишь, шелестит бумага,
Стул устало скрипнул спинкой.
И в безмолвии вся прелесть мига,
В тишине и нашем в ней дыхании,
В силуэте твоём от лунного блика
И в этом моём воспоминании.
Наш уютный маленький балкон,
Стул, открытое окно и небосвод.
Пачка сигарет, окурков миллион,
Наш отчет взаимных несвобод.
Маленький балкон. Всего два шага,
Мир размером лифтовой кабинки.
Сигаретная, лишь, шелестит бумага,
Стул устало скрипнул спинкой.
И в безмолвии вся прелесть мига,
В тишине и нашем в ней дыхании,
В силуэте твоём от лунного блика
И в этом моём воспоминании.
Если вдруг пропаду, вы меня не ищите,
Если что, я вернусь, но когда, не скажу.
Живите, как раньше, как раньше любите,
Ну, а я со сторонки на вас погляжу.
Если вдруг моя лента застынет в разбеге
Не закончив свой жизненный путь.
Смысл жизни и есть в этом бешеном беге
В суете повседневной и есть её суть.
Если вдруг не закончу писать эту строчку
И запнусь не найдя, что хотел вам сказать,
Не забудьте меня и не ставьте, пожалуйста, точку
Я вернусь и закончу...
Мне есть ещё, что вам сказать...
Если что, я вернусь, но когда, не скажу.
Живите, как раньше, как раньше любите,
Ну, а я со сторонки на вас погляжу.
Если вдруг моя лента застынет в разбеге
Не закончив свой жизненный путь.
Смысл жизни и есть в этом бешеном беге
В суете повседневной и есть её суть.
Если вдруг не закончу писать эту строчку
И запнусь не найдя, что хотел вам сказать,
Не забудьте меня и не ставьте, пожалуйста, точку
Я вернусь и закончу...
Мне есть ещё, что вам сказать...
Так сложилось в жизни, что гораздо злей,
Чем демоны сомнений живучие внутри,
Толпа собравшихся вокруг тебя людей,
Воздвигшие предательству и злобе алтари.
Так уж сложилось в современном мире,
Что ближний круг страшней, чем дальний враг.
Для развлечения стреляют, но уже не в тире
И снова поднимают в небо гитлеровский флаг.
Так уж на свете этом, вдруг, с чего-то повелось,
Что, для героев заготовлены венцы из тёрна.
И вместо радости, дожди из горьких слёз
И черные венки, что накрывают холм из дёрна.
Лавровые венки все чаще видим на граните,
В прямоугольных памятках, что жизнь конечна.
И вы уж не забудьте о бездарненьком пиите,
Ведь слово его живо, слово будет вечно.
Чем демоны сомнений живучие внутри,
Толпа собравшихся вокруг тебя людей,
Воздвигшие предательству и злобе алтари.
Так уж сложилось в современном мире,
Что ближний круг страшней, чем дальний враг.
Для развлечения стреляют, но уже не в тире
И снова поднимают в небо гитлеровский флаг.
Так уж на свете этом, вдруг, с чего-то повелось,
Что, для героев заготовлены венцы из тёрна.
И вместо радости, дожди из горьких слёз
И черные венки, что накрывают холм из дёрна.
Лавровые венки все чаще видим на граните,
В прямоугольных памятках, что жизнь конечна.
И вы уж не забудьте о бездарненьком пиите,
Ведь слово его живо, слово будет вечно.
Стебель молодой пшеницы,
Чуть качнувшись на ветру,
Шелестит, как крылья птицы
Упорхнувшей поутру.
Слабый стебель поклонился,
Поцелуй даря ромашке
И в смущении отвернулся
От неловкости, бедняжка.
И совсем еще он юный,
Лишь вчера увидел свет.
Поцелован лучом лунным,
Солнцем одарен в обед.
Пролетит судьба, как птица,
Золотом нальётся степь.
Зерна спелые пшеницы
Превратятся в белый хлеб.
Чуть качнувшись на ветру,
Шелестит, как крылья птицы
Упорхнувшей поутру.
Слабый стебель поклонился,
Поцелуй даря ромашке
И в смущении отвернулся
От неловкости, бедняжка.
И совсем еще он юный,
Лишь вчера увидел свет.
Поцелован лучом лунным,
Солнцем одарен в обед.
Пролетит судьба, как птица,
Золотом нальётся степь.
Зерна спелые пшеницы
Превратятся в белый хлеб.
И если мнишь себя ты лютым зверем
И если мнишь себя ты лютым зверем,
Охотником, каким еще не видел свет,
Ты помни, что из чащи взглядом смерив
Тебя ждет самый сильный хищник - смерть.
И ей плевать на скорость и стремление,
На выучку, сноровку, смелость и отвагу.
На обретенные в боях бессмысленных умения,
Какому Богу ты молился и давал присягу.
Ей все равно на крепость сухожилий,
На силу тренированных рельефных мышц.
На сколько было титанических усилий,
Пусть ты хоть самый страшный из убийц.
Она не будет на тебя как зверь рычать,
Ей ни к чему тебя испытывать испугом.
Она по имени тебя лишь будет звать
И называть тебя своим наилучшим другом.
И ты поверишь, хоть готовил себя к бою,
К вот этой встрече тренируя душу с телом.
Поманит пальцем тело, душу уведет с собою,
Дав сигарету покурить перед расстрелом.
И если мнишь себя ты лютым зверем,
Охотником, каким еще не видел свет,
То будь готов к бесчисленным дуэлям
И на одной из них тебя прикончит смерть.
И если мнишь себя ты лютым зверем,
Охотником, каким еще не видел свет,
Ты помни, что из чащи взглядом смерив
Тебя ждет самый сильный хищник - смерть.
И ей плевать на скорость и стремление,
На выучку, сноровку, смелость и отвагу.
На обретенные в боях бессмысленных умения,
Какому Богу ты молился и давал присягу.
Ей все равно на крепость сухожилий,
На силу тренированных рельефных мышц.
На сколько было титанических усилий,
Пусть ты хоть самый страшный из убийц.
Она не будет на тебя как зверь рычать,
Ей ни к чему тебя испытывать испугом.
Она по имени тебя лишь будет звать
И называть тебя своим наилучшим другом.
И ты поверишь, хоть готовил себя к бою,
К вот этой встрече тренируя душу с телом.
Поманит пальцем тело, душу уведет с собою,
Дав сигарету покурить перед расстрелом.
И если мнишь себя ты лютым зверем,
Охотником, каким еще не видел свет,
То будь готов к бесчисленным дуэлям
И на одной из них тебя прикончит смерть.
Не в кабинетах пыльных...
Не в кабинетах пыльных с ламинатом,
Погрязших в старости и тишине.
С часами на котором нарисован атом
И где картина битвы на стене.
Не в коридорах вымытых до блеска,
С советской красной взлетной полосой,
Где одинаковая на всех окнах зановеска
Пошитая в стране былой и трудовой.
А в глине русской с головы до ног,
В траншеях, вместо праздных коридоров.
Сидит солдат - славянский полубог,
Как Император окружающих просторов.
Ему не нужно праздников, оваций,
Кроваво-красных приторных ковров.
Ему бы знать, что в хрониках военных операций
О нем начертано не будет страшных слов.
И с мыслью этой восседает он на троне,
Вдали от площади и крепости Кремля,
В кевларовой потрёпанной короне,
Ну, а вокруг него, блаженная земля.
Не в кабинетах пыльных с ламинатом,
Погрязших в старости и тишине.
С часами на котором нарисован атом
И где картина битвы на стене.
Не в коридорах вымытых до блеска,
С советской красной взлетной полосой,
Где одинаковая на всех окнах зановеска
Пошитая в стране былой и трудовой.
А в глине русской с головы до ног,
В траншеях, вместо праздных коридоров.
Сидит солдат - славянский полубог,
Как Император окружающих просторов.
Ему не нужно праздников, оваций,
Кроваво-красных приторных ковров.
Ему бы знать, что в хрониках военных операций
О нем начертано не будет страшных слов.
И с мыслью этой восседает он на троне,
Вдали от площади и крепости Кремля,
В кевларовой потрёпанной короне,
Ну, а вокруг него, блаженная земля.
Я проснулся на войне
Я проснулся на войне,
А ложился спать с закатом,
Был ты другом мне и братом,
Но остался в стороне
И война пришла, смотри,
Мир на миг добро отринув,
Словно кость нам выбор кинул,
Выживай или умри.
Как истории излом,
Весь в тревоге постоянной,
Жизнью нашей ненормальной,
Мы завязаны узлом.
Мы затейливо все сшиты
Нитями одной судьбы,
Лишь бы не было стрельбы,
Мы и так давно убиты.
Мы и так давно прожиты,
Время, кровью на песок,
Здесь у каждого свой срок,
Сдан в архив, коль дело сшито.
Я проснулся на войне,
А ложился спать с закатом,
Был ты другом мне и братом,
Но остался в стороне
И война пришла, смотри,
Мир на миг добро отринув,
Словно кость нам выбор кинул,
Выживай или умри.
Как истории излом,
Весь в тревоге постоянной,
Жизнью нашей ненормальной,
Мы завязаны узлом.
Мы затейливо все сшиты
Нитями одной судьбы,
Лишь бы не было стрельбы,
Мы и так давно убиты.
Мы и так давно прожиты,
Время, кровью на песок,
Здесь у каждого свой срок,
Сдан в архив, коль дело сшито.
Буря мглою небо кроет,
Вторя канонаде фронта.
Город дождь водою моет,
Смерч огня до горизонта.
От начала до исхода,
От поста до камня "промки",
Наша русская свобода,
Мы страны своей осколки.
От ангара до бетонки
Бесконечно трудный путь,
Крестик, ладанки, иконки
И приклад уперся грудь.
Ветер дышит сухостоем,
Воет ночью черным волком
Каждый шаг даётся с боем,
По разрушенным поселкам.
Вторя канонаде фронта.
Город дождь водою моет,
Смерч огня до горизонта.
От начала до исхода,
От поста до камня "промки",
Наша русская свобода,
Мы страны своей осколки.
От ангара до бетонки
Бесконечно трудный путь,
Крестик, ладанки, иконки
И приклад уперся грудь.
Ветер дышит сухостоем,
Воет ночью черным волком
Каждый шаг даётся с боем,
По разрушенным поселкам.
Зодчий
Вокруг нас всё давно мертво,
Вокруг нас пустыни и прах.
Здесь всеми забытое божество
Ест серую пыль и страх.
Мы иссушены сотнями солнц
За преступное желание жить.
Осуждение - краткий анонс,
Перед тем, как нас заклеймить.
Наши души, как ветер сухой
Растрепались по белому свету.
Притворились в небе звездой
Покинув навеки планету.
Лишь в длинные августа ночи,
Шириною космических трасс,
Мировой всепрощающий Зодчий
Эти души возвращает в нас.
Вокруг нас всё давно мертво,
Вокруг нас пустыни и прах.
Здесь всеми забытое божество
Ест серую пыль и страх.
Мы иссушены сотнями солнц
За преступное желание жить.
Осуждение - краткий анонс,
Перед тем, как нас заклеймить.
Наши души, как ветер сухой
Растрепались по белому свету.
Притворились в небе звездой
Покинув навеки планету.
Лишь в длинные августа ночи,
Шириною космических трасс,
Мировой всепрощающий Зодчий
Эти души возвращает в нас.
Здесь мы...
Здесь мы на другой войне,
Не той, которая, как вчера,
Когда тащили нас фельдшера,
В разгрузке рваной и броне.
Здесь мы в другом бою,
Не в том, где крики и боль,
Когда вышли группой "на ноль",
Таких как мы, не ждут в раю.
Здесь мы в других траншеях,
Опасных и враждебных нам,
Мы верим делу, никогда словам,
В подземных ледяных аллеях.
Здесь мы на чужих погостах,
Не тех, что нам готовил враг
И наш здесь в небо смотрит флаг
А павших имена мы дали звёздам.
Здесь мы на другой войне,
Не той, которая, как вчера,
Когда тащили нас фельдшера,
В разгрузке рваной и броне.
Здесь мы в другом бою,
Не в том, где крики и боль,
Когда вышли группой "на ноль",
Таких как мы, не ждут в раю.
Здесь мы в других траншеях,
Опасных и враждебных нам,
Мы верим делу, никогда словам,
В подземных ледяных аллеях.
Здесь мы на чужих погостах,
Не тех, что нам готовил враг
И наш здесь в небо смотрит флаг
А павших имена мы дали звёздам.
Жизнь, как струна...
Гранитных Вождей дожди обтесают,
Силуэты сгниют на промозглом ветру.
Даже Боги, когда-то, да умирают,
Железный Феликс и тот истлел в труху.
Великие гибнут под гнётом пороков,
За Миротворцами, рощи шумных гробов.
Гордецам не извлечь из жизни уроков,
Пророков к крестам прибивают без слов.
Народных Любимцев растопчут толпой,
В подвале глухом расстреляют Безумцев.
Предатель закончит в петле головой,
А на столбах разопнут Сребнолюбцев.
Грешник умрет, как и Праведник сгинет,
Мудрый отринет навек подлый мир.
В келье из камня однажды остынет,
От скуки выпив сладкий с ядом элексир.
Жизнь, как струна, меж жизнь и смертью
И если в разбеге вдруг лопнет она,
Тебе не спастись срываясь над твердью
Испить чашу жизни готов будь до дна.
Гранитных Вождей дожди обтесают,
Силуэты сгниют на промозглом ветру.
Даже Боги, когда-то, да умирают,
Железный Феликс и тот истлел в труху.
Великие гибнут под гнётом пороков,
За Миротворцами, рощи шумных гробов.
Гордецам не извлечь из жизни уроков,
Пророков к крестам прибивают без слов.
Народных Любимцев растопчут толпой,
В подвале глухом расстреляют Безумцев.
Предатель закончит в петле головой,
А на столбах разопнут Сребнолюбцев.
Грешник умрет, как и Праведник сгинет,
Мудрый отринет навек подлый мир.
В келье из камня однажды остынет,
От скуки выпив сладкий с ядом элексир.
Жизнь, как струна, меж жизнь и смертью
И если в разбеге вдруг лопнет она,
Тебе не спастись срываясь над твердью
Испить чашу жизни готов будь до дна.
Холмов уж больше терриконов
Длинной траурной лентой,
С тысячами скорбных имён,
Церковный тихий перезвон
И силуэт церквушки бледной.
Бескрайней лентой похорон,
Черными датами в Указах,
Остаются на белых бумагах
Издавшие последний боли стон.
Районы кровоточат и сочатся,
За смертью смерть, останови!
Ведь было время для любви,
Ведь было время улыбаться!
Ну а сейчас, не хватит слёз,
Холмов уж больше терриконов.
Забыт шестой из десяти законов,
Не хватит с черной лентой роз.
Хирург давно уже не плачет,
А плакал в первый день войны,
Но нет уж здесь его вины,
Ведь смертью счёт оплачен.
Широкой черной полосой,
С кроваво - красною гвоздикой,
Мы погибаем тихо-тихо
В строке суфлерной новостной.
Длинной траурной лентой,
С тысячами скорбных имён,
Церковный тихий перезвон
И силуэт церквушки бледной.
Бескрайней лентой похорон,
Черными датами в Указах,
Остаются на белых бумагах
Издавшие последний боли стон.
Районы кровоточат и сочатся,
За смертью смерть, останови!
Ведь было время для любви,
Ведь было время улыбаться!
Ну а сейчас, не хватит слёз,
Холмов уж больше терриконов.
Забыт шестой из десяти законов,
Не хватит с черной лентой роз.
Хирург давно уже не плачет,
А плакал в первый день войны,
Но нет уж здесь его вины,
Ведь смертью счёт оплачен.
Широкой черной полосой,
С кроваво - красною гвоздикой,
Мы погибаем тихо-тихо
В строке суфлерной новостной.
Горячий чай и спирта лишь таблетка...
Горячий чай и спирта лишь таблетка,
Щепотка дров, чтобы тепло жило.
Из цинка не выходит табуретка,
А автомата не то, чтобы "весло".
И на троих не просто сигарета
Ладони греет одиноким огоньком
На ужин лишь солдатская галета
На рубеже последнем боевом
И лишь "комком" по ветру зашурша
Патронов горсть засеяв из разгрузки
Покинет мир заблудшая душа
Спокойно, как то не спеша, по-русски.
Горячий чай и спирта лишь таблетка,
Щепотка дров, чтобы тепло жило.
Из цинка не выходит табуретка,
А автомата не то, чтобы "весло".
И на троих не просто сигарета
Ладони греет одиноким огоньком
На ужин лишь солдатская галета
На рубеже последнем боевом
И лишь "комком" по ветру зашурша
Патронов горсть засеяв из разгрузки
Покинет мир заблудшая душа
Спокойно, как то не спеша, по-русски.
Десяток лет
Который год войной живём
В круговороте злых вестей
Не за любовь по-третьей пьем
И сильно огорчаем матерей
Который год до боли крик
И кулаком о грудь до боли
Потом устав тихонько сник
Усталость верх взяла над волей
И словно крови пульсом верным
По кругу акапелла боя
А на душе немного скверно
Косу погибель кровью поит
Десяток лет, без устали и кряду
Как крепостной весною в поле
Смерть повинуясь одному обряду
Засеив боль, пожнет печаль и горе
Который год войной живём
В круговороте злых вестей
Не за любовь по-третьей пьем
И сильно огорчаем матерей
Который год до боли крик
И кулаком о грудь до боли
Потом устав тихонько сник
Усталость верх взяла над волей
И словно крови пульсом верным
По кругу акапелла боя
А на душе немного скверно
Косу погибель кровью поит
Десяток лет, без устали и кряду
Как крепостной весною в поле
Смерть повинуясь одному обряду
Засеив боль, пожнет печаль и горе